«незадолго до смерти ваня сказал: «бедная моя мама! Она похоронила всех своих детей»
Великий композитор Иван Карабиц умер на руках своей жены и двоих детей в районной больнице Киева. Ему только-только исполнилось 57. Он отошел в мир иной тихо, почти не страдая. Унеся тайну своей болезни. Иван Карабиц «сгорел» за год. Тяжелый, мучительный 2001-й. Врачи, считая, что у него рак, лечили его химиотерапией и сильными антибиотиками. Диагноз оказался ложным…
Черноглазого красавца Ивана Карабица и белокурую Марианну Копыцю называли самой красивой парой в Киевской консерватории. Когда они встретились, ему было 22, ей -- 20. Через год сыграли свадьбу и прожили вместе 33 (!) года. Он называл ее ласково Машей, она его -- Ванечкой. Он обещал ей посвятить сонату. Не успел…
«Идея дать киностудии имя Довженко принадлежала моему отцу»
Писатель Давид Копыця, однокурсник Александра Корнейчука, отбил у будущего знаменитого драматурга девушку Марию. Она стала его женой и родила дочь Марианну. Копию отца. В то время семья Копыци жила в Одессе, где Давид Демидович работал главным редактором знаменитой Одесской киностудии. А Мария Копыця -- режиссером. Правда, в портовом городе семья прожила недолго и вскоре переехала в Киев, где Давид Копыця стал заместителем директора института литературы АН УССР, а затем возглавил Киностудию имени А. Довженко.
-- Кстати, именно отцу принадлежала идея дать киностудии имя великого режиссера, -- рассказывает Марианна Давидовна. -- Они были очень дружны с Александром Петровичем. Когда мы жили в доме на улице Горького, нашей соседкой была сестра Довженко, к которой он часто наведывался. Помню, как-то под утро меня разбудила бабушка и шепотом сказала: «Девочка, у нас сегодня очень тяжелый день. Веди себя тихо. Папе вечером кто-то прислал письмо, на котором нарисованы гроб и крест». Оказалось, что всю ночь отец вместе с Довженко гуляли взад-вперед по Горького и что-то обсуждали.
В квартиру на Пушкинской мы переехали в 1953 году. Кого только не видели эти стены! Когда к нам должны были прийти именитые гости, папа выдавал мне маленький ключик от нашего лифта, и я должна была идти с ним на улицу встречать. К нам часто приходили Ужвий с Пономаренко, Тимошенко с Кусенко. Помню, как-то пришел Тарапунька и с порога сказал: «Так, где тут штепсель, на который я могу повесить свое пальто?». Когда папа умер, Наталья Ужвий прислала маме письмо, в котором писала, что в ее жизни было два сильных удара -- это смерть ее сына и моего отца…
… Когда Марианна встретила Ивана Карабица, ее отца уже не было в живых. Но все в квартире Копыци осталось так, как было при нем. Знаменитое пианино, купленное Давидом Копыцей у жены Старицкого (именно на нем Лысенко впервые сыграл Старицкому своего «Тараса Бульбу»), бюст Шаляпина, подаренный отцу самим Кавалеридзе, и книги. Море книг…
-- Конечно, Ваня, впервые попав в наш дом, был немного смущен. Но, по правде говоря, он не придавал особого значения тому, что я дочь знаменитого человека. Не это было главное. Он сразу понравился моей маме. Она сказала: «Марина, какой интересный молодой человек. Обрати на него внимание… »
-- У вас уже были поклонники?
-- Случилось так, что с четырнадцати лет я встречалась с мальчиком. Он тоже стал музыкантом. Закончил Львовскую консерваторию. Кстати, уехал туда, не в силах перенести наш с Ваней роман. Его звали Володя. Это была первая, немного наивная детская влюбленность. Но дружеские чувства мы сохранили до сих пор. Потом я часто бывала у него дома во Львове, он к нам приезжал.
-- Иван Федорович не был ревнив?
-- Он безумно меня ревновал! Я достаточно открытый человек, большая хохотунья. И нравилась мужчинам. Помню, как-то мы отмечали день рождения композитора и джазмена Вадима Ильина в гостинице «Москва». Гостей было очень много, среди них -- один довольно известный человек. Не скажу кто. Мы несколько раз танцевали вместе. А потом он что-то мне подарил. В маленькой коробочке -- я даже не успела ее раскрыть. И вот, когда мы уже шли с Ваней домой, он вдруг разнервничался, стал мне выговаривать, потом схватил эту коробочку и бросил прямо на проезжую часть. Так по ней машина и проехала. В нем действительно бушевали страсти! Но не показные. В жизни он был сдержанным человеком. Все выливалось в музыке.
