«После пластической операции правая грудь у меня застыла камнем. Она на несколько сантиметров ниже левой, жутко болит, и оттуда периодически что-то течет»
В 2007 году «ФАКТЫ» дважды рассказывали о жертвах пластического хирурга Зиновия Ворончака (имя изменено), который практиковал в клинике омоложения и пластической хирургии при Киевской городской клинической больнице № 1. Сначала хирург «омолодил» 53-летнюю киевлянку Елену Петрову, обезобразив ее так, что лоб стал похож на барханы в пустыне, брови поднялись на разный уровень, перестал полностью закрываться один глаз, были деформированы ушные раковины. Затем в клинике после операции по увеличению груди скончалась 27-летняя пациентка Светлана Коврова. Причиной смерти стал «шок при проведении хирургического вмешательства». Но врач, не заметив(!), что у больной остановилось сердце, спокойно закончил операцию и… вставил имплантаты практически уже мертвой женщине. После таких вопиющих фактов карьера пластического хирурга, проходящего по двум громким уголовным делам, казалось, должна была рухнуть.
Как бы не так.
«Реклама этой клиники была даже на сайтах о разведении собак»
— Если бы я знала, что Зиновий Ворончак, о котором писали три года назад «ФАКТЫ», и есть тот хирург, который будет делать мне операцию, ни за что бы к нему не пошла! — говорит 39-летняя жительница Вышгорода Елена Дорош. — Зря тогда журналисты не сообщили, как на самом деле доктора зовут. (По закону, до приговора суда имя подсудимого не обнародуется. — Авт. ). Но люди, которые лечились у Ворончака, поняли, что это он. Пытаясь предупредить других пациентов, на форуме сайта www. plastikanosa. ru они разместили публикации из «ФАКТОВ» и назвали настоящую фамилию врача. Я была в шоке, когда прочитала эти истории. Но, к сожалению, это случилось слишком поздно. Уже после операции у Ворончака.
Лена очень взволнованна. И ее понять можно. Она демонстрирует результаты пластической операции.
— Видите, левая грудь — как живая: упругая, подвижная, — говорит моя собеседница. — А правая застыла камнем. Сосок ушел вправо. Грудь на несколько сантиметров ниже, совершенно не двигается. Тут явная асимметрия. Постоянно перекручиваются бюстгальтеры, потому что груди разной плотности и разного уровня. Из-за этого мне приходится все время поправлять бюст и носить наряды, которые бы это скрывали. А этот грубый шрам под правой грудью╔ Сама грудь болит. Из нее периодически что-то течет.
— Но чем же прежняя-то грудь была нехороша?
— Размером: у меня был неполный первый. После рождения двоих детей грудь и вовсе стала «мальчишеской». И как бы мне не говорили, что маленькая грудь и смотрится пикантно, и сохраняется дольше, я понимала: счастье — в третьем размере. А лучше — в четвертом. Однако мыслей о пластике груди у меня не появлялось. Пока однажды подруга-парикмахер не обмолвилась: «А моя клиентка грудь увеличила. Выглядит супер!»
Мы вместе с ней загорелись моментально! Стали думать, в какую клинику пойти. И тут я вспомнила, что очень часто в интернете встречала рекламу центра пластической хирургии при Киевской областной клинической больнице. Она всплывала даже на сайтах о разведении собак.
На сайте центра я нашла самую превосходную информацию об этой клинике и ее директоре Зиновии Ворончаке. Оказалось, что он довольно известная персона. Доктор мелькал в телепередачах, раздавал интервью. Больше всего меня покорила его фраза: «Перед каждой операцией я молюсь… » Тем не менее я решила познакомиться с ним лично.
Мы с подружкой-парикмахером записались на прием и приехали в клинику. Ворончак нас обаял с первой минуты. Он спокойно, без суеты, ответил на наши вопросы. Объяснил, что при нынешних технологиях такие операции имеют минимальный риск. Денег за консультацию не взял, что породило еще большую симпатию к нему.
Подружка сказала, что подумает. Я была настроена более решительно. Неожиданно, на плановом осмотре у врача, у меня в груди обнаружили несколько фиброаденом (доброкачественные опухоли. — Авт. ), кисту и мастопатию. А позже появились и гинекологические проблемы, которые надо было лечить с помощью гормональных лекарств. «Такое лечение может стимулировать рост опухолей, — объяснила мне гинеколог. — Желательно фиброаденомы удалить».
