Светлана Чунихина: «Слушая выступления Зеленского, общество убеждается в том, что на власть положиться нельзя»

«В связи с нынешним военным обострением люди стали гораздо чаще спрашивать: «А что будет?»

— Светлана, мы живем в состоянии постоянной тревоги и страха. Мало того, что восемь лет длится война и два года пандемия, так еще и стало вполне реальным теперь уже открытое вторжение России на нашу территорию. Обстановка накалена до предела. Может ли выдерживать человеческая психика эти постоянные стрессы?

— Сказала бы, что может. Но насколько этот способ справляться с тревогой и стрессом конструктивный, насколько он работает на увеличение нашей продуктивности, работоспособности, стойкости, готовности противостоять и что-то сделать с внешними обстоятельствами? Или, наоборот, он деструктивный — делает нас менее стойкими, менее приспособленными, менее устойчивыми? Думаю, что все-таки второе. Почему так? Это видно по двум ключевым моментам. Во-первых, по тому, как общество в массе своей реагирует на войну.

— И как оно, на ваш взгляд, реагирует?

— Эту тему разделила бы две составляющие — нынешнее обострение и хроническое состояние. За восемь лет войны у общества сформировался определенный тип реакции на угрозы: скорее, это вытеснение и отрицание, чем другие способы реагирования — противостояние, борьба, конструктивная работа с угрозами. Кульминацией этой реакции вытеснения и отрицания стали, собственно, президентские выборы, когда подавляющим большинством был избран человек не из мира политики.

Владимир Зеленский ответил на нереалистичные ожидания общества, что человек ниоткуда может волшебным образом изменить тяжелую ситуацию, в которой мы находимся. И это для меня как для психолога было четким указанием на то, что общество находится в состояния отрицания и вытеснения угроз и выбирает нереалистичные способы их преодоления.

Второй момент — ковид. В начале пандемии было сложно понять, почему западные специалисты бьют в набат и пытаются искать выходы, как справиться с тяжелой эмоциональной реакцией общества на пандемию. Западное общество продемонстрировало более яркую стрессовую реакцию, чем менее благополучное украинское общество. Ведь в Украине мы не видели ни панических масштабных закупок (они, может, где-то и были, но не стали тенденцией), ни какого-то значимого всплеска депрессивной симптоматики (она есть, но выросла незначительно). Да, были реакции (например, участились случаи семейного насилия, как и везде), но в принципе есть общее ощущение, что украинское общество сдержанно отреагировало на абсолютно неожиданный и абсолютно новый стресс, потому что в условиях пандемии такого масштаба мы еще не жили. Реакция была, скорее, сглаженная, не было пиковых обострений и пикового массового ухудшения эмоционального состояния.

Читайте также: Зеленский не чувствует себя президентом по какой-то причине", — политический психолог Светлана Чунихина

И это для меня тоже вопрос — почему так? Думаю, что один из возможных ответов такой. Просто на фоне длительного стресса из-за войны, с которым общество научилось справляться отрицанием и вытеснением, ковид мы уже не восприняли как пиковое событие и отреагировали на него так же — полуотрицанием и полувытеснением. Признак этого — как наши люди носят маски. Вроде маска надета, но она на подбородке или нос не прикрыт. То есть угроза как бы есть, но ее как бы нет.

Вот это состояние «как бы» очень характерно для нас сегодня. Мы как бы живем в состоянии войны, но ее как бы нет, мы ее как бы не видим. Пандемия как бы есть, но ее как бы нет, защищаться от нее ты как бы не должен, она тебя не затронет. Вакцинироваться как бы нужно, но можно и справку купить.

Это состояние и характерное, и деструктивное. Именно поэтому оно коварное. Да, в связи с нынешним военным обострением люди стали гораздо чаще спрашивать: «А что будет?» Заметно, что они волнуются и напуганы больше, чем обычно. Киев действительно опустел. Но заправки работают, в магазинах нет дефицита продуктов, нет никаких ажиотажных скупок. Есть какая-то сглаженная реакция на сильный стресс, а пиковой реакции, которая могла бы быть, нет.

С одной стороны, это вроде хорошо, то есть ситуация выглядит контролируемой и управляемой. С другой — плохо, потому что общество приняло за норму и за данность неадекватную реакцию: мы предпочитаем угрозу вытеснять, а не искать решения или выработать более адекватные способы поведения и взаимодействия.

Это состояние «как бы» одновременно дает нам возможность существовать, придерживаясь видимой нормальности, но при этом подрывает нашу способность сопротивляться.

«Людей следует ориентировать: в случае, если будет так, наша задача действовать вот так»

— Власть разговаривает с нами, как с маленькими детьми, без честных пояснений и конкретных инструкций. Зеленский неоднократно в видеобращениях заверял, что все под контролем. Однако его месседж заставил еще сильнее тревожиться.

