"Киборг" Анатолий Свирид: "Мы ничем не могли помочь раненым. Они остывали в наших руках..."
После подрыва нового терминала аэропорта тяжелораненые бойцы умирали от боли, потери крови, переохлаждения. Поддержки ждать было неоткуда. Тогда старшина Анатолий Свирид пошел к боевикам на переговоры: предложить себя в заложники, а за это попросить медицинскую помощь для побратимов, обреченных на мучительную смерть…
— Вы понимали, что идете на верную гибель?
— Думал: убьют меня — дело такое, а не убьют — может, кого-нибудь спасу. Да и те, кто умерли, должны быть похоронены дома, а не в терминале, — говорит Анатолий Свирид.— Был более чем уверен, что на подходе боевики станут шмалять по ногам — чтобы поприкалываться, а потом добьют-дорежут.
Разыскал какую-то белую тряпку. Шел один. Без оружия. Ну как шел? Едва переставлял распухшие посеченные ноги. Да плюс ушиб ребер, раненая рука… Еле дышал, короче.
Меня ждали между третьим и четвертым рукавами аэропорта. Около сорока человек стояло. «Сборная солянка» — разные национальности, разная форма. Кричали: «Сейчас рэзать будем!» Но, коль я уже выбрал этот путь, чем меня можно напугать? Ничем.
Высокий статный парень с военной выправкой представился: «Я российский офицер, позывной «Серб». Еще присутствовал «Матрос», он старшим был у Моторолы (россиянин Арсений Павлов, возглавлял подразделение боевиков «Спарта». — Авт.). Я сказал им, что готов стать заложником, пусть только дадут коридор — вывезти тяжелораненых. Попросил телефон, чтобы связаться с нашим командованием. Но боевики ответили: «Никакого коридора. Раненым поможем, но все поедете к нам». Альтернативы никакой, качать права — бессмысленно. Правда, они сразу отправили в терминал медика, тот оказал первую помощь ребятам.
Тяжелораненых, включая меня, отвезли в областную травматологию, а легкораненых — в какой-то подвал. Их там сильно избивали. Не те, кто воевал с нами в аэропорту, а те, кто в тылу сидел. Вымещали таким образом свой страх. Там забили Игоря Брановицкого (посмертно удостоен звания Героя Украины. — Авт.). Он сам признался, что пулеметчик. Может, Игоря и можно было спасти как-то, но Моторола сказал: «Не жилец» — и расстрелял его. Игорь настоящим был. Такой человек: когда есть, его не видно, не слышно, не заметно. Но когда его нет, ощущается очень большая потеря. Без слов все делал. Идеальный солдат.
— Помню один из последних снимков Игоря, лицо на фото такое хорошее… Сколько человек выжило благодаря вам?
— По-моему, шестнадцать. Ребята реально «на выходе» были: то приходили в сознание, то отключались. Без помощи были бы обречены. Стасу Стовбану одну ногу спасли, а вторую отрезали. Остап Гаврилюк тоже остался без ноги, но живой. Сапер Максим Кривошапка тоже жив.
— Как вы попали на войну?
— Добровольцем. Вкратце расскажу о себе. Родился в селе Панасовка Сумской области. Воспитан на героических советских фильмах и книгах. Мечтал быть таким, как их красивые, сильные герои. Готовился стать военным: хорошо учился, занимался спортом. Однако в военное училище не приняли из-за… искривления носовой перегородки.
Весной 1996 года призвали в армию. Дослужился до звания старшины роты спецназначения, остался на сверхсрочную. В апреле 1997 года сдал квалификационные испытания на право носить краповый берет (высшая форма поощрения военнослужащих спецназа. — Авт.), чем горжусь. После демобилизации долго работал ведущим специалистом службы безопасности металлургической компании.
К событиям на Майдане поначалу относился настороженно, поскольку многих «лидеров» наблюдал не по ТВ или на трибунах, а когда они были сами собой. Но когда дело приняло серьезный оборот и пролилась кровь, не смог усидеть дома. Мои знания и опыт пригодились. Будем надеяться, что Небесная сотня погибла не зря. Хотелось бы в это верить.
После завершения Революции достоинства меня пригласили в Национальную гвардию — инструктором по боевой и тактико-специальной подготовке. Тогда ее только формировали. Хорошо, что в то время там, в Новых Петровцах, был генерал Кульчицкий (Герой Украины генерал-майор Сергей Кульчицкий погиб в мае 2014 года под Славянском. — Авт.). Он смог снизить уровень накала между майдановцами и милиционерами. Это далось очень нелегко. Вот кого надо было министром обороны ставить! Он настоящий воин.
