Виктория Сорока: "Наша операционная машина после обстрелов была похожа на решето"
Одесситке Вике Сороке всего двадцать. В прошлом году девушка закончила медицинское училище, где училась на фельдшера. Получив диплом, сразу пошла работать в Одесский клинический военный госпиталь. А уже летом оказалась в зоне АТО. И не в тылу, а сразу на передовой. В Мариновке Луганской области вместе с коллегами и бойцами 79-й николаевской аэромобильной бригады попала в окружение, где под непрекращающимися обстрелами спасала раненых воинов. Получила контузию. Несколько раз едва не погибла.
— Помню, мы с врачом обрабатывали рану бойца, как вдруг в нескольких миллиметрах от моего лица пролетел осколок, — вспоминает Виктория Сорока. — Я как стояла, так и упала. Когда осознала, что только что едва не лишилась половины лица, не сдержалась — слезы сами полились из глаз. Но я смогла взять себя в руки и продолжила ассистировать хирургу. Я не верю людям, которые говорят, что на войне не страшно или что там отключаются эмоции. Мне было страшно. А при виде раненых ребят абстрагироваться невозможно. Бывало, обрабатываю рану, делаю все, что требует первая медицинская помощь, а сама при этом рыдаю. С момента тех событий прошел год и сейчас уже кажется, что все это происходило не со мной.
«Вырвавшись из окружения, позвонила маме. Так хотелось ей закричать: «Я жива!»
Недавно Вика Сорока получила орден «За мужество» III степени. После событий в Мариновке (она с коллегами-медиками и бойцами провела в окружении около месяца) попала в больницу. Только когда девушка уже была в госпитале, ее бабушка узнала, где все это время находилась внучка.
— Причем я ничего бабушке не рассказывала, она сама почувствовала, — говорит Вика. — Для родных у меня была другая версия — говорила им, что работаю в мобильном госпитале в Запорожской области. Возможно, они что-то подозревали, ведь в последнее время я редко звонила. Иногда дозванивалась маме, но через тридцать секунд связь прерывалась. В Мариновке все было уничтожено, в том числе и вышки.
Нас выводил из окружения известный волонтер Юрий Бирюков. Вывозили на БТРах. Когда мы поднялись на высоту, стало страшно — там все открыто, как на ладони, негде спрятаться. А я уже привыкла к жизни в окопе, ведь на передовой постоянно работали снайперы. И тут начался обстрел. Нам удалось вырваться. Когда наконец оказались в тылу, я взяла у одного парня телефон (свой потеряла еще в Мариновке) и начала звонить маме. Мне так хотелось закричать в трубку: «Мама, я жива!» Но понимала, что нельзя. Мама не должна знать, где мы были. Поэтому, услышав в мобилке родной голос, я попыталась спокойно спросить: «Как дела?» Но скрыть эмоции, наверное, не получилось. «Что у тебя с голосом? — заволновалась мама. — Ты не заболела?» — «Заболела, — соврала я. — Но ничего. Со мной все в порядке».
— Так и не признались?
— Нет. Но потом по телевизору показали Юру Бирюкова, который рассказывал подробности нашего выхода из окружения. Он не называл фамилий, просто упомянул о девушках-медиках, которые, оказавшись в безопасности, падали на колени и целовали землю. Это были мы с коллегой. Когда я уже лежала в госпитале, позвонила бабушка: «Это о тебе только что говорили по телевизору?» До сих пор не понимаю, как она догадалась.
— Вы получили контузию?
— Да, это случилось во время одного из обстрелов, но не знаю, какого именно — нас обстреливали постоянно. Когда мы только приехали на передовую, спали в палатке. Затем просто на улице, под открытым небом — так было удобнее добираться до окопов. Бывало, не выходили из блиндажей по несколько дней — даже для того, чтобы покушать или, извините за подробность, сходить в туалет. Между нашим и соседним окопом специально прорыли траншею — чтобы прятаться там в случае опасности, а уже потом пробираться к себе. Соседний окоп был таким узким, что иногда приходилось спать практически друг на друге. Операции делали либо в окопе, либо в машине, которая разворачивалась как мобильная операционная. Несмотря на то что машина медицинская, ее так часто обстреливали, что автомобиль был похож на решето. Тем не менее он служил нам прикрытием от осколков — стоял в центре лагеря, и мы, прячась за кузовом, оказывали первую помощь раненым, которых нельзя было дотащить до окопа. Когда уезжали из Мариновки, от этой машины практически ничего не осталось. Мы даже не стали ее забирать.
— Вы говорили родным, что находитесь в Запорожье. Действительно сначала там были?
— Мы приехали в Запорожье всего на один день. Переночевали и отправились к ребятам из 79-й бригады в Солнцево Донецкой области. А потом меняли месторасположение вместе с ними. Первый серьезный обстрел я пережила в ночь на 17 июня прошлого года. Мы остановились переночевать в лагере пограничников в Алексеевке. Будучи в операционной, среди ночи услышали звуки выстрелов. Сначала подумала, что стреляют по беспилотникам. Но оказалось, мины летели в нашу сторону. Где спрятаться? Рядом были только автомобили и палатки.
