Бойца, полтора года безуспешно пытающегося получить медпомощь после ранения, обвинили в... дезертирстве
И сегодня, спустя полтора года после ранения, у 23-летнего бывшего бойца 51-й отдельной механизированной бригады Александра Корецкого серьезные проблемы со здоровьем. Время от времени у него поднимается температура до 39 градусов. От страшной боли он порой теряет сознание. Подарок от сепаратистов — маленький острый осколок с зазубринами — парень носит в своем теле с 26 августа 2014 года. Это удивительно, но тогда, полтора года назад, истекавшему кровью раненому бойцу пришлось самостоятельно добираться до госпиталя. Чтобы там услышать: «Извини, но у нас нет мест. Лечись самостоятельно». Александру пришлось помогать себе самому. А спустя пару месяцев исполняющий обязанности командира бригады заявил своему бойцу: «Парень, тебя зачислили в самоволку. Готовься к суду».
«Главное, что тебе гранатой ничего не оторвало»
— До войны я и подумать не мог, что со мной может приключиться такая абсурдная история, — говорит Александр Корецкий. — Считал и считаю себя патриотом. Когда воевал под Донецком, в Александровке, был уверен, что нужен стране. Но после ранения смотрю на многое по-другому.
Александр попал на фронт во время самой первой волны мобилизации, когда на войну шли и необученные юнцы, и студенты, и многодетные отцы.
— Никто никого ни о чем не спрашивал. Приходила разнарядка из военкомата — и в АТО могли забрать из какого-нибудь поселка чуть ли не половину мужского населения, — вспоминает Александр. — Мне даже не дали толком попрощаться с родителями. Погрузили в автобус и повезли на полигон. Я не собирался скрываться от мобилизации. Понимал, что происходит в стране. Надо защищать свою родину — нет слов. Собрался и поехал.
Немного подучили на полигоне и отправили в Донецкую область. Первый свой бой помню до мельчайших подробностей. Рядом со мной погибали боевые товарищи, а меня пули словно облетали стороной. Жутко, конечно, когда в первый раз идешь под вражеские выстрелы. Но со временем к войне привыкаешь. Наоборот, становится страшно, когда наступает тишина. Ждешь какого-то подвоха, что вот-вот сепары подкрадутся и устроят бойню. Как уже было под Волновахой, помните? Когда наших ребят расстреливали в упор.
Ранение я получил 26 августа 2014 года. Стоял с товарищами на блокпосту возле Андреевки, когда на нас напали боевики и забросали гранатами. Одна разорвалась рядом со мной. Боли сначала не было. Только от взрыва зазвенело в ушах, и я начал падать на землю. Один из товарищей подбежал ко мне: «Саня, у тебя кровь!» Только тогда я почувствовал сильную боль и усталость. Ребята говорят, что я потерял много крови. Кое-как меня оттащили в сторону. Прибежал санитар, начал перевязывать рану, какие-то уколы колоть. Стало немного лучше. Санитар успокоил: «Главное, что тебе гранатой ничего не оторвало. Так что жить будешь».
— Удалось в тот день попасть в госпиталь?
— Только вечером, когда сепары немного успокоились, меня смогли переправить в расположение нашего батальона в Степном. Все это время из-под повязки пробивалась кровь. Командир лишь руками развел: «Тебя надо срочно доставить в госпиталь. Но не на чем везти. Придется терпеть, пока не появится машина».
— И сколько пришлось терпеть?
— Двое суток. У меня поднялась температура. Ребята помогали делать перевязки. Когда становилось немного лучше, ходил без дела по части. Потом все-таки появилась возможность отправить в госпиталь меня и еще нескольких раненых. К нам приехали волонтеры, и я попросился, чтобы нас с ребятами доставили в Днепропетровский госпиталь.
В Днепропетровске мне сказали: «Извини, но у нас нет мест. Можем принять всего на пару дней. Палаты переполнены». Это же как раз Иловайский котел был. Раненые лежали в коридорах. Да я и сам понимал, что тут ребята с более тяжелыми ранениями. Пару дней мне сбивали температуру, а потом отправили в Луцк. Мол, ближе к дому, да и госпитали там не так загружены.