— Вы предполагали тогда, что вот-вот может начаться нечто невообразимое?
— Вообще, думал, что на Киев могут сбросить десант. И понимал, что у нас никто не готов встретить его. Военные были деморализованы.
Позже батальон передислоцировали в Павлоград, а меня Кульчицкий отправил домой: «Когда надо, вызову». Собирался к ним, купил билет на 1 мая. Но генерал велел билет сдать — их переправили в Славянск. Больше Кульчицкого живым не видел.
Когда начались боевые действия, позвонил в военкомат и попросился добровольцем на фронт.
В августе попал на Житомирский полигон. Там формировали 90-й отдельный аэромобильный батальон 95-й бригады (потом его перевели во вновь созданную 81-ю бригаду ВДВ).
В зону АТО мы отправились в ноябре. Местом постоянной дислокации батальона стала Константиновка. Чуть раньше (поскольку я был помощником комбата) мы объехали все села вокруг аэропорта: Опытное, Водяное, Тоненькое, Пески, Орловку. Выбирали там позиции для гаубиц и минометов.
Заезд в Донецкий аэропорт для нас был первым, все воспринимали это как легкую прогулку. Да, видели сюжеты по телевизору, в Интернете, но это ведь происходило где-то, не с нами. Осознание, что это война, что все по-взрослому, пришло, когда мы потеряли первых наших ребят. 29 ноября, в свой день рождения, в Песках погиб Дима Ильницкий — прилетела мина. Ваня Лесников получил тяжелые ранения: в спину вошло много осколков, выпали все внутренности…
Меня накрыло 2 декабря на «Зените» (позиция перед аэропортом). Мне еще повезло. Та мина, что ранила и контузила меня, разорвала на куски парня из ПВО. На его каске было написано «Грач». Каска улетела вместе с головой… Его опознали по номеру пистолета.
Вывезли меня в Авдеевку, потом в Тоненьком медик Саша Кондратюк (он потом погиб в аэропорту) достал осколки и вколол обезболивающее. Ту ночь мы просидели во вкопанном в землю контейнере, служившем блиндажом. Позже в Днепре, в больнице имени Мечникова, навестил Лесникова, который перенес восемь операций. В тот день Ваня умер. И я досрочно выписался из госпиталя, чтобы попасть на его похороны.
Когда вернулся, мне дали направление на МСЭК (медико-социальная экспертная комиссия), но вместо комиссии я отправился в аэропорт. 15 января мы с Пашей Кочубеем (позывной «Итальянец») приехали в Константиновку.
— Вы ведь могли после ранения не идти больше на фронт?
— «Косануть», конечно, мог. Мог не спешить. Но знал, что в начале января будет заезд моей роты в аэропорт, знал, что я нужен ребятам. Перед этим туда зашли те, кого я готовил. Считаю, что удачно.
— Туда добровольно отправлялись?
— Никто по приказу не ехал. А если человек отказывался, к этому нормально относились: твое решение. Я тогда ребятам сказал, что никого не заставляю, но сам поеду в любом случае. В последнем заезде нас было 11 человек вместе с медиком.
Из Константиновки выдвинулись в Водяное. Там двое суток в полной боевой готовности ждали команды. В эти дни были массированные обстрелы с обеих сторон.
— Мама знала, где вы?
— Она ушла из жизни, когда мне было шесть лет. Жена все понимала. Оксана у меня боец. Поразил ее звонок 20 января: «Знаю, что ты ранен, что не ходишь. Но всыпьте этим п… м по первое число».
С 18 на 19 января ситуация часто менялась. Ломали головы, как завезти нас. Рассматривали даже вариант отправиться пешком по взлетке. Хотя, по большому счету, надо было не заезжать, а выводить ребят оттуда. Сколько жизней сохранили бы! К тому времени мы удерживали только новый терминал. Оборона аэропорта потеряла смысл сразу после того, как наши вышли из старого терминала. Потом следовало готовить планомерный вывод: заминировать территорию и покинуть ее. С военной точки зрения это было бы правильно.
— Кто должен был принять решение? Начальник Генштаба?
— Конечно. Я так понимаю, что он не мог сказать Порошенко, что надо покидать аэропорт. Всем нравились «киборги». Стойкость и все прочее — это отлично. Но мы не имели права терять лучших бойцов! Не так много у нас мотивированных и подготовленных людей.
