Майор Александр Барсук: "Воду боевики нам приносили раз в день, в грязном ведре для уборки туалетов"
Среди освобожденных в конце февраля 139-ти украинских военнослужащих (у боевиков остается еще несколько сотен наших бойцов) есть несколько человек, попавших в плен еще до трагических событий Иловайского котла. Как правило, у террористов были с ними «особые» счеты. Например, 35-летнего майора Александра Барсука они рассчитывали выменять на конкретного боевика, сына одной из активисток «ДНР», якобы находящегося на территории Украины. Украинские спецслужбы сбились с ног, но найти требуемого человека не могли. На другие условия сепаратисты не соглашались. Лишь спустя несколько месяцев усиленных поисков сотрудникам СБУ удалось выяснить, что 36-летний боевик был давно убит и похоронен в Донецке — в братской могиле в центре города, о чем его родственники прекрасно знали. Выходит, требовали несбыточного? Уличенные в нечестной игре, террористы не задумываясь назвали новое условие обмена… В результате офицер дожидался освобождения почти полгода.
Александр Барсук вернулся домой несколько дней назад. После трогательной ночной встречи в воинской части в Херсоне, когда встречать героев съехались родственники, друзья и сослуживцы, майору пришлось серьезно заняться своим здоровьем. Его мучают постоянные головные боли, нервы вконец измотаны.
*На встречу с освобожденными военнопленными приехали родственники, друзья, сослуживцы. На фото: Александр Барсук с родителями, сыном Даниилом и боевыми товарищами (фото из семейного альбома)
Наш разговор происходил в тяжелый для офицера момент — вместе с товарищами он собирался на похороны 22-летнего сержанта Максима Баранова, погибшего в том же бою, когда бойцов в/ч 3056 взяли в плен. Его тело долгих полгода пролежало в запорожском морге, пока не было идентифицировано с помощью ДНК-экспертизы. В минувшую пятницу вернувшиеся с Донбасса, где находились не по своей воле, боевые побратимы попрощались с погибшим.
— С начала июля мы стояли на блокпосту в Успенке, пропускали беженцев в Россию, — рассказывает Александр Барсук (на фото). — Потом перебрались в Амвросиевку. Несколько раз нас накрывало прицельным минометным обстрелом, но команды оставить позиции не было. Сигнал о передвижении в сторону Мариуполя мы получили 24 августа после обеда. Выдвинулись колонной, и буквально через несколько километров попали в засаду. Бой шел полтора часа. Наша техника была полностью уничтожена, машины сгорели. Мы попрятались по окопам. Но спастись шансов не было — стоило высунуть голову, как на тебя обрушивался шквал снарядов. Нам кричали: «Сдавайтесь, тогда вам ничего не будет!» Не помню, кто вышел первым. Остальные потянулись за ним… Часть наших погибла, были тяжелораненые, которым требовалась медицинская помощь. С автоматом против танка не попрешь… Нас уложили на землю, заставили снять обмундирование, ползти по дороге по-пластунски. Уничтожили мобильные телефоны — «трубки» расстреливали из пистолетов.
Потом повезли окружным путем, по территории соседнего государства — может быть, потому, что в районе Саур-Могилы еще шли ожесточенные бои. Ночью мне удалось позвонить отцу с мобильника, спрятанного при обыске. Успел сказать лишь несколько фраз — о том, что попали в засаду и после боя оказались в плену. Нас много, около шестидесяти человек. Везут в Россию. Затем на всякий случай выбросил телефон и sim-карту. Спустя сутки мы оказались в Снежном, а потом и в Донецке, в арестантской камере СБУ.
О первых неделях пребывания в плену Александр еще может рассказать подробно.
— А потом дни начали сливаться в одну сплошную унылую вереницу, — признается он. — Мы и числа с месяцами стали бы путать, если бы не маленький радиоприемник, тщательно припрятанный теми, кого держали там до нас. Кстати, это были ребята, которых заставили участвовать в донецком «параде позора». Если бы нас привезли в Донецк чуть раньше — тоже пришлось бы пережить все это унижение. Говорят, что некоторые охранники даже не ожидали такого бешеного остервенения толпы. Когда они пытались отбить пленных у озверевших местных жителей, им самим основательно досталось. Тем не менее на допросах нам всегда грозили мерой воздействия типа этой: «Вот выведем в город, привяжем на ночь к дереву — и посмотрим, что от вас к утру останется!» Перед дверью в туалет постелили украинский флаг, заставляли наступать на него. Но я не видел никого из наших, кто бы это сделал. Одному парню, отказавшемуся топтать святыню, прострелили ногу.