В Луцк раненому бойцу пришлось ехать на перекладных.
— Главный врач Луцкого военного госпиталя сказал мне, что осколок надо обязательно достать, — вспоминает Александр Корецкий. — Мол, он находится в таком месте, что может перемещаться и повреждать внутренние органы. На рентгене врачи увидели, что у этого осколка очень острые края с зазубринами. Несколько дней мне делали перевязки, кололи обезболивающие, а с операцией тянули. Только санитар посоветовал… поменьше двигаться, чтобы осколок «по телу не путешествовал».
Как-то во время перевязки я спросил врача об операции. «Никто тебя резать не будет, — ответил доктор. — Осколок сидит очень глубоко. До него не добраться. Крови будет много. Никто не хочет за тебя браться. Может, осколок сам зарастет внутри, и тогда ничего доставать не придется».
Через две недели меня выписали из госпиталя. Все с той же формулировкой: нет свободных мест. Я уже чувствовал себя лучше. Позвонил в свою воинскую часть — говорю, так, мол, и так, я пока с осколком, но уже дома. Что мне делать? Мне предоставили отпуск на 30 дней.
Спустя неделю после выписки поднялась температура под 40. Лежу в горячке, не соображаю, где нахожусь. Попытался встать — потерял сознание. Упал и сломал руку.
На следующий день, когда стало немного легче, поехал в Луцкий госпиталь. Мне наложили на руку гипс… и отправили домой. «Смотри, у нас раненые в коридорах лежат, — сказал врач. — Куда еще тебя? Давай дней через пять перезвони. Может, освободится место в палате, тогда и примем».
Но через пять дней повторилась та же история — мест не было. Лучше не становилось, и через неделю я снова позвонил в госпиталь, где меня снова отфутболили. Сказали: поезжай в свою воинскую часть, пусть там разбираются.
Нашу бригаду к тому времени перевели во Владимир-Волынский. Я слышал, что более полутора тысяч бойцов тогда покинули воинскую часть и командование якобы не знало, куда делись люди. Как потом стало известно, солдат отпустили по домам и сказали, чтобы они ждали звонка. Вот большинство и разъехалось. В части остались человек 800.
Я прибыл в расположение, но на меня никто не обращал внимания. Спрашиваю у бойцов: «Кто командир?» Называют фамилию, которую я раньше даже не слышал. Говорят, в те дни командиров очень часто меняли. Подхожу к офицеру, докладываю: вернулся из отпуска, жду распоряжений. «Ты не мой подчиненный», — сказал командир и отправил к другому офицеру, который, в свою очередь, направил к третьему…
Короче говоря, почти неделю я ходил по части как неприкаянный. Никому не был нужен. Потом мне снова стало хуже. Я подошел к офицеру и рассказал, что осколок из меня так и не достали. «Так чего же ты тут бродишь? Отправляйся в госпиталь!» Снова поехал. И снова меня не приняли.
«Завтра поеду в военную прокуратуру признавать свою вину»
Осенью 2014 года Александр Корецкий несколько раз пытался лечь в госпиталь на лечение, но ему по-прежнему отказывали под предлогом отсутствия мест. Тогда он снова возвращался в воинскую часть, где тоже не был никому нужен.
— Я говорил командиру: «Дайте мне хоть какое-то задание!» — продолжает Александр. — Но тот только отмахивался: «Отдыхай, лечись. Чего тебе еще не хватает?» А однажды, когда я в очередной раз прибыл в расположение части, меня отправили домой: «В части тебе делать нечего — ты все равно в самоволке числишься. Отправляйся домой и… готовься к суду. Лет пять получишь».
Я был в шоке! Какая самоволка? Я же докладывал руководству о каждом своем шаге. Рассказывал, что меня не принимают в госпиталь, не достают осколок. Но делать было нечего. Отправился домой.