Да, нас называли «киборгами». Дух несломленный, «бетон не выдержал, а „киборги“ выстояли». Современные казаки… Поймите, мы воевали не за Порошенко, не за Муженко, не за Полторака, а за родных и близких, за наш флаг, который там висел, за нашу землю. Кстати, флаг, который у меня тогда под бронежилетом был, сейчас висит в музее.
Прибыли ближе к утру 19 января. Нашу машину забросали гранатами. Но высадиться удалось без потерь. Быстро погрузили часть раненых, и машина уехала. Вместе с теми, кто остался, нас насчитывалось, по-моему, 54 человека.
Сразу же началась «жара»: огонь из минометов, гранаты, штурм за штурмом без передышки…
На рассвете погиб первый боец из нашего заезда — Олег Мусиенко. Стоял на посту, ему под каску, за ухо, залетел осколок. Он единственный, кого убили до подрывов здания.
Часов в десять утра пошла газовая атака. Очень неприятная штука. Боевики сначала пустили дым, чтобы определить направление ветра, затем — газ. После одного вдоха спазмируются дыхательные пути — ни вдохнуть, ни выдохнуть, выедает глаза и открывается страшная рвота. Нас долго и мучительно буквально выворачивало наизнанку.
— Как спасались?
— Дышали через влажные салфетки. Но это слабо помогало. Боевики рассчитывали, что мы станем выбегать на воздух, и они тут же откроют пулеметный огонь. Не дождались.
Только чуть отдышались, начался штурм. Сразу же после него первый подрыв: упала единственная стена, которая хоть как-то защищала от танкового огня то, что осталось от нового терминала. Получился «аквариум» — все как на ладони. Они прицельно палили по нам со стороны старого терминала. Не раз выезжал «сепарский» танк и стрелял прямой наводкой. Часто слышали крики «Аллах акбар!»
В этот подрыв меня отбросило метров на десять, хотя я нехилого сложения. Слышал, что все чувства в такие моменты обостряются настолько, что можно увидеть полет пули. Не верил никогда… Но я действительно видел, как накатывает взрывная волна. Еще успел подумать, что мне конец. Сорвало каску. Потерял сознание. Ребята, которые сбоку сидели, рассказали потом: «Видим, что „Спартанца“ снесло. Решили, что хана ему».
— Почему у вас такой позывной?
— Нравилась мне история этих славных мальчишек. Нравилось, как из них готовили воинов! А у нас по мобилизации набирают «аватаров» (так в армии называют людей, склонных к выпивке. — Авт.) и удивляются потом: что ж мы так воюем?..
В общем, ребята, услышав пару отборных матов, поняли, что я жив.
Позже, во время очередного штурма, ко мне прилетела граната Ф-1. Повезло, что вел огонь в ту сторону и заметил, что она упала на расстоянии вытянутой руки. Среагировал. Отпрыгнул. Только ноги посекло.
Как раз «Рахман» (Андрей Гречанов, начальник разведки 81-й бригады. — Авт.) справа был, слева — Игорь Брановицкий. Игорь меня и вытащил из-под завалов. Там же как? Нашел бревнышки, ящик с патронами, цинк — делаешь для себя «баррикаду», чтоб вести огонь.
Перевязал ноги жгутами. Чувствовал, что в ботинки течет кровь, но даже взглянуть возможности не было. Позже насчитал больше 20 осколков. Вкололи мне буторфанол. Лекарство подействовало: лежишь на бетоне, в луже крови, а тебе кажется, что ты на берегу моря. Правда, очень холодно. Нестерпимо хотелось пить. Так всегда бывает после ранения. Воды не было — только лед и снег.
— Второй подрыв был еще страшнее?
— С обеда 19-го нас атаковывали почти непрерывно. А утром 20-го стало тихо. Попросил «Итальянца» помочь мне встать. Доковылял до нашего периметра. Там встретил «Психа» (медик Игорь Зинич, он в аэропорту месяц безвылазно сидел) и «Краба» — Ивана Зубкова (старший лейтенант ВСУ, Герой Украины. — Авт.), именем которого теперь назван наш батальон. Он погиб после второго взрыва.
Стоим, разговариваем, что делать дальше. Связи нет — за день до этого «сепары» вышли на нашей волне, то есть понятно, что они все слышат… И тут опять подрыв. Гораздо сильнее первого — все этажи улетели. Ощущение, что поднимается бетон, а ты летишь в преисподнюю. Покрутило меня в воздухе изрядно. Потом, что называется, «выключили свет»… Когда очнулся, понял, что вишу головой вниз, кровь заливает глаз. Отовсюду крики, стоны, маты. Один кричит: «Пацаны-ы-ы!» Его плитой придавило, словно поплавок болтается. Второй орет: «Где моя рука?» Третий: «Где моя нога?»