Я позвонила Ворончаку, чтобы выяснить, не являются ли обнаруженные болезни противопоказанием к операции. Доктор заверил, что нет. Я спрашиваю: «А что делать с фиброаденомами?» Он отвечает: «Мы их удалим и сразу же поставим имплантаты… » — «А вы делали такие операции одновременно?» — допытывалась я. Он воскликнул: «Да без вопросов!»
И так убедительно это прозвучало, что я решила оперироваться именно у него. Думала: зачем ходить по клиникам, кого-то искать, если настоящий доктор — вот он, передо мной! Я решила, что мое безусловное доверие и будет способствовать счастливому проведению операции. Тем более что Ворончак практиковал на базе государственной больницы. Значит, как мне казалось, должен был быть какой-то контроль.
«В операционной за минуту до наркоза доктор подсунул мне на подпись какую-то бумажку»
— 11 января 2010 года я обсудила с Ворончаком, какой разрез во время операции будут делать: под складкой груди или через сосок, — продолжает Лена. — Я выбрала разрез под складкой груди. Ведь если оперировать через сосок, там перерезаются молочные протоки и кормить малыша будет уже невозможно. А я допускала мысль, что еще могу родить третьего ребенка после сорока. Мы определились с размером имплантата — выбрали третий, и я стала готовиться к операции.
В ночь перед пластической операцией Лена не спала: стала рожать любимая собака. До семи утра женщина провозилась, принимая щенков. На полчаса в изнеможении прилегла на диван. Внезапно у нее промелькнула мысль: «А может, не ехать на эту операцию? Мало ли какие могут быть осложнения?» Лена уже была готова прислушаться к внутреннему голосу, но потом устыдилась своего малодушия. Взяла приготовленный пакет с вещами. Операция была назначена на десять.
— В палату прибежал Ворончак, — вспоминает моя собеседница. — Сделал фломастером разметки у меня на груди. Я ему напомнила о фиброаденомах и кисте, которые нужно удалить до установки имплантатов. Он еще раз внимательно посмотрел снимки молочных желез и сказал: «Единственное, что — разрез будет длиннее».
— Сколько стоила операция?
— Четыре тысячи долларов. Перед операцией зашла администратор и попросила рассчитаться. Я достала деньги — все купюры были по 100 долларов. Она их веерком приоткрыла — вроде бы взглядом посчитала!.. Ну, думаю, значит, все время берут по четыре тысячи, раз глаз так набит. Чека либо другого документа администратор не дала.
Перед операцией мне почему-то не предложили надеть стерильный халат, бахилы. «Загнали» в операционную в спортивном костюме, благо он был постиран. На операционном столе накрыли сверху «дежурным одеялом», по запаху оно было не очень свежим. Анестезиолог спросила: «Ну что, все готовы?» В эту минуту Ворончак вдруг воскликнул: «О-ой! Cейчас! Одну минуту! Чуть не забыл… » Взял с подоконника листы бумаги и сказал, что мне надо их подписать. Я с трудом поставила подпись, ведь в правой руке уже стоял катетер. В принципе и деваться-то уже было некуда. И только позже, когда с боем выбила документы о своем пребывании в больнице, оказалось, что подписывала-то договор, в котором врач снимал с себя практически все риски, связанные с операцией!
И «дежурное одеяло», и бумаги — то, как мне их подсунули, попахивали, что называется, чем-то нехорошим. Мне потом все говорили, что нужно было просто встать и уйти. Но как? Деньги уплачены, через минуту тебе дадут наркоз. В такие моменты чувствуешь себя подопытным кроликом, с которым могут сделать все что угодно.
Когда я пришла в себя после наркоза, обнаружила, что адски болит правая грудь. А левая ничего, вроде бы ее и не трогали. Я решила, что правая болит больше, наверное, потому что там больше было опухолей, чем в левой. Медсестра уколола какое-то жуткое обезболивающее, от которого мне стало еще хуже.
«На вопрос, удалил ли мне врач опухоли, он удивился: «Какие опухоли?»
