"Киборг" Евгений Ковтун: «После второго подрыва терминала ДАПа меня привалило блоками...»
Оборона Донецкого аэропорта длилась дольше, чем оборона Сталинграда, а «киборги» стали для всего мира примером мужества, отваги, воинской доблести и чести. Они умирали от боли, потери крови, переохлаждения, но держались до последнего.
В числе героев, находившихся в аэропорту в самые последние дни, был и боец 93-й механизированной бригады киевлянин Евгений Ковтун. Он и его боевые побратимы, выжив после нескольких подрывов на терминале, сумели прорваться к своим. Евгению тогда было всего 30 лет, дома его ждали жена, двухлетний сынишка и родители.
— Евгений, во всех интервью вы говорили, что больше всего боялись попасть в плен. А если бы это все-таки случилось?
— Вы спросили — аж мурашки по коже пошли. Не знаю… Нельзя предвидеть, как будешь себя вести. Но каждый, кто был на фронте, думает об этом. Только в ДАПе (Донецкий аэропорт. — Авт.) я для себя впервые понял, что плен — это реальность, на которую сложно повлиять.
— Как вы попали на войну?
— Да как-то все спонтанно получилось. Я специалист в IT-сфере, закончил авиаинститут, никогда не служил в армии. Как и большинство сограждан, весной 2014-го смотрел новости по телевизору. Там показывали аннексию Крыма и первые столкновения на Донбассе. Меня сильно зацепила трагедия под Луганском (14 июня 2014 года при заходе на посадку был сбит военно-транспортный Ил-76, погибли 49 человек, в том числе 40 десантников 25-й военно-воздушной бригады. — Авт.). Я лежал на диване, смотрел телевизор, пил пиво…
— У вас даже позывной «Пузо» из-за любви к нему?
— Ну да. Но уже врачи запретили, сказали, что выпил свое.
И вот пошли на экране титры — фамилии и годы рождения погибших ребят. 1991-й, 1990-й, 1989-й, 1987-й… Стало не по себе. Думаю: блин, возможно, у них ни семьи, ни детей, они по сути ничего после себя не успели оставить. Пацаны ушли в небо целым подразделением.
К тому же я немного историей увлекался, особенно конфликтами, которые развязывала Россия с соседними странами и братскими, как там говорят, народами. Понимал, что рано или поздно, если их не остановить, дойдет до того, что и мой сын будет воевать, когда придет его время. В общем, понял, что пора.
В военкомате за 20 минут прошел медкомиссию. Надо будет — позовут.
— Дома как отреагировали?
— Жене сказал, что приглашали сверить данные и вроде бы взяли на карандаш.
В августе отправились отдыхать. Впервые за многие годы у нас с женой совпали отпуска. Собрались к теще в Винницкую область, а оттуда под Одессу на море. Все распланировали, выбрали отель. Но спустя два дня позвонили из военкомата: «Через два часа вы должны прибыть». Объяснил, что не успею, ведь ехать почти 300 километров. Но пообещал все равно прибыть в тот же день. Жена восприняла все спокойно: надо так надо. Конечно, была не в восторге.
Около одиннадцати ночи пришел в военкомат. Там сказали, что ждут на следующий день к обеду. Четырнадцатого августа уехал на Яворовский полигон. Там пытались делать артиллеристов из людей, которые в армии никогда не были, — учили обращаться с СПГ-9 (станковый противотанковый гранатомет. — Авт.). Старался учиться добросовестно. За 12 дней пару раз стрельнули из гранатомета.
.jpg)
* Евгений Ковтун: «Все понимали, что в аэропорт попасть можно, а вот выйти не у каждого будет шанс». Фото из «Фейсбука»
-- Как-то все сумбурно было, -- продолжает Евгений. -- Под дождем приняли присягу. Без пафоса. Попал в доблестную 93-ю отдельную механизированную бригаду. Борт новобранцев отправили в Днепропетровск. Нас оформили в первый батальон.
