"Молоденькая еврейка не отдавала малыша. Его взяли за ножку и бросили в яму..."
По разным подсчётам, в этом огромном киевском овраге покоятся тела от 70 до 200 тысяч граждан, расстрелянных в период с 1941 по 1943 год, — евреев, цыган, караимов и советских военнопленных. Смогли спастись только 29 человек.
Первыми 27 сентября 1941 года погибли 752 пациента психиатрической больницы имени Павлова. В тот же день нацисты отдали приказ: 29 сентября к восьми утра евреи города Киева обязаны явиться на улицу Мельникова с документами и ценными вещами. За невыполнение — расстрел. Большинство пришедших — женщины, дети и старики. За два дня — 29-го и 30-го — зондеркоманда «4а» и полицаи расстреляли 33 771 человека (статистические данные не включают детей до трех лет). Следующие массовые казни евреев прошли 1, 2, 8 и 11 октября 1941 года.
О том, как жители города помогали друг другу выжить, «ФАКТАМ» рассказала коренная киевлянка София Яровая. Благодаря ей и ее маме Ефросинье Трофимовне остались живыми семеро обреченных на смерть евреев, за что София Григорьевна получила почетное звание — праведник народов мира, которое в Израиле присваивают представителям других национальностей, спасавшим евреев в годы нацизма, рискуя собственной жизнью.
— София Григорьевна, читала, что вас даже на расстрел водили…
— Было и такое. В октябре 1943 года, когда наши войска вышли на левый берег Днепра, немцы заставили часть города до улицы Красноармейской (ныне Большая Васильковская. — Авт.) покинуть дома. Выгоняли всех абсолютно. Кто прятался, того ловили и расстреливали. 25 октября меня, маму, младшего брата Сашу (он 1928 года рождения, а я на три года старше) и двух соседок поймали три эсэсовца.
Повели по пустой улице — на расстрел. Я только видела в щелях заборов чьи-то глаза. И вдруг навстречу два пьяных гитлеровца-фронтовика. Кричат: «Где шнапс?» Мама ответила: «Пан, есть шнапс». Эсэсовец ее ударил. Она на меня упала, а сама все равно продолжает: «Пан, есть шнапс».
*София Яровая: «Мне очень повезло с хорошими людьми в жизни»
Дело в том, что наш двор жил одной семьей. И мы умудрились нагнать литров 70 водки (немец-хозяин покинул магазинчик на Предславинской, где осталось полно продуктов) — откупаться от полицаев. Выпивка действительно была.
Немцы между собой о чем-то поговорили. И эти фронтовики нас повели обратно — тем же путем по пустой улице. Увидеть нас живыми никто не ожидал. Была такая встреча!.. Папа рыдал как маленький ребенок. Дали немцам две сулеи водки, они кричали: «Гитлер капут!»
— Что ощущает человек, которого вот-вот могут расстрелять?
— Никаких чувств. Боязни, слез не было. Ты пустой, отрешенный — будто уже не человек. Уже знаешь, что тебя нет.
— Теперь о том, что происходило в Бабьем Яре.
— Сначала расскажу о первых днях оккупации города. Наша семья жила на Красноармейской, 127. Три класса я закончила в школе № 56, возле нынешнего Дворца «Украина». Потом в 1936-м построили школу № 130, это угол Митрофановской (ныне Ковпака. — Авт.) и Красноармейской.
До войны русскоязычных школ в Киеве почти не было. В нашем дворе (два дома — двух- и трехэтажный) росли больше 20 детей. Только Сема Бараш ходил в русскую школу — около театра оперетты. Все абсолютно — и русские, и поляки, и немцы, и украинцы, и евреи — учились в украинских школах и блестяще знали украинский язык. Никто нас не заставлял, это считалось нормой. Но дома разговаривали мы всегда на русском.
*София Григорьевна Яровая в молодости. Она больше сорока лет отдала педагогике — преподавала украинский язык и литературу и была директором киевской школы № 189
Когда закончила восемь классов, началась война. Мы сразу отправились копать окопы в районе села Вита-Почтовая и противотанковые рвы на улице Горького (ныне Антоновича. — Авт.). Еще мы копали щели.
— Что такое щели?
— Ямы во дворах, чтобы люди могли туда спрятаться. Чуть позже стала сандружинницей. Была здоровенькая, сильная. Днем копали окопы, а ночью возили раненых на подводах в госпиталь.
— Он где был?
— Да там, где и сейчас, — на бульваре Леси Украинки.
