«Дочка забивалась в уголок, закрывалась руками и дрожала»: Геннадий Попенко о жизни во время оккупации

«Ломтик хлеба был для нас счастьем»

— Геннадий, что чувствуете сейчас, когда большая война идет уже больше полутора лет?

— Все так же, как и в начале войны в 2014 году. Бесконечная ярость к врагу, уважение к ВСУ, благодарность всем друзьям за рубежом, которые держатся вместе с Украиной. На самом деле нужно постоянно говорить об этом, потому что то, что ты чувствуешь, люди извне не видят и не слышат.

— К каким вещам вы уже никогда не вернетесь?

— К русскому языку в кадре. Раньше производители снимали на русском, мол, для тоюо, чтобы русскоязычные украинцы понимали. Конечно, имелось в виду, что можно будет продать проект в русскоязычные страны — Казахстан, Армению и т. д. Вот этого уже не будет. Хотя! Что же я обманываю? Чтобы рассказывать правду об этой войне, нужно будет воплощать на экране роли русскоязычных подонков. Вот тогда «надо будет вспоминать НЕ великий, не могучий, но русский язык». Уверен, русский будет только в таком формате.

— Как оккупация изменила жизнь вашей семьи?

— Она научила ценить мелочи и большие вещи. Ломтик хлеба — это уже счастье, а если есть, что на него положить, это огромное счастье. В оккупации каждый день был очередным днем безысходности. Эта безнадежность физически влияла, было тяжело шевелить руками и ногами. Сейчас я снова такой, как был до оккупации. Главное — Свободный. А это можно почувствовать, наверное, только после потери.

— Дочери вспоминают то время?

— Жена очень часто вспоминает. Много с ней говорим, сравниваем. То, что было с нами в оккупации, никуда из нас не уйдет. И когда об этом рассказываешь, оно выныривает, возмущает, снова на глазах слезы и невозможно остановиться, перестать проживать это.

Старшая дочь Богдана недавно вспомнила: «Пап, ты знаешь, я так хочу оккупационного хлебчика». Боже, я снова чуть ли не в слезы… За тем хлебом я ходил ночью, в комендантский час, чтобы, упаси Боже, не увидели москали. Стоял в очереди 14 часов и получал буханку хлеба. И эту одну теплую буханку приносил на девятерых. Представить что-то вкуснее было невозможно. Я пообещал дочери, что мы поедем на наш хлебокомбинат, чтобы прямо из печки взять тот хлебчик.

Младшая, Святослава, которой сейчас три года, когда бахало, прислушивалась и говорила: «бах близко» или «бах далеко». Она привыкла к этим взрывам, уже определяла, где они и насколько опасны. Такие фронтовые дети.

— Где дочки сейчас?

— В Иванкове. После деоккупации старшая уехала на год в Ирландию. Мы не хотели отпускать ее навсегда. Сначала это должен был быть месяц, но она адаптировалась, ей понравилось. По окончании учебного года Богдана вернулась в Украину. Ирландия многое дала ей в качестве терапии. Такого расслабленного состояния, созерцания природы, внутреннего дзена, она никогда бы здесь не получила. У нее была очень большая тревожность после оккупации, ведь она это прожила так же сильно и глубоко, как взрослые. Когда ребенку 10 лет, ты уже не «открутишься», как с младшим, двухлетним. Когда москальские бомбардировщики, «сушки», пролетали над нашим домом так низко, что лопались стекла в окнах, Богдана забивалась в угол, закрывалась руками и дрожала. Ее невозможно было вывести из этого состояния никакими успокоениями. Только логикой. Я садился рядом и объяснял, что у этого самолета есть определенный боекомплект, он летит в конкретный населенный пункт, ему нужно уничтожить украинский город — и это ужасно, но не наш Иванков. Бросить сюда просто так бомбу ему невыгодно, потому что он не выполнит приказ. Да, это опасно и пугает, но большой опасности нет. Поэтому, говорил, берем руки в ноги и идем есть супчик, который сварила бабушка.

Иногда я выезжал ненадолго в город на велосипеде, искал магазины, где можно было найти хоть что-нибудь из еды, хотя бы перемерзшие пельмени. Во время одной такой поездки я долго стоял в очереди. Связи, конечно, не было, и девчонки испугались. Собрались и пошли на поиски. Потом жена рассказывала, что старшая дочь очень боялась, что москали схватят их и бросят в тюрьму. Конечно, все эти истории не проходят мимо детей. Сейчас, когда Богдана начинает снимать веселые ТікТок-видео, я даже не знаю, как реагировать. Не хочется говорить: «Это что, развлекательный контент? А может быть, нужно быть более собранной?» Я понимаю, что это ее терапия. Богдана сознательная девочка, она помогает жене, приходит к ней плести сетки для военных. Но иногда ей, как и другим детям, пережившим эти ужасы, надо разрешать заниматься «развлечениетерапией».

Читайте также: «Во время войны дети страдают больше, чем взрослые», — Виктор Андриенко

«Земля и камни долетели до нашего двора»

— Было ли у вас ожидание большой войны?

