Адмирал Октябрьский - о Григории Поженяне: "Более хулиганского и рискового офицера я не встречал"
О смелости и героизме Григория Поженяна ходили легенды, основанные на реальных событиях. Его дважды представляли к званию Героя Советского Союза. Во время войны он был трижды тяжело ранен, контужен. В центре Одессы, на доме, где некогда располагалась комендатура, есть мемориальная доска, на которой выбиты имена воинов-разведчиков, павших в далеком 1941-м. Среди них и Григорий Поженян… К счастью, поэт тогда выжил. Ушел из жизни Григорий Михайлович в 2005 году, 20 сентября. Кстати, в этот же день в 1922 году он родился. Всерьез литературной деятельностью занялся после Победы. Является автором 30 книг, более полусотни популярных песен («Мы с тобой два берега», «Маки, маки, алые маки», «Песня о друге»), ряда киносценариев.
«Когда в 1941 году мать, которая была хирургом, получила извещение о том, что я погиб «смертью храбрых, похоронен под Одессой, на Сухом лимане», ушла на войну, — рассказывал Григорий Поженян (на фото). — Вернулась в сорок пятом в звании майора, с орденом Красной Звезды и многими медалями.
Ей очень нравились мои стихи, читала их на всех послевоенных вечерах в мединституте. Не дожила лишь до моих песен, когда все пьяные на улицах пели: «Мы с тобой два берега у одной реки…»
Однажды, командуя военным катером, шедшим на полном ходу, Григорий Поженян выбросил за борт политрука. Не мог больше терпеть его подлость, трусость, доносы на всех. А во время одной из десантных операций политработник и вовсе исчез. Бой идет, кругом бомбы, мины, пули свищут, а его и след простыл… Только на обратном пути обнаружили политрука спящим под тумбой штурманской рубки. Здесь-то командир обвязал его веревкой и бросил в бурун. Потом его вытащили, конечно… Однако Поженяну дорого обошлись его честность и принципиальность. Во всяком случае, звание Героя Советского Союза ему не дали.
Как-то Поженян рассказал эту историю писателям Ивану Стаднюку и Михаилу Алексееву. Они ему сначала не поверили… Однако позже Стаднюк в своей повести «Исповедь сталиниста» написал: «Я стал убеждаться в том, что слышанное от Поженяна — сущая правда, но далеко неполная, обедненная. Вспоминая его «похождения» во время войны, адмирал Филипп Октябрьский (в годы войны командовал Черноморским флотом. — Авт.) иногда поругивал Гришу за излишние вольности: «Более хулиганского и рискованного офицера у себя на флотах я не встречал. Форменный бандит! Я его представил к званию Героя Советского Союза, а он во время Эльтигенского десанта выбросил за борт политработника. Естественно, последовала жалоба в военный совет. Стали затевать трибунал. Но опомнились и ограничились тем, что ликвидировали представление к Герою».
— Отличительная черта Григория — он никогда ни под кого не подкладывался, обо всем имел собственное мнение и отстаивал его жестко, порой самым удивительным образом, — рассказывал автору этих строк легендарный поэт Евгений Евтушенко, многие годы друживший с Поженяном. — Так, его дважды отчисляли из Литинститута. Когда в 1948-м громили «безродных космополитов», попросту говоря, евреев, даже Юлия Друнина под давлением администрации Литинститута выступила против открывшего ее талант Павла Антокольского. Но Поженян, защищая своего учителя, держался как настоящий моряк. Несмотря на «наставления» в парткоме вуза «раздавить космополита», он явился на собрание в морском кителе (который потом назовет «дурацким пиджаком» и будет надевать его только тогда, когда нужно будет заступаться за друзей, попавших в немилость), вся грудь в боевых наградах, и с трибуны объявил, что ему приказали выступить против Антокольского. «Я, — сказал Поженян, — нес книгу этого поэта на груди, когда шел в бой. Если бы в меня попала пуля, она прострелила бы и его книгу. На фронте погиб сын Антокольского, он не может защитить своего отца. За него это сделаю я. Меня тоже убивали на фронте. Вы хотели, чтобы я осудил своего учителя? Следите за моей рукой», — и Гриша показал неприличный жест.
Второе исключение из вуза было не менее громким. Поженяна привлекли к суду за хранение огнестрельного оружия — именного браунинга, на котором была пластинка с гравировкой «Угольку» (прозвище Поженяна во время войны).
Поэту пришлось в суде доказывать, что «Уголек» — его фронтовое прозвище. Фамилию разведчика во время войны старались не разглашать. А браунинг был вручен Поженяну Военным советом Черноморского флота. Студента-литинститутовца спасла телеграмма вице-адмирала Ильи Азарова, который подтвердил, что пистолет принадлежит Григорию Поженяну и вручен ему за героизм.