Рядом справа лежал «Псих». Его посекло сильно. Чуть дальше парнишка с перебитыми ногами. Слева «Итальянец», недалеко от него Женя Яцина, тоже с перебитыми ногами, кричит: «Командир, пристрели меня».
У меня из перебитого пальца руки кровища хлестала фонтаном. Паша перевязал.
— Было чем перевязывать?
— Аптечка была. Большой рюкзак медиков улетел вниз, его не нашли. Паники не было. Кто мог, стали вытаскивать тяжелораненых из-под завалов и выкладывать их на бетонный пол. Сделали периметр и держали оборону. Я ждал штурма. Но, слава Богу, обошлось.
Попытки связаться с командованием ни к чему не привели. Тогда я набрал Константина Стогния (известный телеведущий, журналист. — Авт.), попросил, чтобы он напрямую вышел на Генштаб и доложил обстановку. Костю заверили: «Там идет спецоперация, все класс». Ну да! Тут, правда, ребята умирают. У кого-то счет идет на секунды, у кого-то на минуты, на часы. Спецоперация…
Около полуночи ко мне подошла часть бойцов: «Ситуация критическая, надо уходить». Ответил: «Не держу вас, идите, но я остаюсь с ранеными». Если мы будем бросать людей — не имеет значения, раненых, погибших… Этот разговор слышал Игорь Брановицкий. Подошел и сказал: «Командир, я остаюсь с тобой»… Та группа вышла.
— Как?!
— Ну как? Вышли да пошли под первым рукавом терминала. Там «до дому» — 430 метров.
А перед этой группой выскочил «Рахман» со своим бойцом-разведчиком. Они добрались до своих, взяли подмогу и предприняли попытку прорваться к нам, но один МТ-ЛБ (многоцелевой транспортер легкий бронированный) перевернулся, а второй сожгли. Не добрались, в общем.
Мы же все-таки надеялись, что будет эвакуация. Даже пошли с Игорем осмотреть место, чтобы маячками встретить нашу машину.
Связавшись вечером с замкомбата майором Котвицким, услышал: «Ждите, ночью за вами приедут, прилагаются сверхусилия». Говорю: «Ребят с перебитыми позвоночниками и ногами надо вывозить лежащими, запрашивайте коридор». Все знают, что есть связь с той стороной, с российскими генералами. Ребят можно было спасти… Но этого не случилось.
К утру умерли больше половины тяжелораненых, включая Женю Яцину, «Психа». Мы ничем не могли помочь. Только кололи лед, клали им на губы и за руки держали. Они остывали в наших руках.
Снова связался с Котвицким. Он опять рассказал про переговоры. Говорю: «Иду на переговоры сам».
— Не запретил?
— А что он мог сказать? Как запретить? Для меня жизни ребят, в отличие от всех этих ублюдков, это не цифры в сводке.
— Как к вам относились донецкие медики?
— Более-менее толерантно. А вот местные жители просто ненавидели. В травматологию как-то привезли женщину, посеченную осколками. Говорили нам: «Укры, это все из-за вас».
Однако, справедливости ради, скажу, что осенью 2014-го в Краматорске горожане нас просили: «Ребята, не уходите. Главное, чтоб не пришли ополченцы»… На Донбассе много нормальных, адекватных людей.
После больницы меня отвезли в здание СБУ. Там в большой камере держали всех наших. Спали в архиве на железных полках стеллажей. Свет горел постоянно. Счет времени потеряли совсем. Считали по походам в туалет — три раза в сутки. Кормили дважды в день. Бывало, и не кормили.
Самое мерзкое — моральное давление. Очень активничали их «демоны», которых «на яму» за всякие провинности кидали. Они заглядывали в окна, кидали камни, кричали. «Боевые буряты» и прочие «туристы Путина» — кого там только не было… Этот интернационал плюс сплав бывших ментов и уголовников — это, конечно, жесть. Все по принципу большевизма: «Кто был ничем, тот станет всем».
— А теперь о шоу, которое боевики устроили 22 января. На YouTube оно называется «парад пленных «киборгов». Видео невозможно смотреть без слез.
— Всех загрузили в «Урал» и повезли. Мол, посмотрите, что сотворили с Донецком. Нас, едва живых, вели строем, а вокруг бегали какие-то бабки, плевались, пинали, кидались чем-то: «Укропы, ублюдки, зачем пришли на нашу землю?» Журналисты все это снимали. Боевики же не признаются, что они сами стреляют по мирным городам. Наши пленные, которых выгоняли на работы, видели не раз, что одна «сепарская» гаубица стреляет по Пескам, а вторая — по кварталам Донецка.
