Матвей Вайсберг: «Моя палитра напоминает мне землю на улице Грушевского: пепел, гарь покрышек, дым… »
Мирные протесты на Майдане и трагические противостояния на улицах Грушевского и Институтской породили мощный всплеск творческих энергий. Разрисованные щиты и каски, пианино на баррикадах, трубач, играющий среди огня, и карикатуры на майданных персонажей стали новым культурным направлением современной Украины. Нерв эпохи прочувствовали Александр Ройтбурд (написав масштабное полотно «Последний день Помпеи» и серию картин на бумаге), Роман Минин (его «Награда за молчание» едет в апреле на английский аукцион Phillips de Pury) и многие другие талантливые люди. Выставки революционных артефактов Украины готовятся в Австрии, Англии и США. Интерес к искусству, созданному на тему Евромайдана, неоспорим.
Вместе с тем культурным событием года искусствоведы называют выставку «Стена 28.01—8.03.2014″ известного киевского художника Матвея Вайсберга. Он не только в первые же протестные дни вышел со своим народом на главную площадь столицы, а позже — дышал газом на улице Грушевского и впитывал безумие происходящего на Институтской, но и создал драматичный цикл из 28 картин, сумев отразить в них самые острые моменты революции. В его картинах — разоблачение бесчеловечности угнетателей, духовное величие и непокорность угнетаемых и мощная экспрессия противостояния.
«Матвей создал стену, которой постарался отгородиться от зла», — говорит художник Борис Егиазарян, друг Матвея Вайсберга и Сергея Нигояна, первого убитого на Майдане активиста.
Работы 55-летнего Матвея хранятся во многих музейных собраниях Украины и в частных коллекциях разных стран мира, успешно продаются на международных аукционах, включая Sotheby's и Phillips de Pury. Благодаря же циклу «Стена», созданному под впечатлением от киевских событий, Матвей Вайсберг, вне сомнения, обеспечил себе место в вечности.
«Когда они голого козака снимали на морозе, они уже проиграли. Потому что есть вещи, которые человеческая душа вынести не в состоянии»
— Когда я писал первые три работы, со мной творилось невероятное, — вспоминает Матвей Вайсберг, включая в своей мастерской скрипичный концерт Мендельсона — музыку, под которую создавалась его революционная «Стена». — Я орал, я воевал, все вокруг меня в мастерской падало… Не помню себя в таком состоянии никогда. Во рту откуда-то появился оловянный привкус газа, как будто я снова его наглотался.
Переживания по поводу происходящего были настолько сильными, что первые два месяца протестов я не мог писать. Изначально я выходил на улицу как гражданин, как сотни тысяч людей вокруг, а не как живописец. Там, в гуще событий, было легче, чем в квартире, появлялся азарт, но стоило уйти с Майдана, и начиналась тревога. Страшные перепады состояний: то мы побеждаем, то нас убивают. Зло — как мифическая стоглавая гидра: рубишь ей голову, а на этом месте вырастают новые головы. В таком состоянии о творчестве не могло быть и речи. Поэтому я фотографировал, будто делал заметки в блокноте, — чтобы потом смотреть на снимки и рисовать.
Я начал писать в период перемирия. Почувствовал, что внутри накопилось много гнева, печали, надежды, боли… Острота ощущений требовала выхода. Тогда я взял три заготовки для предыдущей своей «Стены» под названием «Сцены из Танаха» и четко понял, в какой форме хочу работать. Естественным путем мой ветхозаветный цикл картин перешел в современный революционный. С тех пор мой Майдан перекочевал в мастерскую. Прошлым летом я был в музее «Прадо» и видел «Черные картины» Франциска Гойи. Ужасно, но сегодня я понимаю, что чувствовал Гойя, когда писал эти произведения. У меня ведь даже сны, как явь: еще недавно по ночам я постоянно боролся, теперь мне снится тема оккупации. Как-то приснилось, будто я открываю двери дома и понимаю, что там, за ними, кто-то есть, хочу закрыть их и не могу… Пытаюсь кричать, но кричать не получается, крик будто застрял в горле, и от этого хрипа я просыпаюсь.
— В революционной «Стене» красота вашей живописи из безмятежной превратилась в грозную, страстную. Как изменилась ваша палитра?
— Когда я начал писать, то понял, что моя палитра напоминает мне землю на Грушевского. Пепел, гарь покрышек, дым… Впервые за многие годы в ней появился красный цвет.
— А где на ваших картинах «Беркут»?
