Александр Каневский: "Тарапунька перед каждой премьерой паниковал, а Штепсель всегда был уверен в успехе"
Дуэт украинских юмористов Тарапуньки и Штепселя был невероятно популярен в Советском Союзе. Ни один из правительственных концертов не обходился без их участия. Высокий мрачноватый Тарапунька (Юрий Тимошенко) и упитанный весельчак Штепсель (Ефим Березин) были всеобщими любимцами. Они жили в Киеве, так и не приняв многократные приглашения о переезде в Москву. Их творческий союз просуществовал чуть ли не полвека, пока смерть не унесла Юрия Тимошенко. Работать без друга Ефиму Березину было тяжело. В конце девяностых он с женой уехал в Израиль, где и ушел из жизни ровно десять лет назад. В Израиле живет дочь Березина Анна с супругом — известным актером Леонидом Каневским. Родной брат Леонида — Александр Каневский — долгие годы писал для знаменитого дуэта, а сейчас бережно хранит память о великих артистах.
— Я познакомился с Ефимом Березиным, когда они вместе с Тимошенко готовились к декаде украинского искусства в Москве, — вспоминает Александр Каневский (на фото). — В программе не хватало монолога о войне. Тарапунька и Штепсель были на пике популярности, намного старше нас, а мы (я и Роберт Виккерс) еще молодые, желторотые писатели, только набирали высоту. Но артисты рискнули заказать монолог нам, что было очень почетно и ответственно. В шестидесятые годы о войне не писал только ленивый, надо было придумать что-то необычное. Мы воодушевленно, за два дня, написали монолог, точнее, короткую монопьесу «Они не придут!» и «привязали» ее к выступлению на декаде: артист Яницкий, приехав в Москву, звонит своим фронтовым друзьям, с которыми не виделся после окончания войны, приглашает всех на концерт, представляет, как они встретятся, какие будут радость, веселье, воспоминания… И вдруг обрывает недосказанную мажорную фразу и сообщает, что они не придут, потому что все погибли на дорогах войны.
Когда я прочитал этот монолог в кабинете у директора, где проходил худсовет, настала мертвая тишина, на глазах у многих блестели слезы. Тишина продолжалась, наверное, с полминуты, первым прервал ее Юрий Тимошенко: «Хлопцы, это здорово!» Все зааплодировали, что не принято на худсоветах. Так мы выдержали экзамен у Тарапуньки и Штепселя.
*Тарапунька (Юрий Тимошенко) и Штепсель (Ефим Березин, слева) выступали вместе почти полвека
— Вы работали с ними почти двадцать лет.
— Вторую половину их жизни. За эти годы мы написали для дуэта, помимо отдельных интермедий, четыре эстрадных пьесы. Спектакли, поставленные по этим произведениям, выдерживали в среднем по тысяче аншлагов! Когда Тимошенко и Березин гастролировали по Союзу, их выступления шли в переполненных залах, и директора филармоний всегда просили дать дополнительные концерты. Артисты давали по два выступления в день, а в субботу и воскресенье — по три. Мы с Робертом удивлялись, как у них на это хватает сил.
— Рассказывают, что Тарапунька и Штепсель были совершенно разными по характеру и темпераменту. Как они уживались и дружили столько лет?
— Их дружба была уникальной: пятьдесят лет вместе в жизни и на эстраде. Оба окончили Киевский театральный институт, прошли войну от Киева до Берлина. Вернувшись, поехали в Москву на Всесоюзный конкурс артистов эстрады, где стали лауреатами. Они действительно были совершенно разными: Тимошенко взрывной, увлекающийся, рискующий, неуправляемый и непредсказуемый, большой ребенок, любимым блюдом которого были бублики с молоком. Березин спокойный, сдержанный, мудрый и рассудительный, преданный муж и заботливый отец, напрочь избегавший авантюр. Тимошенко, если кем-то или чем-то увлекался, то бурно, без удержу. Он был ценителем женской красоты, и в Киеве не было ни одного злачного места, где бы он в молодости не побывал.
