Лесь Танюк: «В новогоднюю ночь нас задержали на Крещатике, но в райотделе милиции мы снова пели: «Нова радiсть стала… »
На исходе 50-х годов минувшего века киевский Майдан назывался площадью Калинина, а городская елка с пятиконечной звездой на верхушке украшалась, среди прочего, игрушечными летчиками и танкистами. Рождество было обычным днем календаря. Отмечалось только 1 января — Новый год. Накануне киевляне спешили домой — встречать праздник за столом под бой кремлевских курантов. Озабоченный люд толпился в троллейбусах, везя краковскую колбасу, дефицитные (выданные в пайках на работе) мандарины… И вдруг откуда ни возьмись, — странные молодые люди. Одеты празднично, но как-то не по-советски, на старинный украинский лад. И поют хором тоже непривычно: «Добрий вечiр тобi, пане господарю… » Подпевать им не решаются. В ту пору обряд колядок и щедривок еще кажется горожанам не только необычным, но и подозрительным.
«На руках у Максима Рыльского сидел малыш и сосредоточенно изучал румяное яблоко»
А колядовали тогда студенты киевских творческих вузов. Предводительствовал Лесь Танюк, в то время второкурсник театрального института.
— Почему вдруг студенты решили устроить такое действо? — интересуюсь у известного режиссера и общественного деятеля, председателя Всеукраинского театрального общества Леся Танюка.
— Однажды на лекции Марьян Крушельницкий рассказал нам, какое это было большое событие, когда в 1935 году разрешили новогодние елки, — говорит Лесь Степанович. — Городские парки разгородили (до этого там только чекисты прогуливались), сделав доступными для людей. А вместе с елкой допустили и Деда Мороза со Снегурочкой.
И нам, студентам, подумалось: а почему бы сейчас (на дворе была хрущевская «оттепель») не возобновить в Киеве обряд новогодней коляды? Чтобы почувствовать радость праздника.
Стали разучивать щедривки и колядки. Тайно репетировали в институтской аудитории вместе с первокурсницами из консерватории. Девчата приходили со скрипкой, помогая настроиться на разные тональности «Щедрика» Леонтовича — очень сложного, кстати, произведения… Решили, что 31 декабря поздравим нескольких наших классиков, для каждого сочинили театральную миниатюру.
- Слышала, что вы начали с Максима Рыльского?
- Да, причем на его «хутор» нужно было добираться через весь город. А мы по дороге пели. И милиционеры смотрели на нас с подозрением. Одним мы сказали, что приехали из Канады, и это выручило. Другие оставили нас в покое, услышав, что едем в гости к депутату Верховного Совета Советского Союза.
Уже в Голосеевском лесу, подходя к дому поэта, все заволновались, ведь для нас Максим Тадеевич был небожителем. Не знали, с чего начать, уговаривали друг друга выступить первым. Выручил нас сам хозяин. Заслышав переполох, он вышел на порог дома. Улыбнулся: «Заходьте, роздягайтесь, у нас тепло». И спустя минуту нам стало так тепло и уютно, словно мы уже не раз бывали в этом доме.
На руках у Максима Тадеевича сидел малыш и сосредоточенно изучал такое же румяное, как он сам, яблоко. Это был внук поэта Тарасик Рыльский. Мы запели первую песню, желая счастья и радости хозяевам дома, и долгих лет, и талантливого будущего маленькому Тарасу… В тот вечер пели долго. Максим Тадеевич садился за рояль — аккомпанировать. И читал нам стихи. Не те, идейно-бодрые — «Юначе любий, юнка люба, коли стоїть питання руба, гайну, гайну на цiлину!» А пронзительно печальные — о Верлене, из своего последнего сборника «Голосiївська осiнь». Каждому из нас он подарил на память эту книжечку, изданную в 1959 году. Маленькую, размером с ладонь. 14 страничек — 14 жемчужин лирики…
- А что вы «нащедровали» в тот вечер?
— На дорогу нам положили в торбу бочоночек с домашней колбасой и горилку с перцем, которая позже очень выручила в отделении милиции.
