Николай Рушковский: "Я служил в артвзводе на грозных "катюшах". Немцы называли нас "черная смерть"
«Золотой фонд» театра русской драмы имени Леси Украинки Николай Рушковский до сих пор выходит на сцену. Правда, жалуется, что слишком мало занят в спектаклях — всего одна постановка в месяц. 15 мая Николай Николаевич сыграет в своем бенефисе — роль Фирса в «Вишневом саду».
Недавно Николай Николаевич подсчитал, что его рабочий стаж составляет 65 лет! «Страшно подумать!» — признался Рушковский. Первый раз он вышел на сцену в 1950 году, в спектакле «Разлом» Художественного театра. До этого были Школа-студия МХАТ и три года войны, которую Николай Рушковский прошагал от Киева до Берлина. К юбилею народный артист Украины издал автобиографию «Без антракта» — книгу, над которой трудился несколько лет. Разменяв десятый десяток, Николай Николаевич признался, что самое главное в жизни — заниматься любимым делом.
— Николай Николаевич, в театре о вас говорят как об уникальном человеке!
— Я никогда не любил, когда меня называли уникальным и уж тем более учителем. Да и ничего необычного в моей житейской истории не происходило. Рос, как многие мальчишки довоенного советского времени. У меня не было ни бабушек, ни дедушек. Жил с родителями в Москве. В детстве был болезненным ребенком, и мама, чтобы поправить мое здоровье, отдала меня на плавание. Рядом с нашим домом находился бассейн «Сталинец». Накануне войны, в 1941 году, я даже выиграл кубок Москвы среди 15-летних мальчишек. Оглядываясь сейчас на прожитые годы, понимаю, что я счастливый человек.
— Несмотря на страшные годы войны, смерти, потерю близких…
— Судьба была ко мне благосклонна. Я получил лишь легкое ранение. Один мой дядя погиб под Ленинградом, другой — служил в военной пехоте и умер сразу после войны. Их старший брат — главный врач морского училища — ушел из жизни в День Победы. По линии отца я практически никого не знал из родственников. Рос достаточно рафинированным мальчиком. Меня взяли в первый класс, а через 12 дней перевели во второй, поскольку я уже умел читать. При этом был страшно ленивым. Война, изменившая жизнь миллионов людей, заставила и меня вести самостоятельный образ жизни. Она застала меня у родственников на Волге, где я проводил каникулы. Мама с заводом эвакуировалась на Урал. А я 16 октября 1941 года возвращался поездом в Москву, но до столицы так и не добрался. Поезд превратили в оперативный состав, и патруль согласился довезти меня лишь до станции Ковылкино. Оттуда я 20 километров своим ходом добирался до тетки, которая жила в маленьком городке. У нее и закончил школу.
— Сколько вам было лет, когда ушли на фронт?
— Уже в армии исполнилось 18. Я попал в учебную бригаду артиллеристов в Москве. В декабре 1943-го мы разгрузились в Киеве, на железнодорожной станции Cвятошино. Тогда первый раз увидел этот город, он был сильно разрушен. Я служил в артиллерийском взводе на грозных «катюшах». Это были огромные, мощнейшие орудия, которые мы между собой называли «Андрюшами». Они предназначались для взламывания глубоко эшелонированной обороны противника. Наши рамы стреляли на четыре с половиной километра. Орудие страшное — в каждом 30 килограммов тола. За полторы минуты мы посылали свыше тысячи ста снарядов. Немцы называли нас «черная смерть». Я видел результат нашей работы — очень впечатляюще. Противник нес огромные потери, что поднимало у нас патриотический дух. Помню страшные бои за Тернополь. 
Потом мы пошли на Львов, затем в Польшу, сражались на подступах к Кракову и двинулись на Словакию. В начале сентября 1944 года нашу бригаду сняли с передовой и отправили в Раву Русскую на переформирование. Тогда и сыграла свою решающую роль зараза, заложенная в меня с детства, — любовь к театру.
*18 лет Николаю Рушковскому исполнилось уже на фронте
— На фронте?!