Тимошенко был заядлым филателистом. Чтобы получить заветную марку, мог бросить все дела и лететь в Иркутск за каким-нибудь раритетом. Марки он коллекционировал много лет, имел десятки альбомов, каталогов, наборы луп и пинцетов. Приехав на гастроли в какой-нибудь город, не позавтракав, сразу мчался разыскивать общество филателистов. У него была одна из лучших коллекций в Украине. Потом вдруг охладел к маркам, потерял к ним интерес и продал коллекцию за полцены. Увлекся автомобилями и решил купить машину у кого-нибудь из иностранных дипломатов, которые возвращались на родину. Но для этого требовалось специальное разрешение ЦК партии. Он его получил и приобрел огромный черный «Додж», длинный, как аргентинский сериал. Когда этот агрегат разворачивался, то перекрывал не только проезжую часть, но и тротуары.
— А Березин?
— Березин все свободное время посвящал заботе о родственниках. Они исчислялись легионами: половина Одессы и четверть Кишинева. Одному не давали квартиру, другого уволили с работы, не приняли в институт, досталось не то место на кладбище… С утра до вечера Березин звонил, писал письма, ходил на приемы к министрам. Но больше всего он, любящий еврейский сын, заботился о папе и маме. Знаменитый сын-артист был гордостью родителей и предметом зависти всей Одессы. Если у мамы случались какие-то осложнения, она сразу бросала в лицо обидчику: «Знаете, кто я? Я — мама Штепселя!» Березин знал об этом, стеснялся и взывал к ее сдержанности. Однажды Ефим поехал в Одессу повидаться с родными. Подъезжая к перрону, увидел собравшуюся толпу вокруг его мамы, которая жестикулировала и указывала на приближающийся поезд. Когда они сели в такси, Березин взмолился: «Мама, я же просил тебя не устраивать митинги». На что она совершенно искренне ответила: «Фимочка, они меня узнают».
— Говорят, оба актера были очень требовательны в работе.
— Тимошенко часто говорил: «Актерство — это уже наша забота. А вы напишите так, чтобы дворник прочитал и люди хохотали!» Еще у него был любимый афоризм, который мы с Виккерсом ненавидели: «Две полухохмы — это еще не хохма». Во время работы над очередной пьесой все время ворчал: «Так, как в прошлый раз, никогда не напишем». Перед каждой премьерой впадал в панику: «Плохо! Бездарно! Не смешно! Провалимся!» И только горячий прием зала успокаивал его и вселял веру в нашу работу. Но все равно, садясь за новую пьесу, снова мрачно предрекал: «Так, как в прошлый раз, никогда не напишем». В противовес ему Березин всегда был уверен в нашем успехе. Он привык к причитаниям Тимошенко и подшучивал: «Начинаем работу над новым провальным спектаклем».
— Рассказывают, что у Березина была феноменальная память.
— Поразительная. Был такой случай. В 1955 году они, еще молодые артисты, были приглашены в Кремль, на встречу Нового года. Это была первая встреча правительства с артистами. Понятно, все очень волновались: и артисты, и дирекция, и министр. Дуэту сшили вечерние костюмы, заказали специальную интермедию. Пока ее принимали, утверждали, они не успели выучить слова. Решили учить в самолете. Только взлетели, Тимошенко потребовал: «Вынимай, будем репетировать». И тут у Березина побежали мурашки по позвоночнику: интермедия осталась дома, на письменном столе. По тому, как он побледнел, все стало ясно. Наступила гнетущая пауза. Его даже не ругали, весь коллектив был просто парализован. Березин ушел в хвост самолета, вспоминал, записывал. Через полчаса появился и, как ни в чем не бывало, обратился к партнеру: «Ну, чего сидишь — давай репетировать». Все вспомнил: и свои фразы, и Тарапуньки.
— Почему артистам так и не дали звание народных?
— С Тимошенко связано много разного рода шумных и скандальных историй. К примеру, очень он не любил помпезные правительственные концерты и под любым предлогом избегал участия в них. Однажды, за день до такого концерта в Киеве, вдруг улетел в Алма-Ату на киносъемки. В другой раз, уже в Москве, явился с перевязанной щекой. Оказалось, ему давно надо было вырвать больной зуб, но он дотянул до самого концерта. Добился своего, от выступления освободился, но Березин его огорчил: «Чудак! Тебе ведь на все концерты зубов не хватит».