-- Говорят, двум творческим людям сложно ужиться вместе…
-- Вы знаете, этому меня научила жена композитора Валентина Селиверстова. На нашей свадьбе. Мы гуляли у нас дома, столы расставили в большой комнате. Ваня не ходил за мной в тот вечер, не целовал, не обнимал. Он сидел у окна со своим большим другом Валентином Селиверстовым и разговаривал. Тогда ко мне подошла жена Валентина Лариса и сказала: «Ты выходишь замуж за композитора -- это трудно. Ты должна будешь наступить на собственное горло, многое перетерпеть. Поощрять его, все время хвалить. А он должен только творить… »
-- Вам это удавалось?
-- Не знаю… Не знаю… У нас были доверительные и ровные отношения. Конечно, иногда мы ссорились. Но никогда не кричали. Просто расходились по разным комнатам. Чаще всего дулась я. Могла даже несколько дней не разговаривать с Ваней. Он всегда мирился первым. Подойдет ко мне, обнимет, скажет что-то ласковое -- и я таяла.
-- Он часто вам объяснялся в любви?
-- Увы, нет. Даже когда предложение делал, по-моему, ничего такого не говорил. Помню, мы пришли ко мне домой. Мамы не было. Сели в большой комнате, музыку слушали, о чем-то говорили. И тут вдруг он так резко вскинул голову, посмотрел своими пронзительными глазами в мои глаза и сказал: «Прошу вас стать моей женой!» Я так тогда растерялась, что ничего не ответила. Но, конечно, все шло к тому. Помню, мы подали заявление в загс в мае, а в начале июля уже расписались. Как раз к этому времени Ваня написал большую виолончельную сонату, которую посвятил своему учителю -- великому Борису Лятошинскому. Стал писать фортепианный концерт, который обещал посвятить мне, но…
-- Лятошинскому повезло больше…
-- Он боготворил его! Ведь Ваня ушел с первого курса консерватории в армию. Служил в Остре. И оттуда написал Лятошинскому, что ему так тяжело, что, возможно, в музыку он уже не вернется. Тогда Лятошинский сделал все, чтобы перевести Ваню в Киевский военный округ, в оркестр. Помню, смерть Лятошинского совпала с моим днем рождения -- 15 апреля. Я уже не могла отменить праздник. Пришел и Ваня. Совершенно черный. Подарил мне несколько гвоздик и ушел, сказав, что у него большое горе…
«Между нами при первой встрече не проскочило какой-то искры»
Их познакомил тоже Лятошинский. Вернее, концерт его учеников. Марианна его вела, а Ваня был одним из самых любимых учеников мастера. Сначала он не произвел на нее никакого впечатления. А Ваня, похоже, сразу влюбился в девушку с голубыми глазами и роскошными пепельными волосами.
-- Я совершенно не обращала на него внимания. А он… Все время старался попасться мне на глаза, что-то подать, быть рядом. Между нами при первой встрече не проскочило какой-то искры, хотя я поняла, что расположила его к себе. Он нравился многим девчонкам нашего курса. Ваня был прекрасно сложен, темноволосый, кареглазый. И всегда задумчивый. Первый раз я серьезно обратила на него внимание в Карпатах. Мы всем курсом поехали кататься на санках в Рахов. Сняли там два дома, один -- для мальчиков, другой -- для девочек. Ваня всегда был в центре женского внимания. А я только наблюдала в сторонке, как он на огромных санях, где помещалось шесть человек, катался с горы. После очередного спуска он подошел ко мне и говорит: «Можно вы со мной в следующий раз проедете?» И опять на гору. Где-то на середине спуска его нога вдруг попала под полозья, сани перевернулись, я смотрю -- Ваня подняться не может. У него оказался перелом. Всем курсом мы тащили его на санях до местной больницы, а потом обратно в гипсе. А через несколько дней все наши друзья уехали домой, а я, как самая сердобольная, осталась с Ваней. Везла его в Киев сама. Сначала на электричке до Ивано-Франковска, потом самолетом. Тогда Ваня жил в общежитии оркестра Киевского военного округа. Помню, через несколько дней после нашего приезда он мне позвонил: «Почему все меня приходят проведывать, а вы нет? Я хотел бы вас видеть». Я понимала, что очень нравлюсь ему. А он понимал, что мое чувство к нему еще не созрело. Поэтому не напирал и не давил на меня.
-- Вы долго с ним были на «вы»?
-- Наверное, до свадьбы. Не помню… Но очень долго. Так, что наши знакомые даже стали нам замечания делать: «Что это вы все выкаете, как чужие люди?» Просто мы воспринимали такое обращение, как вполне нормальное. И долго, говоря друг другу «ты», смущались.
-- Мама сразу приняла молодого зятя в дом?