- Как вы там очутились?
— Уже в новогоднюю ночь пришли на Крещатик и стали петь на площади Калинина. Там нас и взяли, препроводив в райотдел милиции, где мы снова пели «Нова радiсть стала… » Милиционеры молча слушали. А когда мы развязали торбу и принялись их угощать, дело пошло на лад. Утром нас отпустили, и мы разошлись по домам. Но вскоре в театральный институт и консерваторию стали поступать доносы по поводу нашей новогодней «вылазки».
«Когда мы зашли к Тычине, он… заплакал»
— Директор института, душевный, прямо скажем, человек, на комсомольском собрании сказал мне прямо: «Я таких гадов, как вы, топил в 17-м году», — вспоминает Лесь Степанович. — Нас вызывали в деканат, допрашивали и «прорабатывали». Разозлившись, я написал большое письмо в газету «Известия». Ответа не получил. Но, как ни странно, вскоре там появилась статья известного журналиста, где говорилось о народных обычаях. И упоминалось, что вот, мол, в Киеве студенты возрождают обряды, поют народные песни — это хорошо, надо их поддерживать. Для наших доморощенных цензоров это было громом среди ясного неба.
Известинская статья нас очень выручила. Потому что в следующем 1960 году горком комсомола решил, как водится, возглавить дело: создавать новогодние комсомольские бригады. Мы это вежливо слушали и… делали по-своему. А отправляясь щедровать, всякий раз брали с собой статью из «Известий». Компания наша разрасталась, приходили поэты и художники. Уже Ира Жиленко, Алла Горская, Людмила Семикина выворачивали кожухи, изображая ряженых из вертепа. Был и Чертик, и даже царь Ирод появлялся — с трубкой, как у вождя.
Мы заходили к писателям (в дом на тогдашней улице Ленина), композиторам…
- И как вас встречали?
— Когда хозяин открывал двери, то сперва смотрел, нет ли в коридоре кого-то из соседей, могущих донести. И если все было тихо, то приглашал нас в квартиру. Тычина, помню, вышел на балкон — не подсматривает ли кто с той стороны? Задернул шторы. А когда мы начали петь, то… заплакал. Рыльский сдерживал волнение. Но рассказывал Александру Дейчу (и тот упоминает об этом в мемуарах), что после нашей новогодней коляды ему хотелось разрыдаться: «Ми цього боялися, соромилися. А воно само до нас вертається… »
Я думаю, эти колядки и щедривки, пробуждавшие ностальгические воспоминания, были для старшего поколения (которому ломали хребет в 30-е годы) своего рода знаком: молодежь не собирается воевать с ними. Поэтому те же Рыльский, Малышко, Сосюра, Ильченко, Крушельницкий заступались за нас и поддерживали в пору становления Клуба творческой молодежи.
- Получается, что этот клуб, позже объединивший столько знаменитых украинских шестидесятников, начинался с возрождения старинного обряда?
— Да, это были первые шаги. Мы очень сдружились, когда сообща репетировали и вспоминали услышанное в детстве от бабушек-дедушек, которые в селах потихоньку щедровали-колядовали. (Ведь нельзя уничтожить абсолютно все! Что-нибудь да останется. ) Сравнивали с текстами, напечатанными в советских учебниках. Там, например, значилось: «Нова рада стала».
- Вместо «нова радiсть»?!
— Представьте себе. Все колядки были перекроены на колхозный лад. Но мы уже пели не «рiк новий… », а «син Божий народився». И ходили с рождественской звездой, которую сделала в своей мастерской Аллочка Горская…
- В одном из своих эссе, посвященном памяти ушедших друзей, вы приводите строки из письма, адресованного Лесе Украинке ее сестрой: «Мы в осаде. Как жить дальше?.. » — «Нужно выставить часовых и жить так, словно не существует осады», — ответила Леся. Возможно ли это сейчас?
— Думаю, что возможно. Каждая гордая душа так и живет — сохраняя внутреннюю свободу, ни на йоту не поддаваясь на абсурд окружающего…
1381Читайте нас у Facebook