Как-то дуэт пригласили на гастроли в Англию и Шотландию, и правительство Украины дало «добро», что для того времени было чрезвычайным происшествием. Друзья радовались, враги завидовали. Актеры за два месяца вызубрили всю программу на английском, оформили документы, оставалось только получить подпись секретаря райкома. Тот их приветливо принял, стал рассматривать бумаги и вдруг спросил: «А почему вы еще не члены партии? Нехорошо». Тут Тимошенко вскочил, подошел к столу, склонился над хозяином кабинета и стал выкрикивать ему прямо в лицо: «Вы оскорбляете нас этим вопросом! Пока в вашей партии такие личности, как Котенко, Гончаренко, Иваненко, не смейте звать туда порядочных людей! Выгоните из партии всех подонков, и тогда мы сами к вам придем». Березин рассказывал: «Юра орал на него, а я сидел и думал: «Все, никто никуда уже не едет». Он оказался прав — гастроли отменили.
Естественно, такое поведение вызывало злобу у советских клерков. В год, когда обоим артистам исполнялось по шестьдесят, их представили к званию народных артистов СССР. Подготовленные «Укрконцертом» документы пошли по инстанциям и… потерялись. Друзья негодовали, пытались протестовать, но Тимошенко потребовал все это прекратить: «У нас уже давно есть самые народные звания: «Тарапунька и Штепсель». И все. Больше никаких документов на звание они не подписывали и не разрешали это делать дирекции «Укрконцерта».
— Ефим Березин считался очень мудрым человеком, к которому многие ходили за советом. Его даже называли «рэбе».
— И я часто советовался с ним. Когда встал вопрос о моем переезде в Москву, он очень поддержал мою покойную жену Майю, которая настаивала на этом. Мне же не хотелось бросать любимый город, друзей, огромную квартиру над Днепром. Березин сказал: «То, что дает творческому человеку столица, нельзя приобрести нигде — она раскрепощает, расширяет кругозор, окунает в «столичность» и заряжает смелостью… Езжай, Саша, езжай. А место на киевском пляже я тебе приберегу».
— У вас были особые отношения с Березиным, ведь вы стали родственниками.
— Это правда. Фимина дочь Аня мне очень нравилась, но я был женат. Поэтому заявил ей: «Все равно из семьи не выпущу, отдам брату». Познакомил ее с Леней, они понравились друг другу, стали встречаться. Он приезжал в Киев, она — в Москву, вот и довстречались до свадьбы. Березин был замечательным отцом, тестем и другом. Я очень любил его.
— У Ефима Иосифовича были трепетные отношения с супругой Розитой.
— О Розите я мог бы написать отдельный большой рассказ. Она была эталоном жены артиста. С честью, достоинством, а главное, великим терпением выполняла свою нелегкую миссию. Это был особый дар, талант лавировать между ревнивыми и всегда недовольными родичами, не осложнять жизнь мужу упреками, жалобами, разборками и вырастить детей знаменитого и богатого папы порядочными и честными людьми, а не зажравшимися, избалованными эгоистами. Вспоминаю, как Тарапунька и Штепсель в кабинете у Березина репетировали какую-то сценку, с танцами, прыжками, кульбитами. Через час Фима вышел в гостиную и попросил у Розиты свежую рубашку, поскольку весь пропотел. «Подожди», — сказала супруга и привела маленьких дочку и сына. Указала им на мокрую спину Березина, сказав: «Вот так, дети, папа зарабатывает деньги».
Когда дети выросли, она стала ездить с мужем на гастроли. Войдя в номер гостиницы, первые полчаса переставляла стулья, кровати, создавая домашний уют. На стол стелилась любимая скатерть Березина и ставилась ваза с его любимыми цветами, в ванной висел его любимый халат. Уже тяжело больная, Розита беспокоилась не о себе, а о том, чтобы Фимочка вовремя выпил свои таблетки. Конечно, Березин любил и ценил ее. За двадцать лет нашей дружбы я ни разу не слышал, чтобы он хоть раз повысил голос на жену или на детей.
— Пишут, что артист обожал сладкое.
— Очень любил сладости, рюмку коньяка за ужином, застолья. Ефим Иосифович был замечательным тамадой, мудрым и остроумным. Друзья называли его просто Фимой.