В сентябре съездили небольшой группой на несколько дней в АТО.
— На передовую?
— Нет, за техникой. Там ее собирали. Ничего такого не было. Никаких боев не видел.
А в октябре тем, у кого есть высшее техническое образование, предложили отправиться в Яворов учиться на корректировщика артогня. Понимал, что надо ехать, потому что желающих было не так много. Я предложил своему другу Денису (Денис Клещевский, позывной «Клещ». — Авт.), который тоже авиационный институт заканчивал. Он был не против.
Через десять дней получили еще одну военную специальность. Третью по счету. Знаете, когда тебя обучают за такой короткий срок, но при этом кто-то говорит, что его не взяли в армию, потому что специальность какая-то не та, все это отговорки.
Учили нашу группу действительно качественно. Ребята, прошедшие АТО, буквально стояли над душой.
Вернулись в бригаду. В конце октября выдвинулись на передовую. Но наш экипаж не доехал — сломалась техника. Мы в ветровках, одеты не по сезону. Думали-то, что через пару часов будем на месте, а добирались трое суток, спали в посадках. Короче, даже не доехав до фронта, несколько раз чуть не замерз.
Попали в Пески. Однако повоевал лишь пару дней. Получил сильный ушиб грудной клетки и поломал руку. Когда мама узнала об этом, подумала, что я лишился руки. Пришлось фотографироваться.
После больницы прибыл на реабилитацию в Киев. Все время думал о ребятах. Гипс сняли быстро, но рука не работала, не мог ничего в ней держать. Тем не менее поехал в АТО.
Ребята потом, конечно, ругались, ведь им приходилось помогать мне. Даже бронежилет не мог сам застегнуть.
Перед Новым годом случился первый удар. 29 декабря на нас напала диверсионная разведывательная группа, погибли трое моих друзей. Один из них — Алексей Дурмасенко (позывной «Динамо») — незадолго до этого вернулся из ДАПа. Есть много видео, как они с ребятами устанавливали на крыше нового терминала украинский флаг. Молодой парень…
В тот же день дали команду, что мы с Денисом уходим в ДАП. Хотя туда точно не рвались, но и убегать бы не стали, скажем так. Начали собираться. Но никуда не поехали: приказ был отменен.
Пятого января вечером начальник штаба принес приказ, что в ДАП едет только Денис (меня из-за руки как бы списали). Там нужны корректировщики огня. Говорю: «Давайте поеду тоже. Я Дениса подбил на это все, а теперь он поедет сам. Как-то некрасиво». Короче, уломали мы начальника штаба, да он и не сильно сопротивлялся. Дали полчаса на сборы. Настроение было ужасным: только с похорон…
— Вы понимали, что это мог быть билет в один конец?
— Лежим с Денисом ночью. Он говорит: «Блин, такое плохое чувство. Сейчас тишина, но что-то будет».
Нам не дали долго поразмышлять. Приехала машина, нас отправили в Водяное, в штаб 81-й бригады. Там проверили наши знания и определили, что Дениса отправят на метеовышку, а меня на терминал.
— В аэропорт тогда ведь проезжали через так называемый зеленый коридор, который вы назвали «коридором позора». Все наши машины, согласно договоренностям, обыскивали боевики.
— Можно было сказать, что я не поеду, не стану позориться. Но ребят же надо сменить. Понятно, что такая процедура никому не нравится.
— Боевики себя вели как хозяева?
— Конечно. Но я для них не сильно был интересен, потому что выглядел очень невзрачно. Картинка не та. Я маленький, пухлый, на мне старая дряхлая форма, не берцы, а резиновые дутики на два размера больше. Из вещей — облезлый автомат, маленький спальник да обычный армейский вещмешок времен Второй мировой войны. Больше ни фига не было. Короче, точно не вояка.
