«в 12 часов дня господин, проходивший через царский сад, подвергся нападению жуликов, которые сорвали с него часы с цепью»
В отношении воровства Киев долгое время заметно отставал от Москвы и Петербурга, не говоря уже о подлинных столицах криминального мира — Лондона и Парижа. Конечно, воровали и в Киеве, но здесь не было ни традиции, ни школы, ни крепкой организации, а без всего этого настоящие «мастера» не появляются. Да о какой преемственности могла идти речь, если в городе почти до конца 50-х годов XIX века полиция контролировала все. На перекрестках в центре стояли городовые. С наступлением темноты улицы перекрывались «рогатками», будочники с алебардами останавливали редких прохожих и спрашивали, отчего им не сидится дома. Суровое и всевидящее око полиции пресекало профессиональное воровство на корню. А если и случались какие-то кражи и грабежи, то инициаторами их почти всегда оказывались далекие от криминального мира люди, покусившиеся на вещь, оставленную без присмотра.
Местность за Слободкой славилась пиратами, бравшими за Цепным мостом на абордаж баржи с мукой и крупой
В те блаженные времена «Киевские губернские ведомости» писали о чем угодно, только не о ворах и мошенниках. Самое раннее из криминальных сообщений датируется 1838 годом:
«У проходившего из Киева в местечко Обухов бессрочно отпускного Московского драгунского полка рядового Семена Магутенко на киевской Лыбедской плотине неизвестно кем уворована котомка, в коей находились заработанные им деньги: 3 руб. сер. , 1 руб. 50 коп. медью, в красном карманном платке, две рубахи, одни подштанники холстяные и увольнительный билет, данный ему от полка 13 янв. 1836 г. »
Это трогательное сообщение о краже солдатских подштанников и четырех рублей с полтиной, завязанных в носовой платок, говорило о том, что уголовный мир Киева прозябал в тени.
И уж если в городе появлялись темные личности, то свои гнезда они свивали подальше от глаз властей. Например, в «Васильках», за Васильковской заставой на краю пригородной деревни Демиевки, где селились пришлые люди, занимавшиеся извозом, устраивались корчмы и трактиры, разного рода притоны, к которым городская полиция не имела никакого дела. Это была настоящая вольница уголовного люда и злачное место для разгульной публики. Нравы «Васильков» напоминали знаменитый петербургский трактир «Малинник» (отсюда и выражение — воровская малина). По вечерам в эту киевскую малину стекались со всего города любители выпить, повеселиться и поиграть в карты в «ямках» — карточных нелегальных заведениях. В трактирах пели цыгане, и под видом постоялых дворов действовали подпольные публичные дома. Здесь-то и была похищена котомка отставного драгуна Семена Магутенко, «отдыхавшего» на Лыбедской плотине после посещения шумного заведения.
Дурной славой пользовалась и местность на левой стороне Днепра, у трактира Резанова в Предмостной слободке и вокруг еще более отдаленной Никольской слободки, где селились люди с деньгами, но без вида на жительство, поденщики, бездомные горожане или просто темные личности, предпочитавшие держаться подальше от глаз полиции. Долгое время здесь вообще не осуществлялось никакого надзора за населением. Эта местность, коротко называвшаяся в городе Слободкой, славилась ворами, грабителями, «ночными художниками» и даже пиратами, бравшими за Цепным мостом на абордаж баржи с мукой и крупой.
Очень опасным местом считались яры и лесок за Городской больницей в Кирилловском монастыре. Здесь при Куреневской дороге были пустующие земли и два кабака, торговавшие водкой в любое время дня и ночи. У моста через ручей гнездились изгои общества и никому не известные лица, внушавшие самые серьезные опасения жителям соседних усадеб. В больничном лесу, писал очевидец, «никогда не гуляют больные кирилловских заведений, а только служанки из этих заведений по целым ночам развратничают с солдатами, являются утром к должности изнуренные и размножают сифилис».