— Именно. Политотдел бригады решил собрать всех творчески одаренных солдат и перевести их во взвод связи. Из нас была создана концертная бригада, в которую вошли два певца, баянист, два танцора и я — ведущий. Стали обслуживать соседние части, госпитали… В нашей семье пристрастие к театру было в крови. Мои родители, бежавшие от революции, встретились в маленьком районном центре Наровчат, в Пензенской области. Там интеллигенция организовала любительский театр, в котором играли и мои папа с мамой. Кстати, мамин двоюродный брат (правда, она с ним практически не поддерживала связь) артист Борис Блинов, запомнившийся как исполнитель роли Фурманова в картине «Чапаев».
Учась в школе, я тоже участвовал в самодеятельности, занимался в детской студии Дворца культуры автозавода имени Сталина. Театральная зараза не оставляла меня даже на фронте. За участие в художественном смотре был награжден какими-то регалиями и дипломом. А начальник ансамбля Туркестанского военного округа звал меня к себе сверхсрочником. Но я сказал: «Нет, хочу учиться!» И уехал в Москву к родителям. Демобилизовался на шестом году службы. Честно говоря, страшно стало. Многим из нас, ребят, прошедших войну, казалось, что это время — утерянные годы. Наверное, так оно и было.
— Вас не сломила война?
— Нет. У нас была бригада — 500 человек. Средний возраст — 25 лет. Тогда не смотрели на национальность, а чувство дружбы и ответственности сформировалось на всю жизнь. Я знал, что мне никто не выстрелит в спину. И патриотизм наш был естественен… Через два дня после Великой Победы, 11 мая 1945 года, мне исполнилось 20 лет. Хорошо помню этот день. Это было, по-моему, в Судетах. Два дня длилась наша сумасшедшая радость и великий загул. Мы выпили все подручное горючее. И тут неожиданно друг принес еще один подарок — канистру спирта. В общем, празднование Дня Победы плавно перешло в мой день рождения. Так и закончилась война…
— Вы поступили в один из самых престижных театральных вузов Москвы — Школу-студию МХАТ.
— Не мог поверить, что это случилось. Творческий конкурс преодолел легко, оставались лишь общеобразовательные предметы, которые сдавались в августе. Я страшно их боялся, но мне все говорили: брось, ты прошел самое главное. Впереди меня ждали четыре года художественного театра у замечательных педагогов — Осипа Моисеевича Раевского и Павла Владимировича Массальского. Когда я заканчивал студию, моя будущая жена Изабелла Павлова, выпустившаяся из студии на год раньше меня, уехала в Киев в Театр русской драмы имени Леси Украинки. С ней работал и Олег Борисов. Я к ним наведывался, смотрел, как они играют, и думал о своем будущем. Меня брали в большую труппу Художественного театра, даже было позволено вернуться туда через год после Киева. Но… Этого не произошло.
— В Киеве вас ждали?
— Я был темной лошадкой. Меня никто не знал, полгода в театре называли исключительно «жених Павловой» и взяли по рекомендации Школы-студии МХАТ. Тогда директором Театра русской драмы имени Леси Украинки был зять Никиты Хрущева Виктор Гонтарь. Он делал определенную ставку на молодежь. В 1951 году в театр пришел Олег Борисов, через год Алик Шестопалов, потом я, Юра Мажуга. Первый год мы играли не меньше десяти спектаклей, по две премьеры! Нужны были театру, и это чувствовалось во всем. Через полгода работы мы с супругой получили комнату в коммунальной квартире в самом центре Киева, в Пассаже. А через год нам уже дали однокомнатную квартиру в доме номер 27 на Крещатике, в котором я живу по сей день. Гонтарь принципиально следил, чтобы актеров селили поближе к театру. Помню, когда в 60-х годах моим коллегам давали квартиры на площади Победы, они возмущались: «Это же далеко!»
— Говорят, на сцене вашего театра актеры часто разыгрывали друг друга.
— Ну, это бывало во все времена. В деле розыгрышей не было равных великому Михаилу Романову. Любил он дурака повалять. Помню, мы играли пьесу о годах интервенции в Одессе, о знакомстве Смирнова-Ласточкина с Котовским. Смирнова-Ласточкина играл Юрий Лавров, Котовского — Романов. Миша иногда позволял себе подкрепиться перед спектаклем. Была сцена, где Котовский выдает себя за зубного врача, к которому приходит связной — его играл Олег Борисов. Вот Романов сажает Олега в кресло и говорит: «Скажи «А». Тот повторяет. Романов продолжает по алфавиту: «Б, в…» Тут из суфлерской будки раздается голос: «Миша, вернемся к сюжету…» В конце спектакля общая сцена без Котовского. Зрители понимают, что он в это время формирует бригаду в Молдавии. И тут вдруг видим, как на заднем плане медленно переходит от одной кулисы к другой Романов. Помощник режиссера встречает его криками, а Романов совершенно спокойно: «Но ведь там, за сценой, так темно…»
— И вы позволяли себе шутки?