*Виктория признается, что мало кого запомнила из бойцов, которым оказывала помощь: когда раненые идут сплошным потоком — не до имен. А вот солдаты говорят, что всю жизнь будут благодарны своей спасительнице (фото из газеты «Одесские Известия»)
Мне когда-то говорили, что во время обстрела можно укрыться между колесами большой машины. Схватив в темноте автомат, бронежилет, каску и берцы, я подбежала к грузовику, но под его колесами уже не осталось места — там сидели ребята. Тогда начальник быстро отвел меня в какую-то постройку, где мы тут же начали принимать раненых. Их было очень много. Помню, меня аж в дрожь бросило от увиденного… Но я взяла себя в руки и начала работать. Обстрел продолжался до семи часов утра. Мы оперировали ночь и все утро. Наверное, это было мое боевое крещение.
«Никогда не забуду обгоревшие трупы наших ребят, после того как их накрыло «Градами»
— Говорят, к обстрелам можно привыкнуть, — продолжает Вика. — Возможно. Но перестать бояться все равно нельзя. После первого обстрела я несколько дней не разговаривала. Кстати, заведующий урологическим отделением Александр Анатольевич Нетребко предлагал мне и операционной сестре Галине Адаменко вернуться домой. Мы сразу отказались. Сказали, что останемся здесь, что бы ни произошло. Нас, медиков, ведь в командировку на фронт поехало не так много: кроме меня, Александра Анатольевича и Гали, в бригаде были муж Галины Сергей Иванович (он травмотолог), анестезиолог и два водителя. Анестезиолог, кстати, получил ранение. Это произошло на моих глазах — ему в голову попал осколок. Мы бросились оказывать помощь. Слава Богу, спасли.
— В одном из интервью вы сказали, что, сутками находясь в окопе, больше всего мечтали о… косметичке.
— Это правда. У нас были с собой какие-то гигиенические и косметические средства, но из-за обстрелов мы часто не могли ими воспользоваться. В том числе и нормально помыться. Под душ мы сами переоборудовали деревянную кабинку туалета. Но идти туда было опасно — в любую минуту мог начаться обстрел. Однажды со мной так и произошло. Помню, только зашла, разделась — и раздались взрывы! Я тут же закуталась в полотенце — и бегом в окоп. Сижу там, дрожу и с ужасом думаю, что могла и не добежать… Видели бы вы мои волосы и ногти, когда я вернулась с фронта домой. Кстати, косметичку я однажды потеряла, но ребята потом нашли ее и привезли мне прямо на передовую.
— Помните бойцов, которых спасали? Возможно, с кем-то до сих общаетесь?
— Помню, но далеко не всех. Когда раненые идут бесконечным потоком, ты не спрашиваешь их имен — просто быстро выполняешь свою работу. С некоторыми потом знакомишься, разговариваешь… Есть вещи, которые я, наверное, не забуду никогда. Например, обгоревшие трупы наших ребят после того, как их накрыло «Градами». Это очень страшно, ведь еще вчера я видела всех их живыми. Помню, как парень, который привез погибших, в отчаяние пытался понять, кто из обгоревших — его троюродный брат. Но тела были неузнаваемы.
Еще мне очень запомнился один майор. Осколочное ранение в грудную клетку. Ему было лет тридцать. Я поставила капельницу, но ему стало хуже. Открылось внутреннее кровотечение. Майора тут же отвезли в госпиталь в Куйбышево, прооперировали. Но через два часа мужчина умер. Казалось бы, один случай из тысячи, но мне этот майор почему-то очень запомнился. Возможно, потому, что дома его ждала маленькая дочка. Он успел мне об этом сказать.
Некоторые бойцы, которых удалось спасти, оказывается, меня помнят. Приезжают в госпиталь или находят через социальные сети.
Недавно у меня брали интервью, и я сказала, что время, проведенное в зоне АТО, было самым страшным, но и… лучшим в моей жизни. В комментариях под статьей одна женщина написала: «Это ужасно. Как вы можете такое говорить?» Я от своих слов не отказываюсь. Там, на войне, все по-другому. В мирных городах люди зациклены на себе и своих проблемах. А на войне все друг за друга горой. Ты знаешь, что тебя не бросят в беде, и сам ни за что не оставишь товарища. Помню, как во время обстрела командир лагеря вместо того, чтобы побыстрее прятаться, бегал по окопам с криком: «Все живы? Вы в порядке?» Он и не думал о том, что сам может погибнуть.
Вернувшись домой, долго чувствовала себя не на своем месте. Хотелось назад, на передовую. В родном городе совсем другая жизнь. Люди ходят по ресторанам, развлекаются и понятия не имеют, что происходит в их же стране. Я ни в коем случае их не осуждаю. Но мне было морально тяжело. Первые пару месяцев вообще не хотелось выходить из дому.
*"Сейчас я привыкаю к мирной жизни, — говорит девушка. — Но если потребуется, поеду на фронт не раздумывая" (фото из семейного альбома)
— Многие бойцы говорят, что война навсегда их изменила. Вас тоже?
— Конечно. Теперь я понимаю, что желание купить новое платье или лак для ногтей — это такая ерунда. Да и покупка новой машины тоже. Самая большая ценность — ваши близкие. Цените время, проведенное с ними. Находясь в зоне АТО, я все время думала о своих родителях, о младшем братике. Это так страшно — понимать, что можешь больше никогда их не увидеть. Сейчас все свободное время провожу с ними.
— Вы работаете?
— Да, все в том же Одесском военном госпитале. Мечтаю стать профессиональным хирургом. Ассистируя опытным военным хирургам, я как фельдшер многому научилась. В этом году пробовала поступать в медицинский институт, но меня не взяли. Буду пытаться в следующем году. Сейчас привыкаю к обычной жизни. Однако если потребуется, поеду на фронт не раздумывая.
2474Читайте нас у Facebook