Мы жили в помещении бывшего архива с полками в шесть ярусов, на которых укладывались спать 140 заключенных. Воду приносили раз в день, в грязном ведре для уборки туалетов. Жара стояла страшная, пить хотелось нестерпимо. В камере завелись вши. Еду давали утром и вечером — кашу в одноразовом стаканчике и ломоть хлеба или супчик с привкусом бензина. От такого питания я похудел на 16 килограммов. Можно сказать, единственный «плюс» от пребывания в плену, о котором хочется поскорее забыть, как о дурном сне.
— Вас били, допрашивали?
— Первые две недели водили на допросы каждый день. Следователи давили морально. Больше всего их напрягало, что мой отец был кадровым советским офицером. По их мнению, по этой причине я должен был служить России. К тому же я сам родился в День Победы, 9 мая, в Ленинграде. «Что ты делаешь в украинской армии — непонятно!» — возмущались они. К слову, моя семья давным-давно живет в Одессе. Там я закончил школу. А после окончания академии пограничных войск в Хмельницком принял присягу на верность Украине. Но этого они понимать не желали, настоятельно уговаривая перейти на их сторону. Обещали хорошую зарплату, квартиру, машину. Потом, убедившись в бесплодности усилий, оставили в покое. Разве что иногда вместе с остальными выводили на общественно-полезные работы — помыть-поднести-покрасить.
Сначала я рассчитывал, что буду дома уже к 1 сентября, поведу сына в школу. Но дни тянулись за днями, многих уже освободили, а я все сидел. Доходили смутные слухи, что для моего освобождения террористы выдвинули какое-то невыполнимое условие, однако подробностей я не знал. Жил только надеждой. И, честно говоря, в свое освобождение 21 февраля поверил только тогда, когда своими глазами увидел наших переговорщиков и оказался на украинской стороне. Из Донецка нас вывезли на нескольких «Уралах», потом три километра колонну пленных вели пешком. И вот наконец мы уже среди своих.
— «Дээнэровские» пропагандисты объявили, что несколько пленных сами отказались от участия в обмене, изъявив желание остаться среди боевиков.
— Думаю, что это неправда. Как выяснилось, такой же трюк проделывали и в отношении меня. Например, родителям четыре раза (!) сообщали, что моя фамилия есть в списках на освобождение, они приезжали на встречу — и всякий раз оставались ни с чем. Меня на обмен не привозили. Родителям объясняли — мол, «в тот момент, когда выезжали на обмен, он как раз был в туалете, все пропустил». Или еще гаже: «Он сам отказался ехать». Но мои близкие поверить этому не могли.
Через несколько дней после ночного звонка сына Александру Анатольевичу Барсуку позвонили с незнакомого номера. Мужской голос, сообщивший, что Александр-младший находится в плену, жестко настаивал: «Вы же российский офицер, вы должны повлиять на сына!» Незнакомец с позывным «063» (настоящего имени он назвать не пожелал) не знал, что отец уже сам связался с террористами и услышал от них жесткое условие по освобождению пленника.
— На меня вышла некая Наталья Ивановна, чиновница одного из тамошних самопровозглашенных комитетов, — рассказывает Александр Анатольевич. — Она заявила, что Сашу выпустят только в обмен на ее сына Дмитрия Жигадло, принимавшего участие в боевых действиях на стороне «ДНР». Прислала мне его фотографию и описание особых примет. Судя по характеру наколок и некоторым другим вещам, думаю, что парень раньше служил в спецназе. Я поднял все свои связи, его начали разыскивать везде, где только можно. Но справиться с «заданием» не смогли. Тогда я обратился за помощью в объединенный координационный центр освобождения заложников Министерства обороны.
«Я возмутился: «У нас с вами не товар, а живые люди, которые не являются предметом торговли»
За дело взялся руководитель центра, известный переговорщик Юрий Тандит.