— Наутро Ворончак на все мои жалобы ответил, что ничего страшного, дома боли прекратятся, — вспоминает Лена. — Он делал перевязку груди моей соседке по палате, и у нее из соска капнула на пол кровь. Доктор вытер салфеткой кровь с пола. А пол не убирали, наверное, дня три. Бросил куда-то салфетку и, не помыв руки, перевязку… продолжил.
У меня глаза на лоб полезли от удивления. А как же стерильность?! И тут Зиновий Михайлович 20-кубовым шприцем проверил у моей соседки, не идет ли у нее лимфатическая жидкость из груди. Затем этим же(!) шприцем стал тянуть жидкость из груди и у меня… Естественно, не помыв руки ни после пола, ни после перевязки другой больной! Осадить врача было как-то неудобно. Ведь я от него зависела.
Когда я спросила у доктора, удалил ли он мои доброкачественные опухоли, тот удивился: «Какие опухоли?» Я говорю: «Как какие? Фиброаденомы и кисту!» Ворончак отвечает: «Ну, значит, удалил!» — «А где вы их дели?» — спрашиваю. Он в ответ: «Где дел, где дел? Выбросил!» Я изумилась: «Как это выбросили? А на гистологию отдать?» Зиновий Михайлович отбился: «Ну, значит, отдали. Да нет у вас никакого рака, чего вы волнуетесь?» — «А когда будет готов анализ?» — допытываюсь. — «Где-то недели через две». Я решила, что, наверное, доктор так шутит, чтобы не заострять мое внимание на этих опухолях и помочь быстрее выздороветь.
Через сутки пребывания в клинике пациентку выписали домой. Там ее продолжали мучить боли. А на четвертый день поднялась температура. По словам Лены, это был ад. Температура держалась, из груди тек гной «желто-зеленого цвета с жутким запахом». Она ездила постоянно на консультацию в клинику, Ворончак каждый раз подбирал новую схему лечения, но температура не спадала, и легче не становилось.
— Лечилась я, разумеется, дома, — вспоминает Лена. — Дорогие лекарства, поездки на такси в клинику, оплата услуг медсестры — все за мой счет. Хотя, по идее, если возникло нагноение, врач должен был пригласить специалистов — ведь центр работает на базе государственной больницы, — положить меня в свою клинику и лечить.
Я постоянно спрашивала хирурга: «Почему так болит? В одном месте просто жутко печет». Он отвечал: «Это вы все придумываете!» Вне себя от боли, я в конце концов попросила удалить имплантаты. Но доктор ответил, что все идет по плану, хотя, возможно, один имплантат все же придется удалить, а через три месяца опять его вставить! Доктор уговорил меня подождать и попробовать к лечению добавить капельницы.
Это был ужас. Вены «попрятались», катетеры забиваются. В горле спазм, от тяжелых антибиотиков постоянно хочется рвать. А Ворончак продолжал лечить по телефону, успокаивая, что все будет хорошо. Я взмолилась: «Зиновий Михайлович, давайте сделаем УЗИ, возьмите бакпосев! Надо же узнать, что это за бактерия и какому лечению она поддается? Ведь заражение больничными бактериями очень трудно лечится!» И что мне ответил пластический хирург, директор центра, который уверял на сайте, что у него работает 22 смежных специалиста? Он сказал: «Это ничего не даст!»
Лену спасли врачи Вышгородской районной больницы, хотя по договору с пластическим хирургом она не имела права обращаться к другим специалистам. Местные хирурги установили дренаж на рану, назначили лечение. Женщине сразу стало легче. А на девятый день под грудью раскрылась рана в три сантиметра, сквозь которую… виднелся имплантат.
— Я стала ходить, держа руку под правой грудью, — продолжает моя собеседница. — А вдруг имплантат выпадет? Продолжала ездить и к Ворончаку. Увидев дыру под грудью и гной, который еще продолжал понемногу сочиться, Ворончак попытался исправить ситуацию. Но каким образом! Не сказав мне ни слова, не сделав анестезию, он взял огромный шприц, залез толстой иглой в грудь под имплантат и начал там «шуровать», орошая каким-то лекарством. Я кричала дико. Раза четыре он так делал. И у меня такое подозрение, что во время этой процедуры он сдвинул имплантат вниз…
Когда я призналась, что меня спасли другие врачи, Ворончак сказал: «Ну, если там зашьют и оно не срастется, я вам ничем помочь не смогу. Так что лучше езжайте к нам, мы вам все сделаем. А поскольку вы неизвестно где лазили, то вам нужно будет еще заплатить 1100 гривен за анализы и 300 гривен за каждые сутки пребывания в больнице». Но я подумала: «Э нет. Больше я вам в руки не дамся».
