Дина Рубина: "Дома готовлю и борщ, и галушки с творогом…"
Литературный концерт Дины Рубиной состоится в киевском Доме офицеров 21 марта. Затем писательница планирует встретиться с поклонниками своего творчества в Харькове, Одессе и Днепропетровске.
Произведения Дины Рубиной переведены на многие языки мира, а встречи с читателями всегда имеют большой успех. Гостей вечера ждет интересное общение, презентация новых книг автора и автограф-сессия.
— Дина Ильинична, ваш приезд в Киев — приятная новость для почитателей вашего таланта. Какие места в украинской столице любите посещать, когда приезжаете?
— Киев — один из красивейших европейских городов с замечательной архитектурой и парками, поражающий своей холмисто-речной величавой и приветливой статью. Для меня это очень приятный, теплый город. Так уж сложились наши с ним отношения. Вообще в Украине нравится многое. В частности, кухня. Многие ее блюда я готовлю дома. И борщ, и холодное, и галушки с творогом… Мои же родители — из Украины. Мама из Полтавы, отец из Харькова. Из Украины, как и отовсюду, привожу на память предметы народного творчества: керамику, деревянные поделки. Особенно, если удается попасть на хорошую ярмарку.
— Какие свои произведения собираетесь в этот раз представить украинскому читателю?
— Недавно вышел третий, завершающий, том моего романа-трилогии «Русская канарейка» — «Блудный сын». Над «Канарейкой» я работала долго, изнурительно — пять лет. Очень трудный, знаковый для меня роман. Огромное количество страниц, тем, героев… Но на своих творческих встречах я обычно ничего не «представляю», а просто общаюсь с моими читателями, мы говорим на разные темы. Ну, и читаю кое-что, рассказываю, отвечаю на вопросы. Ничего официального, никаких торжеств и регалий.
— В конце 1990-х вы эмигрировали из Москвы в Израиль. Помните свои первые впечатления о стране, куда приехали?
— Это был непростой период. Я много написала о нем, выдохнув все в рассказы, повести и романы. Эмиграция — поначалу это всегда клиническая смерть, обрыв сердца, пустота мозга, что бы там ни говорили трубадуры о воссоединении с «землей предков» и новой родиной. Пока она станет твоей землей, твоей страной, не пуд соли, а пуд этой самой земли ты сожрешь. На ней надо детей вырастить, ждать их из армии (здешней настоящей (!) армии)… Но ничего, вроде жива осталась. А теперь, спустя четверть века, уж, конечно, все здесь свое, и, как говорится, ничего не отдам.
— Вы родились в Ташкенте, много лет прожили в Москве, где в 26 лет стали самым молодым членом Союза писателей СССР. Признайтесь, иногда тоскуете по местам, где прошла юность?
— Тоскую всегда — по высокой и густой зелени, не шланговой, а натуральной. Но это уж так: куда ехала, то и получила. Живу в Иудейской пустыне, хотя неугомонные евреи и там умудряются сосны на скалах выращивать.
— Читала, что из окон вашего дома в городе Маале-Адумим видны Голгофа и Гефсиманский сад. Чувствуете ли вы энергетику святых мест?
— Простирающаяся вдалеке Масличная гора, которую прекрасно видно с моего балкона, — привычное утреннее и вечернее зрелище. Как говорится, «живу я тут». И, конечно же, энергетика святых мест — не только христианских, но и иудейских — ощущается во всем. Здесь ведь много чего происходило и до эпохи Христа, в этих местах пророки по камням ходили задолго до него, Иерусалим пытались завоевать множество полководцев и властителей мира… Энергетику чувствуешь главным образом в колоссальном звенящем напряжении пространства, непростого пространства, всегда непростого — сегодня тоже. В конце концов, «иерусалимский синдром» — не придуманный диагноз, это душевная болезнь, потрясение, которое треплет почище лихорадки. Приезжает обычный турист в тур, с нормальной группой, и здесь хватает его нечто вроде удара. Во всяком случае, в психиатрических отделениях иерусалимских клиник на период Пасхи всегда подготовлены лишние койки. На всякий случай. Об этом я писала в одном из своих эссе.
— Случались ли в вашей жизни чудеса и мистика?