— Не секрет, что с той стороны у нас есть свои помощники и информаторы, с которыми необходимо поддерживать контакты, — поясняет Юрий (мы встретились с ним в Киеве во время небольшого перерыва между его рабочими поездками). — Мне сообщили, что Дмитрий, о котором идет речь, находится в одной из камер следственного изолятора СБУ в Харькове. Делаю запрос, отвечают: нет такого и не было никогда. Следующая информация — он где-то в Ждановке, тоже в СИЗО. И там нету. Потом речь заходит о Полтаве. Такие поиски — долгая и трудоемкая работа. Проходят месяцы. Всякий раз, получив отрицательный ответ, я отчитываюсь на ту сторону, что ни в одном из названных мест Дмитрия нет. Там кипятятся: «Да мы точно знаем, что он у вас!» В этом есть очень опасный момент, когда ко мне как к переговорщику может возникнуть недоверие. Я, естественно, страшно переживаю. И вдруг выясняется…
Завершение этой истории выглядит на удивление циничным.
— Оказывается, тело боевика, убитого еще летом на блокпосту, долгое время лежало неопознанным в луганском морге. Однако потом его идентифицировали и, перевезя в Донецк, с почестями захоронили в братской могиле в центре города. А нам… ничего не сказали, продолжая настаивать на обмене: «Отдайте Жигадло. Иначе своего майора не получите никогда». О смерти и захоронении этого человека мы узнали случайно, благодаря нашим волонтерам. Потом я связался с Натальей Ивановной, матерью убитого Дмитрия. Я понимаю ее горе — она потеряла сына, родного и дорогого ей человека. Но как, похоронив Дмитрия, женщина могла требовать от нас его возвращения? Не удержавшись, я спросил ее об этом. Мне показалось, что она все же смутилась. Хотя уже через несколько минут я услышал в телефонной трубке: «Ну, хорошо, так получилось. Тогда давайте Барсука менять на…» И мне назвали новое имя. Тут уж я возмутился: «Знаете, у нас с вами не товар, а живые люди, которые не являются предметом торговли. Мы меняем людей по принципу «всех на всех». И если идем иногда вам навстречу, то из соображений гуманности. Ведь каждый арестованный боевик — тоже чей-то сын, брат, муж». В общем, я наотрез отказался от выполнения их новых капризов.
Включение Александра Барсука в обменные списки срывалось несколько раз. Почему? Боевики не объясняли причин. Родители ждали сына к Новому году, потом к Рождеству. И вот наконец-то — встреча!
— Мы с отцом до последнего не могли поверить своему счастью, ведь до этого обмен срывался трижды, Сашу не возвращали, — вспоминая о пережитом, мама Александра Лилия Петровна не может удержаться от слез. — Когда его в августе, в День независимости, сразу после прошедшего в Киеве парада, взяли в плен, мы чуть с ума не сошли. Сын позвонил ночью, и отец, выскочив с мобилкой во двор, стал поднимать всех знакомых на ноги. А меня будить не хотел, сообщил правду только утром. «Одно хорошо, — говорил, — он там не один, их много. Значит, ребята все вместе». Только это как-то успокаивало и поддерживало нас. Сейчас Саше предстоит серьезно заняться здоровьем. Может, даже придется обратиться к психологу. Он стал очень замкнутым, нервным. Нынче его отдушина — 12-летний сынок Даниил, так ждавший папиного возвращения. Узнав, что отец в плену, он сел и написал письменную клятву — что будет хорошо себя вести и лучше учиться. Приклеил бумагу на стену и каждый день сам себе ее читал. И что вы думаете? За последние полгода внук действительно заметно подтянулся в учебе. Тоже плюс…
— Я очень рад, что по итогам последнего обмена пленными, когда нам удалось поменять 52 боевика на 139 наших ребят, Александр Барсук наконец оказался на свободе, — улыбается Юрий Тандит.
При мне руководитель координационного центра освобождения заложников позвонил Александру Анатольевичу и поздравил его с возвращением сына.
— Молитесь за нас и за всех наших пленных, которые скоро тоже должны вернуться домой. Все у нас получится, — добавил он на прощание.
8703Читайте нас в Facebook