Ездили в Голосеевский лес (это была окраина города), где проходила линия фронта, и забирали раненых. Еще ходили с девочками по дворам, собирали деньги, чтобы купить папиросы для бойцов. Раздавали иной раз по двести пачек. Как-то пожилой боец говорит: «Доченька, ты бы водички нам дала». Так мы до четырех утра ведрами носили им воду. С какой жадностью они пили!
Знаете, когда было самое страшное? Когда в Голосеево шли бои за сельхозакадемию. Немцы заняли ее. 4 августа нашим поступил приказ отбить здание. Почти десять дней шли страшные бои. Очень много было убитых и раненых.
Накануне моего дня рождения (я родилась 18 сентября) попросила папиного начальника, чтобы он к часу дня отпустил его. И сама отпросилась с работы.
— Папа был военным?
- Нет, управдомом и председателем профкома коммунальных работников всего Кагановичского (ныне Демеевского) района. Его все знали.
Управдомы и дворники организовали истребительный батальон, который располагался в подвалах кинотеатра имени Ватутина. Они выезжали на уничтожение вражеских парашютистов и десантников. 42-летний папа был там взводным.
Но папа в тот день пришел не к обеду, а часов в девять утра. Очень взволнованный. Мамы дома не было. Отдал два куска мыла: «Передашь маме, что мы уходим в Золотоношу. Там высадился десант». И поцеловал меня… А у нас такое не принято. Почувствовала: что-то не так.
Когда он ушел, разыскала маму. Побежали к кинотеатру. Уже знали, что наши ночью оставили Киев. Батальон уходил за Днепр. С ними просились три девочки-еврейки, но их не взяли.
После полудня взорвали Цепной мост (мост имени революционерки Елены Бош. — Авт.). Помню тот ужас, когда мы шли домой: зловещая тишина, ни одного человека на улице…
Я сейчас иногда ночами думаю: как это так — до десяти часов ты был советским человеком, знал, в какой стране ты живешь, а спустя два часа ты уже брошен и не знаешь, где ты, кто ты и куда тебе идти?
Домой не пошли, мы же семья коммуниста. Ночевали у дворничихи, которая жила напротив того места, где сейчас Дворец «Украина». Ее фамилия тоже Бойко, как и наша. К вечеру к этой тете Киле пришли ночевать несколько красноармейцев и районный инспектор милиции Шилов, которого боялась вся босота района.
Утром по нашей улице уже шагали гитлеровцы — спокойно, с музыкой, веселые, самодовольные. Победители — без выстрелов взяли Киев. Меня с девочкой Тамарой спрятали под кроватью. Мы пролежали часа два, потом вышли. На улицах много народа. Кто плакал, кто радовался, ведь у некоторых была дикая обида на советскую власть.
Мама говорит: «Как будет, так и будет. Идем домой». Ее называли Бойчихой. Во дворе знали, что она боец — никого и ничего не боялась. Она сирота из Василькова. Неграмотная. С восьми лет в наймах. В 1922 году приехала наниматься в Киев. А папа с 14 лет был у своего дядьки-сапожника подмастерьем. Как-то ехал на бричке на свою свадьбу в Рославичи. В лаковых сапогах. Красавец! Увидел маму и… никуда не поехал. Через неделю они поженились.
Так вот, во дворе нам сказали, что сосед Трофим (не буду называть его фамилию, он из раскулаченных) встречал «новую власть» хлебом-солью… Знаете, может, на весь город нашлось сто предателей. В первые дни вся киевская нечисть стала служить в полиции.
Однако в пять утра 20 сентября Трофим пришел к нам и плачет: «Фрося, вночі німець прийшов і згвалтував мою Маню. І документи залишив». Мама отнесла документы в школу № 130, где расположились оккупанты, и все рассказала.
22 числа мы получили записку от папы, что он в плену в Дарницком лагере. Мы туда с мамой каждый день ходили пешком. Нам кидали записочки для родных. Я их потом разносила по всему Киеву.
Пленные умирали каждый день сотнями. В Быковне похоронен весь Дарницкий концлагерь. Считаю, что там надо обязательно поставить памятник бойцам, которые защищали Киев.
Дней через десять немцы стали выпускать людей из лагеря, если родственники приносили справку, что человек не еврей и не коммунист, и ее подпишут десять свидетелей. Мама сделала такую справку. Трофим подписался первым.