Рану под грудью зашили мне те же хирурги в Вышгороде. А когда я через несколько месяцев сделала УЗИ, мне сообщили, что все фиброаденомы и киста… на месте.
«Когда я спросила хирурга, почему он не удалил мне фиброаденомы, он ответил: «Доктор замешкался! Ошибся доктор!»
— Я не поверила своим ушам, — продолжает моя собеседница. — То есть Ворончак их не удалил! Но ведь именно из-за двойного эффекта — удаления фиброаденом и одновременной установки имплантатов я и решилась на эту операцию. Я боялась, что фиброаденомы могут перерoсти в злокачественные опухоли. Ведь у меня три родственницы умерли от рака в возрасте 45-55 лет. И я не хотела тоже умирать!
Когда я позвонила Ворончаку и сказала, что все мои фиброаденомы на месте, он воскликнул: «Не может такого быть! Наверно, выросли новые». Я говорю: «Я этот вопрос уже задала на УЗИ доктору, она сказала, что это полный абсурд, потому что остались те же размеры, что и до операции». Как же могло такое случиться?» И он ответил: «Ну, вы понимаете, наверное, доктор замешкался… Ошибся доктор!»
Ворончак сразу предложил мне вернуть две с половиной тысячи долларов, чтобы я где-то сделала необходимые операции, и сказал, что может прооперировать меня в центре бесплатно. Но я уже тогда понимала, что обратно в эту операционную я вернуться НЕ смогу! Мне предстояло еще три операции: достать имплантаты, удалить фиброаденомы, поставить имплантаты обратно. Разумеется, в ту сумму, которую собирался отдать Ворончак, я бы не уложилась.
Мирового соглашения, как советовали мои адвокаты, достичь не удалось. Специалисты других клиник дали мне заключение, что в правой груди у меня появилась капсулярная контрактура. Это когда вокруг имплантата образуется плотная оболочка из рубцовой ткани, в результате чего грудь становится плотной, асимметричной, принимает неестественную форму, болит. Как мне объяснили, это бывает, если размер имплантата не соответствует полости, в которой он находится. Или в результате воспаления и нагноения в области раны. Тем временем непрооперированная вовремя киста в правой груди достигла уже двух с половиной сантиметров, и врачи говорят: «Высока вероятность, что она может переродиться в рак».
— Лена стала собирать документы в суд, — рассказывает «ФАКТАМ» руководитель юридического департамента Всеукраинского совета защиты прав и безопасности пациентов Ольга Скорина. — И оказалось, что, кроме гарантийного талона на имплантаты, где не было даты и подписи, у нее… ничего нет. С большим трудом, через главврача государственной больницы, на базе которой работает центр Ворончака, она выбила выписку истории болезни и чек на… 1265 гривен. Но это не значит, что факт уплаты четырех тысяч долларов невозможно доказать. По законодательству отсутствие квитанции об уплате не является доказательством того, что договор о предоставлении услуг не был заключен.
Кроме того, чек на такую маленькую сумму выглядит абсурдно. Ведь, если верить сертификату, хирург поставил имплантаты, которые стоят 1800 долларов. Что же получается: Ворончак их купил за свои деньги, а саму операцию сделал бесплатно?
Когда Всеукраинский совет защиты прав и безопасности пациентов стал заниматься делом Ворончака, оказалось, что это не первая жертва на его счету. К нам недавно обратились еще два человека, которым хирург сделал некачественную ринопластику, они тоже нуждаются в новых операциях. Мы готовим обращения в различные инстанции, в том числе и в правоохранительные органы, и будем использовать все возможные законные механизмы защиты прав пациентов.