— Общество не отреагировало паникой на эти заявления. Но выступления Зеленского кардинально ничего не изменили в лучшую сторону (лучшую с точки зрения готовности к отражению угрозы). То есть на самом деле он ничего не сделал ни в плюс, ни в минус. Даже, скорее, немножко в минус, потому что общество лишний раз убедилось в том, что на власть положиться в этой ситуации нельзя. И это очень отчетливый посыл.

Читайте также: Ярослав Грицак: «Сейчас происходит окончательный акт развода России и Украины»

Журналисты меня постоянно спрашивают: «Что вы посоветуете? Как людям самим с этим справиться? Как перестать паниковать?» Я отвечаю, что сегодня это не задача людей — самим справляться с паникой, что-то предпринимать или искать какие-то пути решений. Индивидуальная стратегия защиты здесь второстепенна. Сейчас стоит задача, наоборот, консолидировать и мобилизовать общественные силы, которые необходимы в случае, если угроза будет, для ее отражения, а если она отступит — для перестройки общественных отношений.

Эмоции — это энергия. У людей сейчас появилось много новых эмоций, то есть много новой энергии. Ее нужно и можно куда-то направлять. Но власть этого не делает.

Людей следует ориентировать на осуществление какой-то программы действий: в случае, если будет так, наша задача действовать вот так, а если иначе — действовать по-другому. Тогда люди будут понимать, что для их энергии, которая сейчас копится, есть нормальные каналы выхода, что эта энергия им пригодится для того, чтобы они более эффективно действовали в тех или в иных обстоятельствах. Вот в чем задача власти сейчас.

— Даже если нынешнее обострение удастся разрулить дипломатическими усилиями, а они беспрецедентны, все равно мы будем еще очень долго находиться в состоянии тревоги, поскольку агрессивные намерения Кремля никуда не денутся. И это состояние наверняка отражается на нашей устойчивости к жизненным невзгодам.

— Здесь психология как раз может много дать для понимания ситуации. Есть такой известный концепт — выученная беспомощность. В середине 1960-х американские психологи Мартин Селигман и Стив Майер провели знаменитый эксперимент. Они взяли три группы собак. Первая могла избежать боли от удара током (тогда такое проделывали с живыми существами): нажав носом на специальную панель, собака отключала питание системы. Ситуация во второй группе зависела от действий первой. Третья группа удара вообще не получала. В течение некоторого времени две группы подвергали действию электрошока. Но одни собаки могли легко прекратить это, а другие понимали, что не могут повлиять на происходящее. Затем эти три группы собак поместили в ящик с перегородкой, через которую любая могла легко перепрыгнуть и избавиться от электрического удара. Именно так и поступали собаки первой и третьей групп. А собаки второй группы метались по ящику, а затем ложились и, скуля, переносили удары током все большей силы. Они не искали способа прекратить мучения, а просто сдавались и терпели. Это и называется выученная беспомощность.

Однако в 2016 году те же авторы опубликовали статью, где была полностью пересмотрена эта концепция. Теперь они говорят, что беспомощность — это базовое состояние человеческого существа. То есть у нас по умолчанию беспомощность с рождения, а учиться нам нужно поисковой активности — способам контроля над сложными обстоятельствами.

Читайте также: «Нас не испугали в 2014 году, почему мы должны пугаться теперь?» — командующий Силами теробороны генерал Юрий Галушкин

Это полезная идея и для сегодняшней украинской власти. Из чего исходит Зеленский? Из того, что наше нормальное состояние — это когда общество не мешает власти, его не видно, оно спокойно себе что-то делает. А паника — это отклонение. Вот с их точки зрения, важно не допустить паники, вернуть в «нормальное состояние».

Но дело в том, что, по большому счету, украинское общество в нормальном психологическом состоянии пребывает редко. В том понимании нормы, как ее трактует позитивная психология, в том числе Селигман как ее яркий представитель. А это как раз приобретенные навыки — быть более зрелым, более активным и проактивным, более способным противостоять негативным обстоятельствам и преобразованию ситуации. То есть то, что делает человека по-настоящему сильным, и есть норма. К этому состоянию нам еще идти и идти, в том числе с помощью развития политических институтов и политических коммуникаций. Если мы так понимаем норму, тогда власть (не только эта, но и любая другая, что была) ничего не делает для нормализации общественного психоэмоционального состояния.

«Украина как минимум с 1985 года живет в ситуации постоянного слома»

— Значительная часть украинского общества сейчас живет с теми или иными посттравматическими синдромами, связанными с войной. Это и военные, и волонтеры, и переселенцы. Какими проявлениями пережитые стрессы чреваты в будущем?

— Не думаю, что значительная часть, потому что все-таки не каждый травматический опыт приводит к развитию посттравматического синдрома. Если не ошибаюсь, примерно пятая часть травмированных людей может отреагировать таким типом реакции. Совершенно невозможно предсказать, кто как отреагирует на травму. Для кого-то ужасные события могут пройти относительно безболезненно, а для кого-то то, что нам может показаться незначительным, может вылиться в полномасштабную посттравматическую реакцию. Посттравматическое стрессовое расстройство — это четко очерченная нозология. Утверждать, что большая часть общества испытывает посттравматическое стрессовое расстройство, думаю, излишне. Это не так.