С наступлением темноты движение на куреневской дороге почти прекращалось. «В этих местах, — писал знаток киевских притонов Мерцалов, — бывают нападения не только на пешеходов, но и на едущих. Ночью вас могут обобрать, перед заходом солнца, когда из города возвращаются куреневские и преварские биндюжники, они при встрече вас разбранят и иной раз поколотят. Возвращаясь большей частью навеселе, они для беседы соединяются и едут по два и по три в ряд и, загораживая дорогу, не сворачивают никому. Попробуй же кучер закричать: «Сворачивай!», в ответ получит брань, а погорячится — отколотят».
В ярах и лесу за Кирилловской богадельней нередко находили потрошенные трупы бродяг и пьяниц без жировых отложений и тех или иных органов. Как говорили в городе, это делали сатанисты, которые втайне приторговывали черными свечами из человечьего жира. Их возжигали на черных мессах для посрамления Христа. Вообще, дурная слава закрепилась за окрестностями Кирилловки с давних времен. Недаром эта земля, по преданию, извергла из своих недр Змея Горыныча, а в наши времена омрачила Киев памятью Бабьего Яра и Куреневской трагедии.
Полицмейстер жил в нескольких кварталах от разбойной «Собачьей тропы»
После того как киевскую крепость перенесли на Печерск, здесь закончилась спокойная жизнь. В овражистой местности между Московской улицей и отрогами Кловских оврагов, называемой Крестами, начали селиться наемные служители, работавшие в крепости, поденщики, бедные мещане, сдававшие свои дома в наем, гулящие девки и лица без определенных занятий.
«Около крепости на горе, — писал мемуарист Солтановский, — была какая-то бедная часть города с каменной церковью св. Ильи, толкучим рынком, где ежедневно продавались жителями Крестов и солдатами ворованные вещи. Через Кресты проходить днем было небезопасно, а ночью решительно невозможно».
Мемуарист ссылается при этом на собственные наблюдения. Как-то он возвращался из губернского казначейства с деньгами, выданными ему как выпускнику университета на проезд к месту службы. «Навязав целый носовой платок серебряных рублей, я должен был пробираться целых три версты и чуть не был ограблен на Крестах, но успел уйти».
Своя криминальная зона была и на Подоле. Бродяги, воры, пришлый люд без видов на жительство по традиции сосредотачивались вокруг Житнего рынка, толкучки на Контрактовой площади, где по утрам у фонтана Льва работодатели нанимали поденщиков. Летом городская вольница кашеварила у костров на берегу Днепра, пила водку и ночевала на поленницах дровяных складов. Тогда, в середине ХIХ века, городских изгоев называли еще не босяками, а береговым отрядом или босой командой. Очевидно потому, что они жили группами, компаниями и артелями.
Некоторое представление о среде, из которой вышло немало «героев» подольской криминальной хроники, дают записки отставного солдата. Вот как рассказывает он о найме в 1876 году поденщиков на Контрактовой площади: «Стал вместе с другими на толчке против Самсона. Еще не совсем рассветлело, а толпа все прибывала… В этот раз нанимали возить тачками землю. Работа трудная, грязная. Нанимателю нужно, например, 20 человек, и он идет на толчок, имея намерение дать копеек 80 и более в день. Но, Боже мой! Что делается тут на торгу! На 80 копеек в день является охотников вдвое и втрое. Наниматель видит такую выгоду. Начинается конкуренция самих рабочих. Одна партия скидывает цену до 70 копеек, другая идет за 65 копеек и т. д. ». Сам отставной солдат, таская дрова с барж, пока не приноравливался к работе, получал меньше 30 копеек. Чтобы представить, чего стоил такой заработок, вспомним, что в том году за входной билет в парк Шато-де-Флер надо было выложить от 10 до 40 копеек.
С появлением в городе железной дороги и ростом промышленного производства расширились и традиционные киевские криминальные зоны. Блокировать их уже не было возможности. Более того, некоторые воровские вольницы оказались внутри города и даже в непосредственной близости от его нового центра. Киевский полицмейстер 1870-х годов Гюббенет жил на Эспланадной улице, всего в нескольких кварталах от разбойной «Собачьей тропы», и это никого не удивляло.