-- Мама обожала Ваню. Так же, как когда-то ее мать любила моего отца. Правда, сразу после свадьбы мы переехали жить в Васину однокомнатную хрущевку на Нивках. Хотелось самостоятельности. Но мама нам все время говорила: «Зачем вам там жить? Ведь я одна в огромной квартире. Перебирайтесь ко мне… » И мы переехали на Пушкинскую. А квартиру на Нивках Ваня сдал в Киевский военный округ, чем там всех удивил.
-- Иван Федорович переехал на Пушкинскую со своим роялем?
-- Нет, этот рояль мы купили немного позже. Кстати, знаменитый рояль! Австро-венгерской фирмы «Bosendorfer». Такой же был у Лятошинского. Этот рояль стоял в доме у Михаила Бурмистенко, помощника Хрущева, первого секретаря ЦК КПУ. Жена Бурмистренко продала нам его за тысячу рублей. По тем временам это было недорого.
-- На композиторские доходы можно было безбедно жить?
-- Весьма. Притом мы оба неплохо зарабатывали. К тому времени я уже работала в консерватории. А Ваня, как член Союза композиторов, многое продавал закупочной комиссии при Министерстве культуры. Например, опера могла стоить 10 тысяч рублей, концерт для оркестра -- полторы тысячи, а песня -- от 150 рублей. Я никогда не спрашивала Ваню, сколько он получает. К тому же деньги в основном находились у него. Но мне не приходилось что-то выпрашивать. Надо -- бери. Часто и сам в дом продукты приносил.
-- То есть все разговоры о том, что творческие люди не приспособлены к жизни…
-- Это не о нем. Ваня был прекрасным семьянином. Он даже сам обил нашу старинную мебель. Привез из Англии красивую ткань с люрексом. Сразу после свадьбы, посоветовавшись с художником, расписал окно на кухне. Все карнизы в нашем доме прибиты его руками. Даже холодильник последний раз мы размораживали еще с Ваней…
-- Он любил вкусно поесть?
-- Гурманом его сложно назвать. Он обожал жареную картошку с луком и жареное мясо. Ему не нравилось, когда я готовила мясо с подливой. Ваня считал, что хорошая хозяйка должна уметь обращаться с тестом. Правда, я этого не люблю. Ваня мог мне помочь приготовить чебуреки. И обязательно на столе должно было быть первое -- он очень любил борщ. И кофе пил много -- у него было пониженное давление. В нашем доме внизу кофейня. Музыканты называют ее «Кофейня под Карабицем». Ваня туда частенько захаживал. Иногда и мне что-то вкусненькое приносил.
-- Любил баловать?
-- Из-за границы обязательно мне что-то привозил. Летом, уже больной, уезжая из Вены, заставил сына повести его в магазин и выбрал для меня кофточку. Но больше всех он баловал нашу дочь Иванну.
-- Красивое имя. Вы назвали ее так в честь отца?
-- Это Ваня ее так назвал. Когда я почувствовала, что у меня будет второй ребенок, я как раз должна была защищать кандидатскую диссертацию. Помню, пришла к Ване и говорю: «Не смогу я потянуть двоих детей и работу… » Как он меня умолял оставить ребенка! Говорил, что во всем поможет. Я не смогла ему отказать. Когда родилась девочка, сказал, что назовет ее Иванкой, потому как имеет на это полное право. «Ведь это я ее оставил!» -- говорил он. Он обожал ее. А в Кирилле воспитывал мужские качества. Хотя, когда он только родился и нас через месяц забрали в больницу с воспалением легких, как он помогал мне! У меня от волнения пропало молоко, и Ваня купил смесь «Малыш», варил ее дома и каждые три часа носил мне в больницу, зажимая бутылочку под мышкой, чтобы не остыла…
«Незадолго до смерти Ваня сказал: «Бедная моя мама! Она похоронила всех своих детей»
Иван Федорович работал по ночам. Тихонько вставал и шел в большую комнату, где стояли старинный стол и огромный рояль. Он никогда громко не играл, а лишь тихонько водил по клавишам. Он сохранял тайну творчества. А потом быстро записывал ноты. Сначала тонко заточенными простыми карандашами, привезенными специально из Америки, а начисто -- капиллярной черной ручкой.
-- Я никогда не спрашивала, над чем он сейчас работает. Он слишком благоговейно относился к своему творчеству. Иногда до меня доносились звуки из кабинета, где стоит рояль, словно кто-то водил кошачьей лапкой. Ваня слушал внутренним слухом. И не хотел ни с кем делиться своим творчеством.
-- В 2001 году он был представлен на Шевченковскую премию. Но так ее и не получил. Для Ивана Федоровича это было большим ударом?
