Иосиф Кобзон: «В 1984 году меня исключили из Коммунистической партии «за политическую близорукость»
Песни в исполнении Иосифа Кобзона звучат не одно десятилетие. Культовый артист, яркий политик, удачливый бизнесмен, просто личность — когда он поет, ветераны смахивают ностальгическую слезу, а люди среднего возраста расправляют плечи. Кобзон до сих пор умудряется поспевать всюду, поет по-прежнему хорошо, несмотря на возраст. А ведь легендарный певец не молод — ему исполнилось 76 лет.
— Иосиф Давыдович, на концертах вы поете только «живьем», выступления длятся порой по пять-шесть часов. При таких нагрузках с годами голос садится, но о вас это не скажешь. Знаете какой-то секрет?
— В молодости, когда я начинал петь, давал по два, а то и три сольных концерта в день. Все говорили, что я сумасшедший, это неправильно, даже покойный Леонид Утесов советовал не делать этого. А Козловский Иван Семенович говорил, что такого быть не может. Юра Гуляев сильно удивлялся. Тогда не было фонограмм, и я всем советовал: «А вы попробуйте! Если у вас есть школа, голосовой аппарат от пения не устает, то вам ничто не угрожает». И все стали пробовать. Соня Ротару начала давать по два-три концерта в день, Пугачева, Леонтьев.
Здесь важно себя настроить психологически и профессионально. Неправду говорят, утверждая, что я не устаю. Устаю так же, как и все нормальные люди. Но я настолько увлечен своей профессией, так люблю ее! Когда пою перед залом, питаюсь зрительской энергетикой. Ощущаю ее, она меня держит, поэтому и могу бесконечно долго петь.
Мои студенты говорят: «Вот я спою две-три песни — и чувствую усталость голоса. Что делать, почему так?» Я отвечаю: «Потому что вы ленитесь, не работаете над своим голосовым аппаратом. А он требует уважения. У вас срываются связки так же, как у спортсмена, который не разогрелся и вышел на беговую дорожку или стал поднимать тяжести. Он сразу рвет себе мышцы. То же самое и с вами происходит. Нужно обязательно готовиться к концерту, распеваться». Не могу сказать, что я ортодокс и живу старыми мерками, дело в том, что голосовой аппарат — это живой организм, он требует к себе уважительного профессионального отношения. Вот сейчас я с вами поговорю, потом порепетирую, а затем пойду распеваться перед выступлением. Иногда приходится репетировать часов пять-шесть в день, а потом еще концерт.
— В следующем году будет юбилей у Аллы Пугачевой...
— Почему? В этом году юбилей у Пугачевой.
— Но она же 1949 года рождения.
— Сорок восьмого.
— Сорок девятого.
— Вы лучше меня знаете, да? Алла Борисовна всегда была 1948 года! Людмила Гурченко тоже всем говорила, что она 1936 года, а на самом деле —
— А вы придете? Ведь у вас были конфликты...
— Мне не хотелось бы распространяться на эту тему, потому что мы все равно одинаково симпатично относимся друг к другу. То, что между нами пробежали какие-то там кошки, касается только нас двоих. Во всяком случае, увидевшись на юбилее Ильи Резника, мы очень мило поздоровались, я поцеловал ей руку, поговорили. Да, мы не общаемся постоянно, но это уже наше личное дело. А с юбилеем я ее обязательно поздравлю. Уже поздравлял в этом году, 15 апреля. И если она объявит свой юбилей на следующий год, то доживу — поздравлю.
— Иосиф Давыдовыч, а кто такой Юрий Златов?
— Да никто. Это псевдоним, который когда-то композитор Аркадий Островский придумал для меня, первый раз объявляя мое выступление в Колонном зале. Он придумал его, поскольку ему казалось, что русские имя и фамилия намного благозвучнее, чем еврейские. Я отказался от псевдонима, на что Островский сказал: «Ты никогда с фамилией Кобзон и именем Иосиф не станешь известным артистом». Я ответил: «А я к этому и не стремлюсь. Кем буду, тем и буду». А почему Островский придумал именно такой псевдоним, не знаю.
— Вам как-то на целый год запретили выступать в Москве. Почему?