— Вот эти бледные точки, эта икра — это блики на их шлемах. Как только увидел, как они в этих шлемах движутся на нас, возникло сравнение — ползущая икра. Надевая форму и беря оружие, они превращаются в мелкий план.
Многое для того, чтобы мы их победили, они сделали сами. Когда они голого козака снимали на морозе, они уже проиграли. Потому что есть вещи, которые человеческая душа вынести не в состоянии. Когда фашисты мучили женщин и детей, невозможно было их не победить. Глядя на такое, можно либо победить, либо умереть.
«На сегодняшний день на первом месте для меня стоит то, что я украинец»
— Между тем в фашизме россияне сегодня обвиняют нас… Как так получается, что столько неглупых людей вдруг массово поддаются имперскому чувству и агрессии?
— Тут дело в нравственной глухоте. Чем еще объяснить поведение интеллигентного человека, которому начинаешь рассказывать об убитых и замученных, а он тебя перебивает повествованием о войсках НАТО и деньгах Америки? В 1938—1939 годах немцы тоже не считали себя фашистами: Германия была унижена, людям хотелось восстановить историческую справедливость. С этого все начиналось.
В первое время я наивно думал, что другая точка зрения — признак зарождения гражданского общества. Но чем тщательнее присматривался, тем четче понимал: это борьба добра и зла. Баррикада устроена таким образом, что у нее только две стороны. Либо ты тут, либо там. Человек по фамилии Олейник сочинил Нюрнбергские законы. И человек по фамилии Олейник играл на трубе на улице Грушевского. Одна фамилия, но диаметрально разные системы ценностей. До сих пор не могу перейти на Грушевского линию, за которой стояли «они», стрелявшие в свой народ. Не могу видеть, как это выглядело оттуда.
Никогда не знаешь, когда и в ком в критический момент проснется человеческое, совесть, а в ком, наоборот, обнаружится нравственная глухота. Помните, у Паустовского есть рассказ о спекулянте, который ради наживы везет мешки с картошкой в еврейское гетто, чтобы обменять там картофель на драгоценности, которые, как он думает, остались у евреек. И вот он приезжает, видит этих несчастных женщин с их детьми и, сам себя не понимая, высыпает свою картошку на землю, набивает мешки детьми, вывозит их за пределы гетто и передает партизанам…
— Как вас изменили революционные события?
— Майдан, по большому счету, изменил все. Мы все увидели, что наши различия — языковые, религиозные, половые, ориентационные — все они гораздо менее проблемны и важны, чем противостояние добра и зла. Протестующие — люди разные, и далеко не все мне симпатичны. К примеру, я был на улице во время факельного шествия «Свободы», они строем прошли мимо меня, стоило сделать шаг — и ты уже с ними. Но я стоял в стороне, фиксируя все на фотоаппарат, так как не разделяю их действий. И все же как бы кто мне ни был противен, боялся я не их. А тех, кто устроил террор своему народу, кто наводнил мой город «титушками», мародерами и убийцами. Никогда не прощу им того, что из-за них стало страшно выходить на улицу. Как они мучили и истребляли людей. Это самые страшные моменты революционной истории.
Я служил в стройбате, с людьми судимыми, и я неплохо изучил их психологию, которая сводится к делению всех на людей и лохов. Писатель Варлам Шаламов, отсидевший 17 лет в лагерях, вообще отказывает им в человеческом. Потому что для них человек — это совокупность качеств, которыми они могут пользоваться. И вот люди с такой психологией пришли к власти — сначала завуалировано, а потом раскрывшись перед нами во всей своей красе. Мы надеялись, что растопим их в теплом океане… но это оказались романтические грезы. Нельзя с шулерами играть в игру по правилам. Вы играете по правилам, а они — нет. Договориться невозможно.
В Иерусалимском университете я когда-то проходил социологический тест «Двадцать Я» для самоидентификации личности. Суть в том, что тестируемый должен написать 20 ответов на вопрос «Кто я?» — ну, например, человек, мужчина, гражданин, еврей, муж, отец, сын и так далее. В итоге получается шкала внутренних приоритетов: самое значимое записывается в первые позиции и так далее по ниспадающей. Так вот на сегодняшний день на первом месте для меня то, что я украинец. Памятуя известное «патриотизм — последнее прибежище негодяев», не люблю называть себя патриотом. Вместе с тем становление украинской нации и патриотизм революционной Украины — страны, которая бросила вызов власти террора и страшному имперскому монстру, вызвали в моей душе живейший отклик. Впервые в жизни на Майдане я пел гимн своей страны. Хотя я заядлый футбольный болельщик и понимаю важность гимна, раньше я этого никогда не делал.