Когда борт машины открыли, я сразу спрыгнул. Но меня не трогали. А к ребятам из 74-го разведывательного батальона подошел оператор с камерой. Их выстроили, и началось. Они стоят возле открытых рюкзаков, что-то выкладывают. Картинка — то, что надо.
Стояли на мосту. У нас по автоматному рожку на брата, да и то отстегнутому. А у них — пулеметы, танк, БМП. Щемить людей, когда у них нет оружия…
— …они умеют.
— Это дешевые понты. Ничего, мы все стерпели. Но потом этим тварям дали прикурить.
Руководила процессом якобы «полиция «ДНР». Но видно, что на самом деле все курирует «поребрик». Никто и не скрывал особо.
— Сколько примерно тогда в аэропорту было ребят?
— Могу ошибиться. Думаю, на вышке приблизительно человек около 30, в терминале — 55. Там были хлопцы из 93-й бригады, 74-го отдельного разведбата, 81-й бригады ВДВ, пара добровольцев.
Доложил коменданту о прибытии. Первое ощущение от увиденного было… немножко ужасное, если честно. Уезжали ребята, которых мы меняли, — чумазые, очень подавленные и сильно виснажені, как у нас говорят. Такое ощущение, что люди тяжело и очень долго работали. Выражение глаз не описать. Они понимали, что для них все страшное закончилось. Будут жить.
Старался заставить себя не обращать на это внимание. Моя ротация не скоро.
— Что увидели вокруг?
— Черные стены, все обгорелое. Темень, — продолжает Евгений Ковтун. — Там вечная ночь. Свет можно было несколько дней не увидеть. Условия, конечно, неописуемые.
Когда мы находились в Песках, я знал, что могу раз в неделю-две найти место, чтобы помыться, поесть, относительно спокойно поспать. А в аэропорту даже в туалет сходить сродни подвигу. Надо кого-то попросить подстраховать, пробежать коридор, отстреливаясь…
Но самым большим страхом лично для меня было ранение. Потому что в Песках или еще где-то в такой ситуации я знал, что за спиной все мои и что в случае чего вывезут в кратчайшие сроки в больницу. А в ДАПе небольшое ранение могло стать фатальным. Никакая служба эвакуации по звонку не приедет.
Потрясением стало очень тяжелое ранение десантника в голову. Мы его принесли, положили на стол, потому что больше негде. Каждый из нас четко понимал, что легко может оказаться на его месте…
Сами спали у маленькой кирпичной стенки (по ней постоянно стреляли: спишь, а над лицом пули летают, — но привыкли) на сыром бетоне. Кладешь на него два каремата, а все равно вода выступает.
Так вот, чтобы договориться об эвакуации раненого десантника, сутки шли тяжелые переговоры. В итоге его на носилках вынесли на сепарский блокпост. Потом наша «скорая» его забрала.
Все понимали, что сюда попасть можно, а вот выйти не у каждого будет шанс.
Второй враг — лютый холод. У ребят были обморожения конечностей. Температура доходила чуть ли не до 30 градусов мороза, а вокруг стылый бетон.
Если ты не пошел в бой, не согреешься. Да и потом не было лучшей грелки, чем автомат в спальнике после хорошего боя.
Мы старались меньше есть. Мой организм настолько подстроился, что ушел в какой-то анабиоз.
— Не было еды?
— Была, но ее же надо приготовить. Понимаете, тушенка при минус 25 — это монолит. Кусочек льда с салом, который отломить весьма трудно. Надо потрудиться, чтобы на сухом спирте (химических разогревателей не было) подогреть воду или консервы. Залитая теплой водой «Мивина» — вообще деликатес. Если от воды идет пар, то есть она уже, блин, жидкая, — это у тебя сегодня счастье.
— Как вели себя люди в экстремальных ситуациях?
— Чей-то маленький поступок мог спасти кому-то жизнь. Когда наступают тяжелые бои, нет понятия свой-чужой, все свои. Без разницы, кто рядом — десантник или пехотинец.