Но в чем может быть опасность? В том, что сейчас, в условиях, когда травматические события случаются чаще и плотность их выше, больше людей подвергаются риску развития этого типа расстройства. С ним не следует справляться в одиночку, не нужно прибегать к самолечению или алкоголю, здесь не может и призывов типа «возьми себя в руки, выйди из дому и ступай на работу».

Важно понимать: если есть подозрение на такой тип расстройства, нужно получить профессиональную помощь, которая в Украине доступна, и что далеко не все, кто страдает и испытывает тревогу в связи с обострением военной угрозы, находятся в состоянии посттравматического стрессового расстройства. Даже если у вас сердцебиение, или снятся кошмары, или повышенные тревожные настроения и т. д., это не значит, что у вас посттравматическое стрессовое расстройство. Просто мы реагируем на угрозу адекватным образом. Когда угроза, нам страшно. Это нормально.

Читайте также: Андрей Ермолаев: «Вызов, который бросила Россия США, выводит угрозы риска за территориальные пределы Европы»

— Из-за опасения заразиться коронавирусом мы стали намного меньше общаться вживую, благо, современные технологии позволяют видеть друг друга на экранах гаджетов. Как на психологическом состоянии людей отразился массовый уход в виртуальный мир?

— Да, мы теперь общаемся другими способами. Очень может быть, что наш круг общения стал более разнообразным, просто потому, что соцсети — это окно в обширный социальный мир, который раньше был нам недоступен. То есть изменились форматы и содержание общения. При этом наверняка цифровизация, диджитализация и зуммизация повседневного общения не пройдут бесследно. Скорее всего, наши социальные навыки как-то поменяются.

Не факт, что мы полностью вернемся в офлайн после пандемии. Скорее всего, Zoom мы будем использовать часто, даже в условиях, когда это будет не вынужденным решением, а опцией, и мы будем эту опцию выбирать. Просто потому, что этот способ общения тоже имеет свои преимущества и он уже вошел в нашу социальную жизнь. Поэтому тут двоякая ситуация.

Да, есть необходимость непосредственного общения. Невербальная информация сейчас депривируется (deprivatio с латыни — потеря, лишение. - Авт.). Прикосновения, непосредственный зрительный контакт, возможность читать невербальные сигналы со всего тела, а не только с верхней его части на экране, — это очень важный аспект контакта. Такая информация обрабатывается бессознательно. И она важна.

Того, что мы ищем в общении (ощущение связи с другим человеком, совместная активность, разделенное переживание), сейчас действительно может не хватать. И это может негативно влиять на общий эмоциональный фон. Хотя мы можем даже не замечать, что нам этого не хватает.

— Тревожит и то, какими вырастут наши дети. Ведь общее гнетущее эмоциональное состояние не может не отражаться и на них. Кто будет через 10−20 лет строить нашу страну? Нервные молодые люди, неспособные держать удар?

— Первое. Покажите мне поколение, которое росло без стресса, чьи родители не находились в растерянном или беспомощном состоянии, которое они вымещали каждый по-своему — кто в агрессию, кто в депрессию. Дело в том, что Украина как минимум с 1985 года живет в ситуации постоянного слома. Если военный опыт у нас сейчас локализованный (будем надеяться, что остальные все-таки с ним не столкнутся), то, например, опыт полного экономического краха прошли все.

Второе. Вернусь к Селигману и его опытам. Сейчас все зависит от того, смогут ли нынешние взрослые овладеть какими-то иными способами преодоления кризисной ситуации. Если смогут и научат этому детей хотя бы личным примером, тогда это получится более продуктивно. Если взрослые ничего не предпримут и оставят все как есть, надеясь, что молодое поколение как-то потом справится, то этого не будет — не справится. Какой антоним беспомощности?

— Сразу и не скажу. Надо подумать.

— Видите, в чем проблема. Беспомощность легко описать, а для желаемого состояния даже слова быстро не подберем. Примем, что антоним беспомощности — это дееспособность. Так вот, если мы научимся быть дееспособными, тогда и молодое поколение будет более дееспособным, и мы сможем продвинуться дальше.

Читайте также: «Год будет тяжелый. Но прорвемся», — Дмитрий Ярош

Но у нас, увы, велики шансы остаться в имеющемся сегодня цикле, потому что нет никаких признаков того, что во власти или в обществе есть запрос на выход из него. Точнее, в обществе он есть, но он, скорее, очаговый. А этот запрос должен быть генерализованным. Не важно, от кого будет исходить инициатива — от прессы, от экспертного сообщества, от общественных организаций, от власти. Подойдет любой субъект, который ворвется в национальную повестку с запросом о повышении дееспособности, в том числе в стрессовых условиях.

Фото в заголовке со страницы Светланы Чунихиной в Facebook

1925

Читайте нас в Facebook