27 сентября к вечеру везде повесили плакаты (было расклеено около двух тысяч объявлений. — Авт.): «Всі жиди міста Києва мають прийти на вулицю Мельнікова. З собою взяти теплий одяг, цінні речі»
— На украинском?
— Видела только на украинском. На каждом доме на Красноармейской висели эти листовки.
К тому времени в нашем дворе насчитывалось человек пятьдесят-шестьдесят, до войны было около сотни. Из евреев остался только студент Сема Бараш. Он был старше меня на три-четыре года. Его родители уехали. Весь двор уговаривал его не идти на Мельникова. Но он отвечал: «Нет, пойду, потому что нас повезут в Палестину. Может, меня там вылечат». У него был ДЦП. Больше мы Сему не видели.
*За два дня — 29 и 30 сентября 1941 года — зондеркоманда «4а» и полицаи расстреляли 33 771 человека (статистические данные не включают детей до трех лет)
С Митрофановской на Лукьяновку шла целая вереница. В том числе зажиточный еврей, которого не любила вся улица. Он с семьей ехал на груженой подводе. Наверное, тоже в Палестину собрался…
Где-то к полудню прошел слух, что в Бабьем Яру расстреливают людей. Скажу одно: весь Киев бросился спасать евреев. Их прятали.
— Но за это же расстреливали…
— Совершенно верно. Мы знали, на что идем.
В нашем дружном дворе никогда не было шумных конфликтов.
— Наверное, и в голову не приходило делить по национальностям?
— О чем вы говорите! Если кто-то обзывал кого-то: «Ты жид», это было равносильно матюку. Просто надо как-то выругаться. К евреям это никакого отношения не имело.
Правда, иногда сильно ругались между собой две еврейки: рыжая тетя Таня и черная тетя Клара. У Тани была дочь Майка и сын Алик, а у Клары — Алла. Девочки одного возраста.
Душа двора — муж тети Тани дядя Сема Липницкий. Он был простым мясником. Сколько помогал соседям!
Так вот, евреев фашистам не выдавали. Мой соученик Эдик Бабутин всю осень спокойно ходил по Митрофановской. Он уехал 25 января 1942 года на работы в Германию в первом поезде добровольцев. Тогда выехало процентов десять евреев. Они надеялись как-то спастись. Эдик выжил, позже попал в Канаду.
На Предславинской жил еще один мой соученик Жора Замешайло. Он тоже праведник народов мира. Его дядя женился на еврейке. Семья Жоры спасла двух их девочек.
Помню, как где-то в 50-х я ехала в автобусе. Одна пожилая пассажирка говорит: «У меня человек 10−12 еврейских мальчиков сидели в погребе. Я их две недели продержала».
— Вы знали семьи, которых расстреляли за то, что они скрывали евреев? Были такие случаи?
— У нас не было. Хотя полицаи ходили по дворам и искали евреев. Чаще всего это были старики, которые не могли передвигаться. Их расстреливали на месте.
Расскажу, как в 1941-м в начале октября, дней через десять после массового расстрела евреев, во двор вернулся дядя Сема — удрал из плена. Мама накрыла стол. Пришли все соседи. Каждый что-то принес. Никто его не сдал.
Он помылся, переоделся в папину одежду и остался у нас ночевать. В шесть утра мама его отвела в село Осокорки, где была тайная переправа. Он сам не дошел бы. Потом мы узнали, что Сема вернулся в армию. Погиб в 44-м.
А мамин родной брат Петр, красивый молодой мужчина под два метра ростом, находился в фильтрационном лагере для евреев на Керосинной улице (ныне улица Шолуденко. — Авт.), был ездовым на санитарной повозке.
Когда забирали его из плена, предоставив справки, что он украинец, это был живой труп. Изменился буквально за две недели. 29 сентября весь лагерь Керосинки послали в Бабий Яр закапывать расстрелянных евреев. Дядя Петя рассказывал: «Этого ужаса никогда не забуду». Он видел, как у молоденькой женщины вырывали малыша, а она не отдавала. Его взяли за ножку и бросили в эту яму… Земля долго ходила ходуном, буквально дышала.
Он вернулся в лагерь, нашел консервную банку, разрезал себе полностью ногу, чтобы больше не ходить туда. Не смог пережить увиденное. В полном смысле слова зачах после этой трагедии и вскоре умер.
Дядя Петя рассказывал, что фашисты не расстреливали людей. По его словам, это делали полицаи. Я потом читала, что это были представители «Буковинского куреня» (полувоенное формирование ОУН. Некоторые историки считают спорным мнение об участии именно этого формирования в массовых расстрелах. — Авт.).
