Харьковский художник дмитрий дидоренко, девять лет назад потерявший зрение, продолжает писать картины
Летом 1991 года во время поисковой экспедиции и захоронения останков солдат, погибших во Второй мировой войне, талантливый молодой художник, студент Харьковского художественно-промышленного института Дмитрий Дидоренко подорвался на немецкой мине. Дима получил тяжелые ранения и контузию, хирурги вытащили из его тела 78 осколков. Он перенес клиническую смерть, потерял зрение, но остался жив. И… начал вслепую писать картины.
«Самый длинный путь начинается с первого шага» -- так называлась первая после потери зрения графическая работа Дмитрия Дидоренко. Художник сделал первый шаг -- на персональной выставке в марте 1992 года экспонировалось 12 работ, созданных им после ранения.
Сейчас в каталоге Дмитрия Дидоренко представлено 250 картин. Его работы хранятся в музеях и частных коллекциях Харькова, Донецка, Москвы, Лондона, Нью-Йорка. Состоялось 16 персональных выставок в художественных музеях Украины и за рубежом.
«Краски у меня -- на привычных местах, как соль и перец у хорошей хозяйки»
Мастерская Дмитрия -- это письменный стол в его комнате. На столе -- незаконченная картина «Путешествие по Малороссии», на стенах -- другие его работы. Среди них в скромной рамке видны филигранной работы комиксы. По заданию издательства Дмитрий работал над ними еще до трагедии -- так они и остались незаконченными. На стене висит пустая рама. Дима утверждает, что это символ превышения спроса над предложением. Дидоренко -- известный художник, заказов у него много. Пока я рассматриваю картины, Дмитрий уверенно острым ножом разрезает грейпфрут…
-- Дима, до встречи с вами я никогда не слышала, о том, чтобы человек, лишившийся зрения, продолжал писать картины. Как вам удалось остаться художником?
-- К потере зрения я отнесся как ко временному этапу. Многие врачи, друзья говорили, что мне нужно менять профессию: «Дима, посуди сам, ты стал другим человеком». Ничего подобного! Я подождал некоторое время: месяц меня собирали по частям, месяц я учился ходить, два месяца просто ждал, когда же вернется зрение. Но понял, что ждать придется долго, и мне ничего не оставалось, как просто начать рисовать. Желание было велико, как в ядерном реакторе: когда собирается критическая масса, удержать энергию невозможно. Так и у меня скопилась критическая масса.
Силы я в себе тоже не искал. Силы воли не существует, есть сила любви. Человек, у которого она есть, не позволит себе жаловаться, не станет показывать людям, как ему плохо.
Я работаю по 10-11 часов в сутки. Композиция выстраивается по уникальной технологии, мной же разработанной, -- она не сложна, но очень трудоемка. В ближайшее время собираюсь опубликовать ее секреты. Может быть, это кому-то поможет…
-- А кто вам помогает? К примеру, кто подсказывает, какая краска у вас в руках?
-- Мне помочь невозможно. Нет лучшего способа помешать, чем попытаться помочь. Это все равно что помочь спринтеру на короткой дистанции, говоря ему: беги быстрее. Краски находятся на привычных местах: как у хорошей хозяйки -- под рукой соль, перец… Я знаю, где какая краска лежит, а цвет формирую по точному арифметическому расчету. Даже там, где глаз не ощущает разницы, я знаю, что она есть. Это позволяет мне лишиться страха. Когда нет страха, открывается свет, и я вижу. За рабочим местом у меня нет невидимого пространства.
«Меня долго инструктировали, как вести себя с Президентом»
-- Как вы думаете, насколько соответствует ваш замысел тому, что получилось на холсте?
-- Это соответствие -- моя основная задача. Чем точнее я вытащу картину из тонкого мира, тем она будет «забойнее», тем более впечатляющей станет для окружающих. Если я вытащил ее на 80 процентов -- хорошо, если же на 60 или 40, то чувствую, что она не выполняет задач, на нее возложенных. И виноват в этом я. «Слайд», который я держу перед собой, должен быть воспроизведен на сто процентов.
-- Вы работаете гуашью, эта техника не предполагает переделок. Существуют ли варианты картин?
-- Нет, я не повторяюсь. У меня нет предварительного рисунка, как нет и этюдов, эскизов, подготовительных работ. Все сразу начисто. Важно жить без черновика.
-- Дима, говорят, вы встречались с Президентом…
-- Недавно я вернулся из Киева. Министерство труда и социальной политики организовало в Украинском доме большую серьезную выставку работ художников со всей Украины, в том числе и моих. Во время выставки, где выставлялось четыре моих картины, я познакомился с Президентом Кучмой. Меня долго инструктировали, как нужно себя вести, когда приедут Президент и его супруга. А после встречи меня спросили: что же ты ни о чем не попросил Президента, он бы в помог. Я уверен, что это не последняя наша встреча. Когда-нибудь, когда не будет секьюрити и журналистов, которые сбивают с ног, мы обязательно поговорим… Конечно, я мог бы повиснуть у Президента на руке, заныть, что мне нужно то-то и то-то, он бы из вежливости согласился, но свою репутацию я бы подмочил… Не люблю жаловаться -- сам зарабатываю себе на жизнь. Кстати, мое имя значится в мировой энциклопедии, я стал членом Международной федерации художников-графиков при ЮНЕСКО, членом Союза художников Москвы, членом молодежного отделения харьковских художников. Пока я единственный харьковчанин, участвующий в ежегодном салоне Центрального дома художника.