— Однажды разыграл своего товарища Женю Балиева. Это был спектакль по пьесе Розова. Балиев вроде бы ухаживает за моей женой. И вот сцена, в которой он должен взять чемодан и помочь моей супруге вынести его из квартиры. За кулисами я напихал в чемодан, сколько могло поместиться, мешочков с песком, которыми прижимают кулисы. Когда Женя с легкостью подхватил сумку, то тут же изменился в лице и еле оттащил ее за кулисы. На следующем спектакле Балиев решил подшутить уже надо мной. Папку, которую мой герой берет со стола, привязал тоненькой веревкой к декорациям. Когда я ее схватил, чуть было не завалил всю сцену. На следующий день было собрание труппы. Но никто нас не выдал, все делали удивленные лица.
— Вы были дружны с Олегом Борисовым?
— В меру. В свое время именно Олег вместе с моей супругой принимал меня в театральную студию в Москве. Когда я переехал в Киев, первое время мы даже жили в одной комнате в театре, на последнем этаже. Сейчас там гладильная. Очень быстро Олега окрутила Аллочка… Ее папа в прошлом был директором нашего театра. На самом деле, думаю, он правильно сделал, что ушел из театра. Ему было уже за тридцать, а роли доставались в основном мальчиков.
— С его уходом был связан скандал…
— Это был конец октября, в репертуаре шли сплошные спектакли с участием Олега. Тут вдруг из Москвы приходит распоряжение, чтобы он ехал с новой картиной «За двумя зайцами» в Польшу. И Олег уехал. В театре все были в шоке! Мы, четыре человека, даже пошли к заведующему отделом науки и культуры ЦК партии Юрию Кондуфору, мол, как же так. Он выслушал, но ответил: «Поймите, это Москва! Я ничего не могу сделать». Когда Олег вернулся, ему об этом рассказали. Конечно, это его обидело. Борисов во всем видел зависть. В конце концов он уехал из Киева. Правда, в театре у Товстоногова четыре года оставался в отчуждении. А все из-за того, что на одном собрании позволил себе не очень хорошо высказаться о работе Кирилла Лаврова — актера, который относился к группе неприкасаемых, как Копелян. Взлет Борисова пришелся на начало 70-х годов. По сути, ради него был поставлен «Тихий Дон». Олег шел первым номером в труппе. А потом решил перебраться в Москву. Я видел его в роли Павла Первого в театре Советской армии. Отличная работа. Борисов был артистом от Бога.
— Вы не раз говорили, что главное для артиста — это удача.
— Об этом нам, выпускникам Школы-студии, сказала знаменитая Книппер-Чехова, напутствуя: «Желаю вам здоровья, счастья и удачи». Но надо уметь воспользоваться ею. В моей жизни это случалось. Даже с ролью Ромео. Изначально я был вторым исполнителем, а потом буквально за три недели вошел в спектакль, став первым.
— Это когда из фойе театра украли ваше фото?
— Было такое. Театральные поклонницы — особые люди. Но у меня всегда с ними прекрасно складывались отношения. Я никогда не причислял себя к красавчикам. Как говорил мой отец, если от мужика коровы не шарахаются — он уже хорош собой. Просто театр обладает колоссальной магией.
— О чем вы мечтаете?
— Чтобы поскорее прошел мой юбилей. Вот у меня в репертуаре три спектакля…
— Опять о театре.
— А это моя жизнь, и я в ней счастлив. Мне более ничего не надо. Ни машины, ни загородного дома. Мечтаю только о работе. Когда старики-артисты говорили, что их главная роль еще не сыграна, я думал: кокетство. А теперь понимаю их. Нет, я играл прекрасные роли. Но мне еще есть что сказать. Было бы здоровье…
1680Читайте нас в Facebook