Об этом же говорила и праведник народов мира Людмила Заворотняя. Она жила неподалеку от Бабьего Яра. Стреляли прямо из ее двора. Она под присягой дала показания, что это делали нелюди, говорившие на украинском языке…
В 2005 году десять праведников народов мира пригласили в немецкое посольство в Киеве. Когда зашел разговор о том, кто же все-таки расстреливал народ в Бабьем Яре, выступил Илья Левитас (историк, журналист, педагог, общественный деятель, автор «Книги памяти Бабьего Яра», «Книги памяти евреев-киевлян, погибших в Великой Отечественной войне»
Только благодаря Левитасу нашли всех, кто что-то помнит о той трагедии. Я не раз ставила вопрос, чтобы ему дали звание Героя Украины. Он сделал для евреев Украины столько, сколько ни один человек не сделал. Списки расстрелянных — его заслуга.
Свой Холокост в эти дни вспоминают и цыгане (Бабий Яр стал местом расстрела пяти цыганских таборов. — Авт.). Директор мемориала Борис Иванович Глазунов мне рассказывал, что у них нет списка погибших и тех, кто спасал ромов. У них не было своего Левитаса.
Левитас — настоящий человек. Интернационалист, очень справедливый, чуткий, до конца преданный своему делу. Благодаря ему собраны бесценные материалы. Среди предметов много детских вещей — ложечки, чашечки и так далее. Он подобрал их на дороге, по которой шли эти несчастные. Может, той ложечкой какое-то дитя ело в последний раз перед тем, как его живьем закопали (плачет).
Знаю, что многие тогда смогли спастись. Думаете, только одна Проничева вылезла (Елена Проничева прыгнула в яму за миг до выстрела. — Авт.)? Некоторые живьем туда сразу падали.
— Расскажите, пожалуйста, о тех, кого вы спасли.
- Рядом с женой дяди Пети тетей Галей жила еврейка Соня Пикман с двумя очень красивыми голубоглазыми девочками — Нелей и Верой, четырех и пяти лет. Ее муж был украинцем. Соня была неграмотная, работала чернорабочей на фабрике имени Боженко. Во дворе ее все подкармливали.
Они не пошли в Бабий Яр. До 1942 года тетю Соню никто не трогал. А в январе юная управдомша (тогда одна босота занимала эти должности) закутала этих девочек (была такая метель!) и отвела всех троих в комендатуру. На вахте стоял немец. Управдомша ему говорит: «Вот юден привела». Тот посмотрел на нее, потом подошел, развернул ее спиной и дал такого пинка, что она упала в снег. А Соне сказал: «Матка, иди домой». Когда Соня с девочками вернулись, мы так все плакали (плачет).
Но как быть дальше? Мама предложила: «Сделаем так. Тетя Галя выросла в детском доме. Она знает адрес и все подробности. Я, Соня и Галя пойдем в комендатуру и скажем, что мы все воспитывались там, что мы все украинцы». К тому же у Сони фамилия мужа украинская.
Девочек оставили со мной дома. А мой брат Саша на всякий случай пошел за ними следом. Если получится — все вернутся домой. Не получится — Саша прибежит, будем с ним удирать.
— То есть мама рисковала собственными детьми.
— Вот такая она была. По словам мамы, в комендатуре она рассказала немцам все, что придумали. А у Сони такой местечковый говор еврейский. Да и по виду… Сидел полицай, который все прекрасно понял. Улыбался, но не выдал. И Соне дали документ, что она украинка.
Если бы вы видели, как мы кричали от счастья и плакали, когда они вернулись живыми. Потом Соню и девочек все кормили до прихода наших. Но ей запретили выходить на улицу.
— Потому что «украинка»…
— Ну да (смеется). Соня дождалась своего Ивана. Они еще потом Алешу родили.
Моя мама умерла в 61 год, в 1963-м. Соня всегда ходила на ее могилу.
— А вторая спасенная семья?
— Это Липницкие, о которых я говорила. Дядя Сема ушел на фронт, а тетя Таня с Майкой и Аликом эвакуировались в Орджоникидзе.
В августе 1942 года вдруг явилась к нам Вайнтропиха. Ее муж еврей, она русская. Многодетная неблагополучная семья Вайнтроп раньше жила в нашем дворе, потом съехала на Предславинскую. Вайнтропиха говорит: «Бойчиха, у меня дома Танька рыжая». Оказывается, Таню с двумя детками в Орджоникидзе спас какой-то старик, когда их вели в такой же яр: «Это вас ведут на расстрел». Они пешком два месяца возвращались в Киев.