Вот меня спрашивают, не собираюсь ли я уехать из Украины, например, в Израиль… А я чувствую, что Киев, к которому я и без того имею сантимент, теперь оплачен кровью. Этот город много лет был политическим болотом, он переходил из рук в руки к разным властям, но сейчас — это революционная столица Европы. Здесь решается судьба будущего мироустройства этой цивилизации. Киев теперь сильно напоминает мне Иерусалим.
«Стена» — это мое послание миру и документ времени"
— Не может не броситься в глаза то, сколько талантливых и красивых людей выходило на площадь…
— Да, Майдан — это красиво. Грозная красота духа, доброжелательность, юмор, творчество масс. Среди огня, дыма и летающих гранат стоит и играет трубач. Возле горсовета музицирует на пианино Антуанетта. Женщины отковыривают брусчатку. Мужчины даже не пригибаются от взрывов гранат. Все это не может не восхищать. Красота и творчество — очень важное отличие тех, кто стоял по эту сторону баррикад, от тех, кто только и занимался, что отзеркаливал наши идеи, демонстрируя абсолютную неспособность к творчеству.
Майдан, кроме всего прочего, имеет свойство к самоочищению. К примеру, в первые же дни событий на здании ЦУМа появилась надпись «Долой жидов!» И в тот же день мой друг, этнический украинец, не поленился, купил баллончик с краской и зарисовал надпись. Несколько раз после этого надписи опять появлялись, и их снова и снова закрашивали майдановцы. Сегодня важно научиться меньше прислушиваться к риторике и больше присматриваться к действиям.
— Вы ведь на площади тоже рисовали, вместе с другими художниками?
— Мне позвонили ребята с предложением нарисовать что-то на Майдане: «Вы-то художник статусный, вряд ли согласитесь рисовать на улице»… И эта фраза так резанула слух! У меня ведь немалый опыт рисования именно на улице. Во второй половине восьмидесятых — начале девяностых я работал и выставлял свои картины на улице — тогда это был единственный способ заявить о своем существовании. Ту же «трубу» — подземный переход под Майданом — культурным местом сделали мы, художники. Позже в Одессе именно на улице я познакомился с художниками и музыкантами, которые сильно повлияли на мое становление как мастера. Так что я согласился и изобразил библейский «Исход» — уход народа от фараона, то есть то, что, по сути, происходило с нами. Потом работу повесили возле стелы, рядом с другими рисунками, но висела она недолго — кто-то унес.
 .jpg)
* «Исход» — уход угнетенного народа от фараона" (фото Kostiantyn Strilets)
— Мне говорили, что картины «Стены» уже стремятся купить. Собираетесь продавать произведение?
— Думаю, «Стена» не продается. Это произведение особое с этической точки зрения, за него заплачено кровью людей, так что вразнос это точно не продается, а как цельное произведение — возможно, музею. В любом случае пока мне хотелось бы повозить выставку и по другим странам.
«Стена» — это мое послание миру, документ времени, кусочек исторической стены. Картина имеет особые временные свойства: она пишется сейчас, сообщает о прошлом и посылается в будущее. Когда я рисую, мои картины — часть меня. Но вот я закончил картину, и она начинает жить своей жизнью. Чувствую, что сделал что-то нужное — причем не только для себя, но и, судя по откликам, для немалого количества людей.
— Дописав последнюю картину цикла, ощутили облегчение?
— Когда я закончил последнюю картину, пришел домой и неожиданно для себя заплакал… Но легче, вы знаете, не стало, катарсиса не случилось. Может, потому что нам не дали времени на передышку, а может, потому, что, как говорил Пастернак, «пораженья от победы ты сам не должен отличать».
Очень не люблю нагнетать, мол, все было напрасно, все пропало. Ребята, какое напрасно — на улицу выходить стало не страшно! Мы объединились, победили сильного врага, который унижал и душил нас. Да, теперь есть другой враг, который еще сильнее, и никто не может сказать, чем все закончится. Но мы столько всего достигли — как можно даже думать о том, что все это было зря?
Выставка картин из цикла «Стена-2» продлится до первого апреля 2014 года в музее «Духовные сокровища Украины» (ул. Десятинная, 12). Кроме того, до 8 апреля будет проходить еще одна выставка мастера, «Горизонт событий», в галерее «Триптих Арт» (ул. Десятинная, 13).
*Фрагменты из цикла «Стена-2»
Фото Анны Гольцберг, Kostiantyn Strilets и из архива художника
6018Читайте нас в Facebook