Время от времени у меня начиналась горячка. Я терял сознание. Начал сильно хромать. Однажды к нам в гости забрели охотники (я с родителями живу на хуторе в лесу). Один из гостей спросил меня, почему хромаю. Ну я и рассказал все, как было. А этот охотник оказался демобилизованным офицером. Тут же позвонил кому-то по телефону: «Немедленно принять бойца Корецкого на лечение!»
На следующий день в Луцком военном госпитале меня положили в палату и начали готовить к операции. Но эта операция оказалась какой-то полулегальной. Врач, собиравшийся меня оперировать, даже на рентген не отправил. Вколол лекарство и начал резать по живому. Наркоз прошел как-то очень быстро. Он режет — я ору. Тогда врач сказал, что операцию прекращает. Мол, у него что-то не выходит. Наскоро зашил и отправил в палату. А через пару дней меня выписали, так, по сути, и не оказав помощи.
Хожу с осколком по сей день. Никто не хочет оперировать.
— А что с самоволкой? Из военной прокуратуры вам позвонили?
— Я уже было думал, что они не вспомнят обо мне. Слышал, что одного за другим бойцов из моей бригады вызывают на допросы. И каждого обвиняют в самовольном оставлении части. Но я-то не уходил в самоволку. Надеялся, в части поняли, что ошиблись, и потому не тревожат меня. Я уже успел демобилизоваться и даже получил статус участника боевых действий… Причем, когда собирал документы для получения статуса «участника», ни у кого не возникало никаких вопросов. И вдруг осенью прошлого года раздался телефонный звонок. Меня вызвали на допрос в военную прокуратуру.
Следователь сказал, что по моей статье — «Дезертирство» — мне могут дать от двух до пяти лет. Но если я признаю вину, могут и оправдать. «Просто скажешь на суде: „Признаю, что без уважительных причин покинул воинскую часть“ — и против тебя тут же закроют дело», — поучал меня следователь. Честно говоря, так я и решил поступить.
Ехал домой в маршрутке. Разговорился с одним бойцом АТО. Рассказал свою историю и сообщил: «Поеду завтра в военную прокуратуру признавать свою вину». «Ты что, дурной? — удивился боец. — Какую вину ты признавать собрался? Да когда ты обстоятельства своего дела судье расскажешь, он сам тебя виновным не признает». Этот боец позвонил луцкому адвокату Василию Нагорному, который теперь меня защищает в суде. Да я и сам теперь понимаю, что мог сделать глупость, если бы признал вину, которой не было. Потом всю жизнь ходил бы с клеймом дезертира. Нет уж, мы с Василием решили отстаивать мою невиновность.
— Сашу Корецкого судят — вместо того чтобы оказать ему, получившему в бою осколочное ранение, квалифицированную медицинскую помощь, — говорит адвокат Василий Нагорный, который защищает в судах бойцов АТО из Волыни. — Александра вынуждали признать свою вину. Но в чем он виноват? В том, что оказался не нужным никому, кроме своих родителей? Уверен, нам удастся добиться для него оправдательного приговора.
— Понимаю, что вопрос больше не к вам. Но что же все-таки делать с тем злополучным осколком?
— В этом вопросе я тоже решил помочь своему подзащитному. Полтора года парню не могут сделать операцию. Разве это нормально? Он приходит в госпиталь, а ему говорят: извините, у нас нет мест. И только потому, что за Сашу некому было слово замолвить? На сегодняшний день мы уже договорились с Луцкой областной больницей, и осколок из Александра все-таки достанут. Чтобы подстраховаться, мы договорились и с другими медицинскими учреждениями. В крайнем случае отправим Сашу в Польшу, где давно и успешно проводят такие операции. Но сейчас, пока состояние здоровья Александра позволяет, мы все-таки настроены завершить судебный процесс. Если, не дай Бог, моему подзащитному снова станет плохо, мы в любой момент можем прервать суд и отправиться на лечение.
*"Полтора года парню не могут сделать операцию. Разве это нормально?", — говорит адвокат Василий Нагорный (слева), защищающий Александра. Фото из Фейсбука
Читайте нас в Facebook