Домой на Красноармейскую побоялись идти. Встретили Вайнтропиху, та привела их к себе. Мы быстренько сделали деруны и пришли туда. Плач, объятия… Майка потом мне говорила: «Таких дерунов никогда в жизни не ела».
Договорились, что мама придет за ними в шесть утра. Вдруг в полпервого ночи стучит соседка: «Бойчиха, в нашем сарае Танька рыжая с детьми, я их впустила». Позже выяснилось, что вечером пришел зять Вайнтропихи полицай Аркадий (хотя его жена — дочь еврея!): «Тетя Таня, я вас не выдам, но не хочу, чтобы расстреляли мою семью». И те в комендантский час вынуждены были уйти. В общем, мы их забрали. А рядом, через стенку, Володька-полицай жил!
Майка потом рассказала, что когда трехлетний Алик начал плакать, Таня очень сильно зажимала ему рот. Майка возмутилась: «Мама, что ты делаешь, он же умрет». А та спокойно ответила: «Он умрет, но, может, хоть ты останешься живой».
Утром я отпросилась с работы (с марта по мобилизации забрали на железную дорогу чернорабочей; работали на центральном вокзале), мол, надо идти в село менять вещи на продукты. Наш руководитель поляк брал всего одно яйцо за эту услугу.
Договорились, что я их провожу в село Рославичи, что в 18 километрах от Киева, а потом в Васильков. Мама взяла слово с тети Тани, что если мы попадемся, я — случайный попутчик, та меня не знает.
Переночевали в селе у тети Марийки. Она говорит: «Знаю, що ця жінка єврейка». Потом пошли в Васильков, где жил мамин брат дядя Никита. Принял как своих. Я вернулась домой. А его жена отвела Таню с детьми к куме под Белую Церковь. Майка стала Маруськой, Алик остался Аликом, а Таня стала Липовенко. Они там прожили до 44-го. Как-то тетя Таня сказала старосте: «Я еврейка». «А я и так знал». Оказывается, он был связан с партизанами.
— А вы знали тех, кто все-таки сдавал евреев гитлеровцам?
— У нас во дворе и на улице ни одного предателя не было. Расскажу историю Галины Данилко. Как-то к ней пришла одноклассница-еврейка. Она ее оставила ночевать, а сама отправилась к дяде (он в 41-м руководил подпольем), чтобы спросить, можно ли куда-то устроить эту девочку. Когда возвращалась домой, ее на окраине села встретили и сказали: «Не ходи туда». По доносу соседки расстреляли эту девочку и всю семью — папу, маму, трехлетнего братика Галины… Она потом ушла в партизанский отряд. После войны Галина Васильевна стала доцентом пищевого института.
— Бывали случаи мародерства? Ведь расстреливали целые семьи, и жилье оставалось пустым.
— И такого не знаю. Может, где-то было. Понимаете, мы оставались людьми. Да и немцы издали приказ: кто откроет квартиры евреев — тому расстрел.
— Сколько в Киеве всего праведников народов мира?
— Я член комиссии по увековечению памяти жертв Бабьего Яра и председатель Ассоциации праведников народов мира, Украины и Бабьего Яра. Нас очень мало. В Киеве 12 праведников народов мира, восемь праведников Украины и 11 праведников Бабьего Яра. И 24 — дети тех, кто рисковал жизнью, спасая людей. Все уже пожилые люди.
В заключение скажу, что я самый счастливый учитель на свете (София Григорьевна преподавала украинский язык и литературу, в 1967 году стала директором столичной школы № 189. — Авт.). Недавно мне исполнилось 92 года. На день рождения обязательно приходят ученики. В этот раз тоже. Самому старшему «мальчику», профессору Боречке Афанасьеву, 85 лет. Самому «маленькому» только 60. Они мне всегда говорят: «Знаете, что самое главное? Вы нас слышали всегда. Вы с нами разговаривали». Я очень любила свою работу, своих учеников. Вообще, мне очень повезло с хорошими людьми в жизни.
Вы думаете, что нам говорили: «Спасибо, что спасли?» Это считалось нормой. Так все киевляне поступали. Вот потому-то я бы всем, кто тогда помогали друг другу, присвоила звание праведников народов мира.
6357Читайте нас в Facebook