*"Нас, едва живых, вели строем, а вокруг бегали какие-то бабки, плевались, пинали, кидались чем-то: «Укропы, ублюдки, зачем пришли на нашу землю?» (фото EPA/UPG)
— В плену же оказались не только вы, но и ваша жена.
— Подрубило меня сильно, когда узнал, что она тоже попала к боевикам. Как-то волонтер, который нас проведывал, дал телефон, чтоб я позвонил ей. Не ответила. Набрал куму. Она говорит: «Оксана поехала за тобой и… пропала». Вот это был удар ниже пояса! Пока не знал, что жена исчезла, еще держался…
Оксана сама отправилась меня вызволять. До Донецка не доехала — на блокпосту вместе с попутчиками ее забрали.
Вскоре супруга вышла на связь и сообщила, что она у Рубана (Владимир Рубан — руководитель центра по освобождению пленных общественной организации «Офицерский корпус». — Авт.), что все хорошо. Немного отлегло. А до этого звонка места себе не находил.
Чуть позже нам организовали свидание. На полчаса. Меня вывезли на перекресток возле СБУ, а Рубан приехал с Оксаной. Она сильно плакала. Даже не помню, о чем говорили. Жена привезла три мандаринки. Потом в камере по дольке делил на всех. Там ценности какие? Глоток воды, чая. В мирной жизни люди зачастую не осознают, что у них есть все. Даже более чем. А в неволе все по-другому. Другая реальность.
— Предлагали перейти на их сторону?
— Нет. На допросах говорили: «Обмену не подлежишь. Ты „киборг“. Вернешься и будешь опять убивать»… А ребятишкам помоложе намекали.
Знаете, был уверен, что не попаду в плен. Такого варианта вообще не допускал.
— Вы планировали, что будете делать дальше?
— Не сидел бы, конечно. Попытался бы бежать. Парни из 3-го полка спецназа говорили: «Спартанец», быстрей заживай, да будем делать ноги". Пробыл там месяц… Уверен, что от смерти меня защитила надпись на бронежилете: «Папа, я тебя люблю!», которую сделал мой сын.
*Анатолий Свирид: «Уверен, что от смерти меня защитила надпись на бронежилете: „Папа, я тебя люблю!“, которую сделал мой сын» (фото из «Фейсбука»)
— Вы сейчас возглавляете общественную организацию «Серця кiборгiв».
— Сразу расставлю точки над «i»: у меня не предвыборная кампания. Это проект не на один год. Толчком для принятия решения о создании организации стала смерть Максима Ридзанича («Адама»). Он погиб 20 марта 2015 года под Опытным. Мы очень хорошо общались. У обоих были краповые береты.
У Макса остались трое детей. Когда хоронили, детишки кричали: «Папа, ты куда?» Я сам полусирота, знаю, каково это. Решил для себя, что буду по возможности помогать его ребятишкам, и не только его.
Сегодня опекаем около ста детей погибших бойцов. Финансово помогают знакомые и друзья. Они не ура-патриоты, не бьют себя в грудь, не клянутся в любви к Родине. Просят не благодарить их даже в постах в соцсетях.
Мы проводили много всяких мероприятий: квесты, походы в театры, цирк, на экскурсии, на мастер-классы, на тематические встречи с бойцами в школах и музеях. Но телеканалы не снимают об этом сюжеты.
Еще меня очень волнуют родители погибших на фронте киевлян. Мама Вани Лесникова просит: «Ребята, вы хотя бы звоните иногда». Ей и таким, как она, очень нужна поддержка.
Мы с «Киевавтодором» договорились, что на их базе в Херсонской области будут отдыхать и дети погибших, и ветераны АТО, и их родители.
Для таких людей мы обязаны делать все по максимуму. Главное — верить, что все будет хорошо, и работать на благо страны.
Тем, кто хочет помочь детям погибших бойцов, сообщаю реквизиты: ЕДРПОУ 40 185 249 ПАТ КБ «ПриватБанк» МФО 380 775 р/с:
№ 26 005 056 115 910 (гривня),
№ 26 005 056 115 329 (доллары),
№ 26 002 056 121 877 (евро).
Адрес общественной организации «Серця кiборгiв»: Киев, Харьковское шоссе, 201/203.
Телефоны: (044) 374−73−04, (050) 337−37−04, (050) 337−37−05.
10471Читайте нас в Facebook