— Ну, голос из горящего куста слышать не приходилось, но какие-то знаковые «повороты сюжета» обычно сопровождают работу над каждым новым романом. Я даже прислушиваюсь и ожидаю эти знаки, точно ищу подтверждения выбранной теме. Из последних примеров: когда только начинала думать о романе «Русская канарейка», вдруг мне показалось, что было бы здорово по сюжету, чтобы у страстного канаровода, у фаната дивного канареечного пения, родилась единственная дочь — глухая. За завтраком рассказываю об идее мужу, и он с сомнением говорит: «Но ты же со своей манерой вгрызаться в тему, допрашивая людей и выворачивая наизнанку судьбы, детали и реалии, не можешь бросить в социальных сетях клич: „Отзовитесь, глухие!“ Это неэтично». Я с сожалением киваю и тут же иду к компьютеру, где меня ждет первая порция полученных за утро писем. И вдруг среди них письмо от… глухой женщины. С нею и начинается у меня переписка, приведшая к появлению моей глухой героини Айи.
— Интересно. Скажите, вы зависите от вдохновения?
— Я слишком занятой человек, чтобы от него зависеть. К тому же я не поэт, а прозаик, чернорабочий громадных текстовых полотнищ. Встаешь очень рано и начинаешь работу. И так изо дня в день. Но, конечно, бывают моменты, обычно в конце работы над романом или какой-нибудь значительной сценой, важной для сюжета, когда чувствуешь — удалось и за это не стыдно. И тогда на тебя снисходит, как бы поточнее выразиться, чувство блаженной невесомости и одновременно ощущения собственной профессиональной значительности. Это я бы и назвала вдохновением. Зависишь же от состояния здоровья, от благополучия семьи, страны, в которой живут твои дети.
— Пользуетесь ли новинками технического прогресса — айфоном, айпадом?
— Пользуюсь. Хотелось бы — менее, но уже не получается. Гигантский электронный информационный мир требует твоего внимания, какого-то участия, в чем-то подчинения. Лично не знаю такого писателя сегодня, который до сих пор работал бы еще на пишущей машинке.
— Слышала, что супруг-художник часто пишет ваши портреты. А он и ваши дети становились когда-нибудь прототипами героев ваших произведений?
— Да, я из тех авторов, которые охотно используют «домашнюю натуру», особенно, когда она дает темы, детали и разный смешной подручный материал. Образ мужа особенно часто становится таким моим альтер-эго, собеседником и даже оппонентом в эссе о путешествиях. С художником всегда интересно. Он же, кстати, и первый читатель моих книг, которому я особенно доверяю, так как больше всего он за меня боится и переживает: не понаписала ли какой ерунды.
— На фотографиях на вас всегда красивые украшения: бусы, кольца… Какое из них особо дорого сердцу? И есть ли у вас талисманы?
— Это просто любимые вещи, не всегда дорогие или ценные в денежном смысле. Много лет назад Вероника Долина (певица, поэтесса, бард. — Авт.) подарила мне серебряное с сердоликом колечко, которое до сих пор надеваю на важные встречи. Есть любимые бусы, сережки, подаренные мужем. Он называет все это цацками. В смысле талисманов очень приметлива: никогда не надену в третий раз украшение или вещь, которые дважды меня подвели.
— Какая из стран мира и чем вас больше всего поразила?
— «Поразила» — это больше для экзотических мест подходит, где я не была и в которые не очень стремлюсь. Я человек европейских предпочтений. В Европе же очень люблю Италию. Всегда рада оказаться в Праге, Амстердаме, где-нибудь в Севилье или Барселоне. Люблю и ближние поездки по Израилю, здесь много очаровательных мест.
— Случалось ли, что местом действия в ваших произведениях становилась страна, где вы никогда не бывали?
— Бывает, помещаешь героя не туда, куда хочется самой поехать, а в город, поселок или местность, которые необходимы для его истории, жизни. К примеру, в романе «Синдром Петрушки» события происходят на Сахалине, а в новом романе «Русская канарейка» — в Таиланде, на острове Джум в Андаманском море. У писателя свои отношения с географией.
— Счастливый ли вы человек и о чем мечтаете сегодня?
— Помилуйте, кто ж согласится эдак-то себя сглазить? Я мать семейства, бабка двух внуков, дочь старой матери. Да были бы все здоровы, скажу вам просто, и отпустили бы мою душу — спокойно работать, не думая о разных мелких и крупных неприятностях. Вот оно и самое важное условие местного моего домашнего счастья. А если крупнее взять. Не знаю, может ли себя чувствовать счастливым современный думающий человек, живущий в эпицентре клокочущего бедами, смертями и насилием мира.
Фото в заголовке Феликса Розенштейна
3756Читайте нас в Facebook