Изменилась и жизнь берегового отряда. Он разросся настолько, что на Подоле уже не умещался. Здесь оставались в основном те, кто надеялся на честный заработок. Другая часть перекочевала с берега Днепра на более удобные для вольной жизни возвышенности Царского сада (нынешний Мариинский парк).
Воры и контрабандисты оказывали услуги революционерам-народникам
В 1875 году в Лукьяновскую тюрьму попал известный городской жулик Владимир Абашин. Скуки ради занялся он литературным трудом и составил замечательное описание криминального мира Киева. Оккупация Царского сада, предполагал он, была связана с появлением среди воров особой «партии искателей пьяных в ночное время». «Они почти не спят ночью, — писал Абашин. — Как голодные волки, рыщут из одного конца города в другой, а день просыпают в Царском саду, нередко вместе с проститутками самого низшего разряда».
Царский сад оказался настолько удобным для обитания берегового отряда, что со временем большая его часть окончательно перебралась на гору, положив начало пресловутой династии босяков Царского сада, известной всей читающей России благодаря популярным очеркам Александра Куприна. Гулять по саду стало опасно. Здесь даже днем могло произойти все что угодно. «Мы уже не раз, — писал «Киевлянин», — указывали на Царский сад как один из главнейших притонов воров и жуликов… Вчера был даже случай дневного грабежа в этом саду. Часов в 12 дня какой-то прилично одетый господин, проходивший через сад для сокращения пути, подвергся нападению двух жуликов, которые, сорвав с него часы с цепью, пустились бежать».
Еще одна крупная криминальная зона располагалась на границе Старокиевского и Бульварного участков. Сейчас трудно представить, что в нынешнем центре города прежде находились непроходимые яры. Тянущаяся вдоль них Фундуклеевская улица (ныне Богдана Хмельницкого) долгое время оставалась застроенной с двух сторон только до Городского театра (театр имени Леси Украинки). А дальше открывалась необозримая панорама Афанасьевских яров с перелесками и домиками на отдаленных кручах. В 50-60-х годах XIX века эта живописная местность называлась «киевскою Швейцариею». Киевляне предпочитали любоваться ею издали. Следы преступлений, связанных с разбоем и ночными рейдами грабителей на магазины Фундуклеевской улицы и даже Крещатика, приводили к ярам «Швейцарии».
«Печальное время настало у нас в Киеве, — писал журналист Чернышев. — С некоторого времени охотники до чужого добра, готовые на всякое безнравственное дело, доходят до крайней степени дерзости. Пользуясь разбросанностью города по горам и оврагам и невозможностью со стороны полиции уследить за ними, они не стесняются приводить свои гнусные намерения в исполнение даже во время движения городского населения. На Крещатике на днях обворовали два магазина. По вечерам на глухих улицах на прохожих нападают мошенники с целью ограбления».
Афанасьевский яр был так обширен, что обитавшие в нем воры и контрабандисты могли чувствовать себя в полной безопасности. Время от времени они оказывали даже услуги революционерам-народникам и охотно участвовали в их делах, если надо было что-то украсть или напасть под покровом темноты. Во время одной такой операции «швейцарских» разбойников летом 1877 года на их след вышла полиция и устроила облаву с погоней. Но яр не подвел своих обитателей. Как вспоминал впоследствии народник Дебогорий-Мокриевич, положение было отчаянное: «Сзади нас слышались почти беспрерывные свистки… Мы бежали по пустырям и оврагам, взбирались на какие-то кручи, вновь попадали в овраги и наконец добрались до линии построек. Тут мы прошли через какой-то сад, мимо небольшого домика и очутились на улице». Полиция осталась позади, дожидаясь рассвета, чтобы выбраться из этих яров.
Впрочем, дни «швейцарских» разбойников в центре Киева были сочтены. В 1890-х годах застройка уплотнилась, яр понемногу засыпали. На его месте протянулись улицы, а воровские малины снова переместились на окраины…
445Читайте нас у Facebook