— Почему Ефим Иосифович уехал из Киева в Тель-Авив?
— В 1992 году он вместе с Розитой прилетел в Израиль повидаться с дочкой Анютой, моим братом Леней. Прилетели на месяц, а остались навсегда. На второй день у Березина случился инфаркт. Через неделю его выписали из больницы, разрешили, как потом восторженно рассказывал Ефим, плавать, бегать трусцой, даже выпивать пару рюмок коньяка. Но при этом категорически запретили летать, тем самым отрезав им путь домой, в Киев. Они приняли израильское гражданство и стали жить в Тель-Авиве.
В 1995 году Березину исполнялось семьдесят пять лет. В Украине всегда широко отмечали юбилеи любимого артиста, и я видел, что он грустит, оказавшись оторванным от своей среды, киевских друзей, коллег и зрителей. И тогда, переступив через свою нелюбовь к юбилеям, я решил устроить ему праздник. Мы сняли зал «Синерама», вмещающий около двух тысяч зрителей, и во всех газетах и на радио объявили о предстоящем событии. Людей было море! Фима сидел в зале нарядный, красивый, рядом со счастливой Розитой. В финале праздника две молодые актрисы вывели его на авансцену и он, остановив поток аплодисментов, произнес: «Перед отъездом в Израиль в Киеве, у остановки троллейбуса, ко мне подошла женщина и спросила: «Скажите, вы не Штепсель?» — «Штепсель», — ответил я. — «Смотрите, вас еще можно узнать». Когда в зале затих смех, он продолжил: «Спасибо за то, что вы меня помните». А после вечера, за кулисами, обнял меня и сказал: «Спасибо тебе за этот праздник, Сашенька. Это мой последний выход на сцену — больше я выступать не буду. Не хочу быть смешным».
Его решение было понятным: болезнь Паркинсона выматывала силы, съедала память, нарушила координацию движений. Он с помощью израильских врачей стоически боролся с этим страшным недугом и благодаря заботе Ани и Лени прожил еще десять лет. Последние годы уже не выходил на улицу, не принимал журналистов, не давал интервью и даже не подходил к телефону.
— Он тосковал по Украине?
— Конечно. Интересовался всем, что там происходило, читал газеты, слушал радио. Я делал телепередачу о газете «Неправда», которую выпускал в Киеве. Березин уже был прикован к постели, с трудом разговаривал, но продиктовал мне: «Я желаю радости моему родному городу Киеву, желаю счастья моей Украине». И, перефразируя традиционное приветствие Тарапуньки, закончил: «Шаломаленькі були».
— Рассказывают, для Ефима Иосифовича было сильным ударом то, что Юрий Трофимович умер буквально у него на руках.
— Это случилось на гастролях артистов в Ужгороде. У Тимошенко случился инфаркт. Он отлежал там в больнице двадцать один день. За ним приехали Березин и администратор. Тимошенко оделся, попрощался с персоналом больницы, вышел из ворот и упал. В Киев его привезли уже в гробу.
В Киеве не очень афишировали уход из жизни Тарапуньки, чтобы «не создавать ненужный ажиотаж». Но властям не удалось провести похороны «шепотом». К Дому актера, где прощались с Тарапунькой, подъехать было невозможно: вся улица Большая Подвальная была запружена киевлянами, которые пришли попрощаться со своим любимцем… Одним из последних подошел к другу Ефим Березин. Он стоял молча, раздавленный горем, мгновенно постаревший. Наконец с трудом выдавил из себя: «Так много хотел сказать тебе… Так много…» Снова умолк и произнес: «Прости, Юра, я впервые забыл свой текст».
У могилы Тимошенко я вспомнил стихи, которые сочинил в день его шестидесятилетия. Стихи были шутливыми, но заканчивались так:
Тебя всегда любил народ,
За дерзкий смех, за ум свободный.
Встать, шут идет!
Встать, шут идет!
Встать! Шут идет народный!
Будь моя воля, я бы высек каждому из них на памятнике: «Встать! Здесь шут лежит народный».
Верю, что таки увижу памятник народным артистам в столице их родной Украины, которую они всю свою жизнь любили и прославляли.
7137Читайте нас в Facebook