— Литинститут он закончил шесть лет спустя, — поведал Евтушенко. — Тогда я и познакомился с ним, уже зная многие его стихи наизусть. Они были точно такими же, как он сам. Мы с ним на пару подрабатывали выступлениями в «раковинах» парков культуры, в вестибюлях кинотеатров, в «красных уголках» фабрик. Как-то нас позвали почитать стихи в однодневный дом отдыха. Кроме химкинского теплохода, носившего имя «Алексей Стаханов», это было второе место в Москве, где у парочек, снимавших на ночь отдельный номер, не спрашивали паспортов со штампом о браке, поэтому попасть туда можно было только по блату.
После наших стихов ожидались танцы и викторина. Когда мы с Гришей вышли вдвоем на сцену, раздались смешки и шепотки. Нас, кажется, приняли спьяну не за поэтов, а за Пата и Паташона (дуэт актеров-комиков немого кино. — Авт.) и продолжали хихикать во время чтения, хотя ничего смешного в стихах не было. Особенно нагло ухмылялись в первом ряду два парня с набриолиненными стиляжными коками, смачно комментировавшие наше чтение. И тут Поженян раскалился. Спрыгнув со сцены, он засучил рукава своего свитера, взял за шкирку одного левой рукой, а другого правой (хотя они оба были на голову выше его) и приподнял их, выжав наподобие гирь. «Вес взят!» — гаркнул Гриша под бурные аплодисменты и уронил обоих на пол. — Кто следующий?» Желающих не оказалось. Все, как цуцики, выдержали целый час стихов, видимо, впервые в жизни.
Еще одну историю из этой же серии рассказал Леонид Жуховицкий, урожденный киевлянин, секретарь московского Союза писателей.
«Президент России Борис Ельцин наградил Поженяна орденом «За заслуги перед Отечеством», одним из самых почетных, который носится на ленте, — вспоминал Леонид Жуховицкий. — Церемонию вручения приурочили к круглой годовщине Победы. Нужно только себе представить их рядом — долговязого Ельцина и почти квадратного крепыша Поженяна… Надев ему на шею орденскую ленту, Борис Николаевич спросил шепотом: «Вы хотите что-нибудь сказать?». Григорий Михайлович секунду подумал и ответил, глядя снизу вверх: «Пожалуй, нет». Президент облегченно вздохнул, видимо, непредсказуемый нрав поэта был ему известен. Но Поженян все-таки высказался. После того, как остальные награжденные горячо и сердечно поблагодарили президента за оказанную им честь, всех пригласили к праздничным столам. «И тут, — делился потом Поженян, — я понял, что сейчас поднимут какой угодно тост, только не в память о погибших солдатах. И я зашагал к микрофону через весь огромный зал, и мои новые ботинки при этом жутко скрипели…»
Он шел под испуганными взглядами охраны, обслуги, шефа протокола, заранее предупредившего всех приглашенных о строгом и незыблемом ритуале, который нельзя нарушать. Остановить Поженяна никто не решился: он был похож на маленький, но хорошо вооруженный танк. «За Победу и павших!» — сказал поэт. И все выпили с облегчением. Это был первый в истории кремлевских приемов случай, когда их сценарий был нарушен без всяких последствий для дерзнувшего…»
С морской стихией Поженян был неразлучен многие десятилетия. В подмосковном Переделкино, где в деревянном доме он провел последние годы своей жизни, кухня была расписана под морское дно, а в рабочем кабинете писателя висел панорамный фотоснимок Одессы.
С Анатолием Гарагулей, известным черноморским капитаном, Поженяна связывала настоящая фронтовая дружба. Познакомились они в госпитале.
«Мой друг, капитан Гарагуля, выводил свою «Грузию» из порта Сочи, — рассказывал Поженян. — Я поднимаюсь к нему на мостик и говорю: «Толя, на твоем судне сегодня ночью было написано гениальное стихотворение. Хочу тебя ознакомить с его текстом». Он ответил, что выводит пароход, есть сложности: ветер, течение, узкий проход. Дескать, подожди пять минут — в открытом море прочтешь. Здесь меня прорвало: «Ты служащий советского пароходства, а не прославленный капитан, которого знают даже на острове Борнео. Десять раз в месяц ты выходишь из затраханного порта Сочи, а такого стихотворения, как я тебе собирался почитать, после «Я помню чудное мгновенье» не создавалось». Тогда Толя командует: «Задний ход!»
Немцы, зафрахтовавшие судно для кругосветного путешествия, высыпают на палубу. Они испуганы. Что заставило капитана вернуться к причалу: террористы, пожар в трюме, пробоина в днище? Крепятся швартовы. Со скрежетом ползет вглубь цепь якоря. Все начальство порта у трапа. «Ко мне никого не допускать!» — голос капитана всех повергает в недоумение. Он поворачивается ко мне: «Читай!»
3962Читайте нас у Facebook