— Было чувство опасности, нагнетания. Но мы надеялись на лучшее. Разработали алгоритм действий в случае вторжения и благодаря этому попали в оккупацию. До войны мы взяли билеты в Париж, в «Диснейленд», для Богданы. Но, конечно, никто никуда не улетел. Сидя в оккупации, мы так надеялись, что к этой дате что-то произойдет, и мы все-таки полетим. Но чудо не произошло.

— Как вышло, что вы оказались в Иванкове?

— Мы не знали, откуда пойдут москали, какой город станет эпицентром боев. Если Киев будет в опасности, планировали двигаться в ту сторону, где можно уехать и увезти детей. 24-го утром увидели, что Киев в опасности, хотели ехать на Запад, а по дороге заехать в Иванков, чтобы забрать тестя и тещу. Но они уперлись, мол, здесь дом, кошки-собаки. И пока мы помогали выносить банки из погреба, оборудовали убежище перед грядущими обстрелами, по Иванковской окружной уже двигались российские колонны, расстреливавшие гражданские машины. В такой ситуации как ты поедешь с детьми в авто? Конечно, мы остались в Иванкове и тихонько просидели в оккупации полтора месяца. Самое главное тогда было — выжить. Конечно, мы партизанили, передавали данные ВСУ, летали дронами, но все это было через призму максимальной безопасности для себя и семьи.

— Именно в Иванкове был музей Марии Примаченко, который разрушили оккупанты.

— Музей — в 400 метрах от нашего дома. Это был второй день оккупации. Территория уже была москальской. Они лупили из окрестных сел туда, куда придется. Один из таких прилетов был в краеведческий музей, где хранились картины Примаченко. Был сильный, мощный взрыв. Куски, палки, земля, камни полетели вокруг и долетели до нашего двора. После этого прилетов не было. Ракета или снаряд прилетел как раз со стороны, где были москали. Музей сгорел буквально за девять минут, потому что в тот день был сильный ветер. Именно такая избирательность и меткость дает основания утверждать, что это намеренное попадание. Москали всегда уничтожают украинскую культуру. Украина стоит им поперек горла.

«До сих пор помню крик: «Наши!»

— Какие ваши воспоминания вошли в сериал «Окуповані»?

— Сразу после освобождения Иванкова я стал выкладывать истории об оккупации в «Фейсбук». Как оказалось позже, мои откровенные рассказы вдохновили продюсеров канала «2+2» на создание этой драмы. Некоторые герои моих постов даже стали прототипами экранных героев.

Помню, когда читал сценарий, были моменты, которые переносили меня в то состояние. Например, то, как авторы описывают подвал, где мы вдевятером прятались от постоянных взрывов.

— Известно, что вы сыграете в этом сериале.

— Да, и это еще один шаг к освобождению от негатива и психологического давления, которое все равно остается во мне от оккупации. Мой герой — командир подразделения с позывным «Скиф», которое первым заходит в освобожденный город. Я все еще помню крик «Наши!», который мы услышали от соседей первого апреля. Я выбежал на улицу, схватив первое, что попало под руку, — курточку или домашний халат. Увидел первого разведчика и готов был целовать и подбрасывать его на руках. В тот момент для меня это был самый ценный человек в мире. Тот, кто прекращает страдания и возвращает надежду. Одного из таких военных мне и поручили воплотить.

— Какое воспоминание об оккупации не дает вам покоя?

— Их много. Одно из них, когда ты выводишь во двор малышку и она слышит взрывы. Святослава становится лицом к этому взрыву, разводит ручки в стороны, будто защищает тебя от этого, и говорит: «Не». Имеется в виду, что с тобой не произойдет ничего плохого, потому что я тебя защищу. Недавно, когда гуляли с ней в Иванкове, она увидела памятник воинам-афганцам, возле которого стоит броневик. Я объяснил ей, что это, и она говорит: «Сфоткай меня так, как будто я защищаю». Разворачивается ко мне и делает примерно то выражение лица, которое было у нее во время оккупации. Это «защищаю» до сих пор в ней, а ненависть к москалям — с малых лет.

Еще одно воспоминание, когда приходит сосед, который беспокоится о своих козочках больше, чем о себе, и просит продуктов, потому что ему с женой нечего есть. Ты понимаешь, что в погребе есть картофель, но не знаешь, на сколько его хватит, не останутся ли голодными дети. В этот момент становишься таким беспомощным, потому что правильного решения нет. Но я все-таки отдал картошку соседу.

— О чем мечтаете после нашей победы?

— Надо будет много и упорно работать, чтобы отстроить страну и вернуть ее на определенный уровень. О чем мечтается идеалистически? О поездке на мотоцикле. Это всегда приключение, новые открытия, другое состояние души, которого сейчас нет. Эта поездка будет к тем людям и организациям, которые помогали Иванковщине. С первых дней я пытался фотографировать стикеры, адреса, людей, громады, которые посылали помощь в Иванков. Хочется лично поблагодарить тех, кто «держал нас за руку».

Ранее о пережитом во время войны рассказал звезда украинских сериалов, актер Национального драматического театра имени Леси Украинки Юрий Дяк.

11570

Читайте нас в Facebook