Когда обстрелы длились сутками, мы превращались в сжатую пружину: нас давят, давят, давят, а потом из кусочков чего-то разрозненного создается монолит. Все — как единый механизм. Ты отстреливаешься, скидываешь пустые рожки. Раненый, который не мог участвовать в бою, помогает их набивать. Другой раненый лежа чистит автоматы. Если нет машинки для зарядки пулеметной ленты, ребята заправляли вручную: один держал, а другой вдавливал какой-то хренью. Без лишних слов. Все задействованы. Я был поражен энергией людей.
ДАП разный для всех, кто там был. У одних за ротацию, к счастью, никто не погиб или мало раненых, а у кого-то там десятки полегли. Эти жернова перемалывали всех.
— Расскажите о последних днях, когда стало совсем невмоготу. Еще же и газом травили?
— Совсем худо стало, наверное, с 13 января. Когда вновь прибывшим командование говорило «продержитесь полдня, часик», те верили. Но мы понимали, что этих часов уже нет.
В последние дни нас зажали очень сильно. Крохотный участок 30 на 30 метров — это все, что оставалось нашим в аэропорту. Мы стояли полукругом. Боевики — везде. Когда я приехал, первый этаж был нашим, со стороны взлетки, и половина второго этажа. А сепары и над нами, и под нами. Мы были в окружении, в тисках, которые сжимались. Причем в трехмерном каком-то пространстве: не только слева, справа и с тыла, а еще сверху и снизу.
По нам постоянно гатили танки. Это страшная сила. Они приезжали и стреляли прямой наводкой. А ты в это время как космонавт летаешь в аэротрубе, которая трясется.
После подрывов мы тоже действовали как единый механизм. Через десять минут после первого выросли три баррикады из битых кирпичей. На нас упали стены, нас завалило, но появились стройматериалы. У всех одна мысль: о, будут еще какие-то минуты жизни.
Баррикада была высотой ниже колена, она простреливается, но для нас это «линия обороны». У меня была баррикада — пара кирпичей, разбитый генератор (одни трубы), но я мог лежать и отстреливаться. Потом ночью был второй подрыв…
— С жизнью не раз прощались, наверное.
— Когда стало совсем «жарко», позвонила жена. Я попрощался с ней, попросил не звонить больше, объяснил, как ей жить дальше.
Супруга вычислила, что я в ДАПе, хотя и скрывал. Когда был в Песках, она могла позвонить в любое время. А в аэропорту я выключал телефон, едва раздавался звонок. Там же снайпер работал.
Отец тоже потом узнал, где я. А маму они берегли. Она поняла, что я был в ДАПе, только когда увидела сюжет на «1+1».
* Евгений Ковтун: «Когда стало совсем „жарко“, позвонила жена. Я попрощался с ней, попросил не звонить больше, объяснил, как ей жить дальше». Фото из «Фейсбука»
— Вы 13 января позвонили в ТСН и спокойно сказали, что это ваш последний бой. Откуда узнали номер телефона?
— Я работал на «1+1» инженером.
В ДАПе же был какой-никакой Интернет, мы иногда читали новости, где рассказывали, что «киборги» взяли кого-то в плен, захватили оружие боевиков. Бред, короче, какой-то. А мы в эти дни лестничную клетку отбивали несколько раз, чуть ли не врукопашную ходили.
Терминала уже почти не было. 13-го числа я получил пулю в грудь. Спас бронежилет, но его аж вывернуло. Перебило ребра, немного посекло осколками, порвало нос, чуть-чуть губу.
После моего звонка мы с ребятами получили сотни sms. Наверное, вся страна стояла за нами. Но это уже ничего не меняло.
13 января упала диспетчерская вышка — наши глаза и уши. Считаю этот день финалом обороны Донецкого аэропорта. Это уже был смертельно раненный зверь, который просто умирал. Однако в эту мясорубку к нам на помощь начали прорываться десантники 90-го отдельного батальона. Вот их героизм для меня выше всех похвал. Мы падали от усталости обессиленные, выпускали из рук автоматы. Эти ребята нас спасли, считаю.