-- Да, конечно. Хотя на самом деле не в премии дело… Он был достаточно признан. Но он буквально обожествлял Шевченковскую премию, считал, что большего признания в Украине быть не может. Когда Ваня узнал, что премию ему не дали, он лежал уже в больнице в Феофании. Я пришла к нему, рассказала об этом, опустив глаза, а он в ответ только кивнул и долго не разговаривал. Конечно, такое известие только усугубило его состояние…
-- Вы так и не узнали, чем же был болен Иван Федорович?
-- Все началось с того, что он на ногах перенес грипп. Потом оказалось, что у него мокрый плеврит. Его начали лечить очень сильными антибиотиками. В результате поставили убийственный диагноз -- злокачественная опухоль. Назначили химиотерапию. Тяжелую, мучительную. Лечение закончилось 14 апреля 2001 года, а 15 он уже возглавлял жюри Конкурса юных пианистов памяти Владимира Горовица. С температурой 39,7. И так каждый день. Я его умоляла: «Ваня, не губи себя. Останься дома, полежи… » Но разве его могло что-то остановить? В мае его начали облучать. Ване становилось все хуже. Тогда сын Кирилл договорился, что папу посмотрят в клинике в Вене. Но в Австрии поставили тоже неправильный диагноз. И там Ваню продолжали облучать, что вызвало лучевую болезнь. Он приехал в Киев измученный, погруженный в свои мысли и… совершенно лысый.
-- Он предчувствовал?..
-- Конечно, Ваня гнал от себя мысли о смерти. Хотя уже дома, в Киеве, он как-то сказал: «Бедная моя мама! Она похоронила всех своих детей»… Последний год он уже практически ничего не писал. Хотя за несколько месяцев до смерти стал говорить мне о своих планах на будущее. Я была счастлива. Он хотел возобновить ораторию «Киевские фрески» для хора «Думка» и собирался сделать весной авторский вечер. Говорил: «Я хочу оркестровать все свои сочинения для эстрадно-симфонического оркестра. Как это сделал Легран». Он даже план концерта из двух частей написал, а в самом конце -- три премьеры песен. Я спрашиваю: «Ваня, что это за песни?». А он мне: «Все мои песни какие-то драматические и слишком патриотические. А я хочу написать что-то современное». Не успел… Ване снова пришлось лечь в больницу.
-- Это было уже в Киеве?
-- Да, он лег в Соломенскую районную больницу. К замечательному врачу, которому Ваня очень доверял, -- Юрию Усенко. Он нам и сказал, что ему нельзя было назначать химиотерапию. У Вани оказались больные почки. Там, в больнице, он и встретил свой 57-й день рождения. Это было 17 января, а двадцатого… В последний день ничто не предвещало ухудшения. С Ваней ночевал сын. Помню, я прибежала в больницу рано утром, принесла завтрак. Говорю: «Давай, Ванечка, попробуем поесть». Он с радостью согласился: «Давай!» Кашку съел, гоголь-моголь. Я радовалась, думала: «Слава Богу!» А около шести вечера Ваня мне так тихо говорит: «Сядь поближе». И смотрит на меня с такой любовью!.. Говорит: «Хочу тебе сказать три вещи. Во-первых, я собираюсь продолжать лечиться у моего доктора. Во-вторых, участь Кирилла в «Киев-мюзик-фесте» решена, мне нужно лишь написать письмо в Министерство культуры. И третье… » Но тут позвонил Кирилл, и мы больше к этому не возвращались. А после семи Ване стало хуже. Говорит: «Мне плохо. Слабость какая-то». Я измерила температуру -- 34,8. Врач-реавниматор сказал: «Положение критическое». Как раз приехали Кирилл и Иванна. Ванечка говорит: «Хочу сладенькой воды. Пепси-колы». Иванка быстро сбегала в магазин, принесла. Он через трубочку целый стакан выпил. А потом, чувствую, у него начинают неметь губы. Сын положил Ваню поудобнее на кровать, он как-то обмяк и закрыл глаза. Еще дышал, но дыхание было уже не болезненное, а какое-то умиротворенное. Я нагнулась над ним и прошептала: «Ванечка, прошу тебя, открой глаза, если ты нас слышишь… » Он не открыл. Было не страшно. Смерть вообще не страшна. Страшно беспамятство. А потом… мы с детьми не хотели уходить от него. Сидели до двух ночи. О чем-то говорили, вспоминали папу. И почти не плакали. Боль разрывала изнутри. Сначала у Вани на лице была гримаса, как от боли, а в момент смерти лицо просветлело. Так он и лежал. Как мальчик…
P. S. Говорят, до 40 дней душа умершего человека не покидает дом. В квартире Карабица Марианна Давидовна и дети до сих пор по ночам слышат какие-то шорохи и вздохи. Иван Федорович никому из них еще не снился. Правда, нет. Как-то Марианна Давидовна проснулась от того, будто ее Ванечка тихонько прилег на постель, прижался к ней. Вскинулась -- нет никого…
Читайте нас в Facebook