А недавно пришло подтверждение из Мюнхена, что я занесен в энциклопедию «Изобразительные художники всех времен и народов». В 27-й том вошел Дмитрий Дидоренко! При жизни! В 32 года! Это очень солидное и престижное издание. Любой иностранец, увидев на стене картину, заглянет в энциклопедию, есть ли там такой художник. Если находит, понимает, что художник не с панели взят, хотя я начинал с панели…
-- Как это?
-- В то время я учился в художественно-промышленном институте, незадолго до этого женился. На стипендию в 40 рублей прожить было трудно. А наши ребята из общежития подрабатывали, рисуя портреты прохожих на улицах. Мне тогда рисунок не очень удавался… Вот и решил отточить технику и заодно подработать. Случалось, что за день зарабатывал две стипендии. Я рисовал харьковскую крепость, старинные башни -- нежные-нежные акварели. Они хорошо пошли, почему-то особенно охотно покупали их немцы. Чтобы домой не уносить, я продавал их дешево -- по два рубля. Потом стал рисовать городской пейзаж, работая до изнеможения. За три года нарисовал 700 акварелей. А когда уезжал в Крым -- с колчаном кистей и пачкой красок -- тоже работал. Там у меня появились заказчики, стали даже узнавать на улицах.
«Моей прабабушке помогли выжить махновцы»
-- Ваши картины зачастую связаны общей темой, идеей. Одна из таких серий «Старинный романс» — это картины-рассказы о ваших предках. Как она родилась?
-- С самого детства бабушка, чтобы я хорошо ел, раскладывала передо мной старинные кресты, медали, монеты и приговаривала: «А это крестик твоего прадеда за прорыв под Верденом, а этот за Брусиловский прорыв. » Я от удивления рот открывал, а она мне -- ложку манной каши. Бабушка рассказывала мне историю нашего рода. Когда с детства получаешь какие-то установки, это не может не дать всходов…
Мой прадедушка по материнской линии Яков Константинович был курьером-инкассатором, возил почту из Тифлиса в Грозный. Там он познакомился, а потом и женился на девушке из известной грузинской семьи. Она была увлечена революционными идеями, дружила с Камо, Джугашвили. Но после революции семья вынуждена была бежать из Тифлиса. Они стали жить в Крыму в землянке. Моя прабабушка, выпускница института благородных девиц, чтобы прокормить семью, вынуждена была шить для армии Махно обмундирование. Так махновцы помогли семье выжить в самые тяжелые дни гражданской войны. Эта история -- в моей работе «Почтовых правил прадед».
Прадед по папиной линии Григорий Иванович был офицером драгунского полка, в 1913 году во время Первой мировой воевал на стороне Франции, под эгидой Антанты (в Шампани был Русский корпус -- 22 тысячи человек). После революции он сражался в армии Деникина, подавлял красные чеченские мятежи, потом служил у Врангеля, дослужился до хорунжего, был казаком, полным кавалером Георгиевского креста. Бежал через Черное море в Константинополь. А потом казаков отпустили, и он вернулся к жене и детям в свое имение -- в село Шляховое под Харьковом. До 1930 года они жили неплохо, а во времена репрессий прадеда выслали, и он провел в ссылке 23 года. После войны работал плотником и столяром, в округе чинил деревянные мельницы, срубы колодцев. Ему посвящена моя картина «Ветряк от прадеда». А вот деды были уже настоящими большевиками.
Сейчас моя семья -- это моя мама. С женой мы разошлись еще в 1992 году. Сыну Сергею 11 лет.
-- В своих аннотациях к картинам -- маленьких поэтических произведениях -- вы часто обращаетесь к Богу. Вы верите в Бога?
-- Верую. Но у меня не классическое понятие веры -- церковь, обряды, посты. Я не теоретик, а практик. Не боюсь жить, не боюсь грешить, живу, как умею.
А в общем живу я очень скромно, у меня есть только самое необходимое, но зато много езжу, много выставляюсь. Однажды, когда приехал в Киев, меня хотели поселить в гостинице, где туалет находится в конце коридора, чайник можно подогреть только у дежурной… Я не стал скандалить, что, мол, договаривались о других условиях. «Соцзахист» выделил мне солидную сумму, но недостаточную для того, чтобы полностью все окупить. Тогда я добавил свои деньги, переехал в другую гостиницу. Мог заказать такси, мог нанять секретаря… А если бы ныл, жаловался по каждому поводу, думаю, обслуживающий персонал только бы и ждал моего отъезда.
Как-то пришла на мою выставку мама сына-алкоголика и сказала, что советовала сыну посмотреть мои работы, поговорить со мной, но, мол, сын отказывается. «Ну и пусть не идет», -- отвечаю я. -- «Но ведь ему это может помочь, а иначе он сопьется». -- «Ну и пусть спивается».
Я имею право так говорить: уверен, пока человек сам не примет решение, ничего не изменится.
В душе я воин. Когда понял, что возвращения зрения придется ждать не один год, перестал ждать и стал рисовать.
Читайте нас у Facebook