Увидев журналиста «ФАКТОВ», хирург… сбежал из собственного кабинета
Корреспондент «ФАКТОВ» решила выслушать и вторую сторону. По моему опыту, с пластическим хирургом, «героем» двух публикаций в «ФАКТАХ» трехлетней давности общаться было непросто. В суде по делу 53-летней киевлянки Елены Петровой, которой доктор изуродовал лицо, на большинство вопросов доктор отвечал: «Не припоминаю», вину свою категорически отрицал, а в перерывах между заседаниями ловко убежал от журналиста «ФАКТОВ», воскликнув «А может, Петрова обморозилась?» и тут же добавив: «Я вам ничего не говорил, и буду утверждать, что я вас не знаю и не видел!» Поэтому, чтобы не спугнуть доктора на этот раз, я отправилась к нему под видом пациентки, которой надо уменьшить щеки, подтянуть веки и убрать двойной подбородок.
Записав меня на прием, администратор на протяжении нескольких дней интересовалась, приду ли я. При этом зачем-то шифровалась. Вместо телефона клиники на моем мобильном высвечивалось: «нет номера». Когда наступил день приема, администратор встретила меня у ворот корпуса и проводила в центр пластической хирургии.
Разрекламированный центр произвел удручающее зрелище. Никакого шика и гламура, чего, должно быть, жаждали сердца пациенток, отдающих немалые деньги за лечение и комфорт. Базировался он в ожоговом отделении. В коридорах сновали больные в серых халатах. Пахло смесью лекарств и супа. Правда, в кабинете у директора центра, куда меня провела администратор, обстановка была поприличнее.
Явно меня не узнав, пластический хирург стал с пристрастием разглядывать мое лицо, очевидно, определяя фронт работ. Но, услышав, что я из «ФАКТОВ» и пришла поговорить по делу Елены Дорош, сначала окаменел, а затем… молча убежал из собственного кабинета.
Врача не было минут десять. Я сидела на диване, с любопытством ожидая, чем все закончится. Ну не оставит же он меня ночевать в отделении! Вскоре Зиновий Ворончак вернулся в кабинет и попросил жестом, чтобы я выключила диктофон. Увидев, что я этого делать не собираюсь, хирург… опять сбежал и прислал через какое-то время своего администратора. Женщина сообщила, что врач со мной говорить не будет, и предложила пройти к выходу. Представиться она не пожелала. «Я тоже не хочу журналистов!» — заявила моя провожатая.
Я обратилась за комментариями к руководству Киевской областной клинической больницы, на базе которой располагается центр, где мне пообещали дать интервью и связаться «при первой же возможности». Однако прошла неделя, а больница на связь так и не вышла.
Лена настроена решительно. И собирается подавать в суд. Даже несмотря на то, что выиграть его будет непросто. В частности, по делу киевлянки Елены Петровой, которой хирург изуродовал лицо, до сих пор… продолжается судебное следствие, хотя с момента начала судебного процесса уже минуло три года. По словам пресс-секретаря столичной прокуратуры Мирославы Мушки, это объясняется двумя причинами: защита обвиняемого выдвигает все новые и новые версии, почему лицо пациентки претерпело такие изменения. В частности, Ворончак стал утверждать, что женщина попала в автокатастрофу, соответственно нужно время и дополнительные экспертизы, чтобы это проверить. В свою очередь потерпевшая Елена Петрова, которая уже давно живет в Англии (в Украину она прилетала сделать пластическую операцию, соблазнившись доступными ценами в клинике Ворончака. — Авт. ), не всегда может прилететь в Киев в день суда, а также своевременно участвовать в судебных экспертизах.
— Мне очень жаль Лену Петрову, которая пострадала так же, как и я, от рук Ворончака, — говорит Елена Дорош. — И я с ужасом думаю, что число жертв хирурга может увеличиться. Ведь доктор продолжает оперировать! Поэтому, пока суд да дело, я разместила в интернете свою историю и там же дала контактный телефон (067) 9985999, чтобы помочь другим людям сориентироваться в таком важном вопросе, как выбор пластического хирурга. Меня многие спрашивают, чувствую ли я к Ворончаку ненависть, ведь мне столько пришлось пережить. Скорее брезгливость. Я ему так доверяла! Я шагу не делала, чтобы не посоветоваться с ним. А он просто посмеялся надо мной…
P. S. Когда верстался номер, стало известно: Лену так донимали боли, что ее срочно прооперировали и вытащили имплантаты. «ФАКТЫ» и дальше будут следить за событиями.
За помощь при подготовке материала автор благодарит Всеукраинский совет защиты прав и безопасности пациентов и его главу Виктора Сердюка.
4005Читайте нас у Facebook