— Во многом из-за вас, журналистов. Это сейчас вы пишете, что хотите, и никто на это не обращает внимания. Вот написали у нас, что Алина Кабаева выходит замуж за Путина. Ну и что? Да ничего! Но в советское время эту газету сразу закрыли бы за ложь. А тогда, в 1964 году, в газете «Советская Россия» появилась заметка, где писали, что на декаде русского искусства в Чечено-Ингушетии (тогда мне присвоили звание заслуженного артиста) я бесновался в нетрезвом состоянии, врывался в номера гостиницы ночью... Ничего подобного, конечно, не было, но в то время публикация в центральной прессе была равносильна приговору. Правда, меня стали защищать, из Грозного пришли сообщения, от делегаций, которые принимали участие в декаде, мол, чушь собачья, ничего этого не было. На публикацию надо было отреагировать, поэтому меня лишили права выступать на телевидении, на радио и в Москве в течение года. Я спрашиваю: «А какая разница между зрителями Москвы, Ленинграда, других городов?» «Разница большая! — отвечают. — Москва — это столица СССР».
А в 1984 году меня исключили из Коммунистической партии «за политическую близорукость». За то, что я на «Форуме обществ дружбы» спел песню на еврейском языке, и присутствующие там арабские делегации демонстративно покинули зал. При этом, правда, меня не лишали права выступать на телевидении, радио. Это уже другое время было, передперестроечный год.
— У вас появился внук.
— Да, замечательный мальчик родился. Корейской, а вернее, корейско-еврейской национальности. У сына жена — кореянка Настя Цой. Кстати, к Аните Цой не имеет никакого отношения. Хороший очень мальчик, у него уже есть пять сестренок, мои пять внучек. Не могу сказать, что с нетерпением ожидал именно внука, я просто счастлив, что в нашей семье появился еще один человечек.
— Вы иногда любите говорить по-украински.
— Моя родина — Донбасс, там мой пупок зарыт — в городе Часов Яр Донецкой области. И я не баловства ради говорю по-украински. Когда в эфире слышу украинскую речь, украинскую музыку, то всегда воспринимаю ее с волнением, у меня сердце радуется! Не кокетничаю перед вами, но не испытываю такого волнения, когда приземляюсь на своей исторической родине в Израиле, какое ощущаю, приезжая в Украину, причем в любом ее городе. Для меня Украина — это все! И когда обо мне говорят, что я представитель России, всегда уточняю, что родина моя — Украина. Восхищаюсь Киевом, особенно весной, во время цветения каштанов. Киев — очень красивый город. Но не меньше я люблю свой Донецк.
Конечно, меня очень волнует нынешняя нестабильность. Ведь как далеко могла бы шагнуть Украина, если бы не происходили события, которые будоражат все общество. Не буду сейчас называть фамилии ваших руководителей или какие-то политические партии — это не мое дело. Но что касается народа, хозяйства, экономики, мне очень жаль, что нестабильность не создает условий для развития Украины.
— Пять лет назад во время вашего выступления в Киеве случился пожар. Но вы дали в Киеве еще один концерт — благотворительный. Для кого?
— То, что пожар на сцене «Украины» не случайность, подтвердили киевские спецслужбы. Ну, а кто заказал этот поджог и кто его осуществил — пускай будет на их совести. С прерванного концерта оставались люди, которые не досмотрели выступление. Последнюю песню я пел уже в пылающем зале и последним ушел со сцены. А второго отделения не было. В связи с тем, что концерт был прерван, мы приняли решение все-таки допеть его. Повторное выступление состоялось. В зале заменили пострадавшие пять рядов кресел, поменяли ковровые покрытия.
— Были ли в вашей творческой биографии срывы концертов?
— Я ни разу не отменял концерт. Даже в Афганистане под обстрелом продолжал петь. Случай в Киеве — первый. Землетрясение в Ташкенте лишь на время прервало концерт. Люди в панике выскочили из зала, постояли на улице и вернулись на свои места. А я даже не выходил из зала.
— В одной из телепрограмм сообщили, что вы купили себе место для захоронения в Израиле. Это правда?
— Знаете, даже если журналисты напишут, что я по утрам пью кровь младенцев, меня это не удивит. Я действительно купил себе место для захоронения, но не в Израиле, а в Москве, на Востряковском кладбище, рядом со своей мамой. Мама — мой бог, самый дорогой человек, поэтому я заранее приобрел себе место. Был казусный случай, когда мы хоронили Брунова Бориса Сергеевича на Новодевичьем кладбище. Долго не выдавали место, и когда я возмущенно спросил: «Почему?!» — мне ответили: «Мы его держим для вас». Я ответил: «Большое спасибо, но я себе место уже оставил рядом с мамой, на Востряковском кладбище». Ни о каком месте на кладбище в Израиле речи быть не может. Правда, там есть так называемый Лес памяти, где чисто символически лежат плиты с именами ушедших. И когда скончалась мама, то мои друзья в Израиле заложили плиту в ее честь.
— Как вы относитесь к журналистам?
— Не буду скрывать, я не испытываю большого удовольствия, когда меня приглашают на пресс-конференции. В
Читайте нас в Facebook