— Как вы выходили?
— После второго подрыва меня привалило блоками, но ничего не отдавило, не переломало. Повезло очень сильно. Немного больше, чем другим. Раненых выложили в ряд. Клали плотно друг к другу, чтобы было теплее. Понимал, что утром уже не проснусь, просто замерзну.
Рядом лежал хлопец. Я терял сознание. А у него не было сил, чтобы меня растормошить. В какой-то момент он спросил: «Выходить будем?» Думаю: это шанс. Но встать не могу. Попросил: «Братан, помоги встать». Он ответил: «Сам не могу, у меня нога прострелена». Однако все-таки он встал и помог мне. А дальше что? Парапет чуть выше колена, но для нас это препятствие. Как-то он смог меня перекинуть через парапет — как мешок с картошкой. Я улетел головой вниз. Он точно так же.
Стали выходить к своим.
— Сколько человек выходило?
— Тринадцать. Мы отстали с этим раненым, который меня поднимал, что и следовало ожидать. Он шел последним, я — предпоследним. Упал, потерял сознание. Пришел в себя довольно быстро.
.jpg)
* «Дорога из аэропорта была вечной. Я таких тяжелых марафонов никогда не одолевал. Потом посмотрел по карте, там пути-то всего ничего…» — говорит Евгений Ковтун
— В какое время суток все это было?
— Кто его знает? Темнота кругом, сильный туман. Смотрю: никого нет ни сзади, ни спереди. Там были огромные воронки, какие-то люки открытые. Еще и минные поля. А где наши?
Мы двигались разрозненно. По-другому никак. Сепары прочесывали всю территорию.
Шел один. По следам. В никуда. Сил не было. Падал, терял сознание. Потом вставал. Еще раз упал, лежу и думаю: если сейчас не встану, это конец. Вторая мысль: да лежи. Не знаю как, но заставил себя идти.
Догнал ребят. У кого-то оказался в кармане тепловизор. Увидели, как боевики идут по полю, ищут нас. Прошли мимо, не заметили.
Дорога была вечной. Я таких тяжелых марафонов никогда не одолевал. Потом посмотрел по карте, там пути-то всего ничего…
У какого-то забора долго ждали оставшихся. Поняли, что потеряли двоих. Знаете, шансов выйти на открытой местности, да еще и спиной к врагу, — ноль.
Добрались до метеовышки. Понял: будем жить.
Группа ребят отправилась на поиски отставших. Одного нашли. Второго — нет. Это оказался тот, кто меня будил. Потом выяснилось, что он упал в яму. Позже сам вышел в Донецк. Там долго блукал. Естественно, его загребли. Он выжил, все нормально.
Этот парень меня спас. В ДАПе тоже был мой ангел-хранитель, можно сказать. Это 23-летний Александр Олефир (позывной «Борода»). Он очень сильный духом и физически выносливый. Остался после своей ротации, почти 30 дней там просидел. Я таких не видел. Он обо мне заботился, воду приносил. Скорее всего, Саша погиб под завалами. Считаю, что отчасти живу сейчас его жизнь.
— Вы же сразу на воду накинулись…
— Даже не знаю, сколько выпили. Но есть не хотелось еще долго. Мы просто отвыкли от пищи. А когда еще сняли мокрую одежду, да немного поспали в тепле буржуйки, казалось, что лучшего быть просто не может!
Потом нас вывезли на БТР в Водяное, где встречала «скорая». Всем пришлось потом долго лечиться.
— Евгений, есть одна щекотливая тема. Одни ушли оттуда, другие остались…
— Да мы между собой как-то быстро разобрались. У нас нет каких-то непоняток: кто кого бросил и бросили ли вообще.
Хотя, по сути, это вопрос не к нам, а к командованию — все ли оно сделало, чтобы спасти раненых и вывезти погибших…
3100Читайте нас в Facebook
