«Россияне зашли в дом и направили оружие на жену и сына»: рассказ волонтера, который во время оккупации Киевщины спас тысячи украинцев
С тех пор, как ВСУ освободили Киевскую и Черниговскую область от российских оккупантов, прошло уже несколько месяцев, но мы продолжаем узнавать страшные подробности того, что русские нелюди творили в украинских городах и селах. Обнаруживаются новые братские могилы, становится известно о погибших, которых ранее считали без вести пропавшими. Узнаем и о подвигах, которые в условиях оккупации совершали наши соотечественники. Один из таких примеров — история 39-летнего директора школы в селе Литвиновка Вышгородского района Андрея Сологуба. Андрей спас жизни тысяч своих земляков. Как волонтер Красного Креста, организовал пункт гуманитарной помощи, под обстрелами развозил продукты и медикаменты нуждающимся и вместе с другими волонтерами организовал переправу, через которую в марте удалось эвакуировать на подконтрольную украинским властям территорию более 15 тысяч человек. Андрей неоднократно попадал в ситуации, в которых чудом оставался жив. Оккупанты в него стреляли, допрашивали как «агента СБУ», угрожали оружием его жене и полуторагодовалому сыну. Выживая и спасая других, Андрей успевал вести дневник. Когда-то этот дневник, где в мельчайших подробностях расписано, какая она — жизнь в оккупации, наверняка станет важным историческим документом. А пока что «ФАКТЫ» поговорили с Андреем и узнали подробности из первых уст.
«Ззаписал видео о том, как армия рф стреляет в волонтеров Красного Креста»
К тому, чтобы стать волонтером Красного Креста, Андрея еще в 2014 году подтолкнули события на Майдане. Мужчина был глубоко потрясен происходящим, и решил, что хочет помогать людям. В 2015 году стал инструктором по обучению населения правилам первой помощи, а с 2018 года уже сам обучал таких инструкторов. Когда случилось полномасштабное вторжение рф, Андрей был командиром Вышгородского районного отряда быстрого реагирования Красного Креста Украины.
- Оккупанты долго не могли понять, что это за отряд и не верили, что я волонтер, — рассказывает «ФАКТАМ» Андрей Сологуб. — Считали меня агентом украинских спецслужб. Поэтому были угрозы, постоянные допросы. Допрашивали меня как рядовые солдаты, так и сотрудники ФСБ. А моей задачей было, несмотря на все это, продолжать помогать гражданскому населению. В отрядах быстрого реагирования Красного Креста готовились к войне. Мы до конца не верили в то, что полномасштабное вторжение действительно произойдет, но проводили онлайн-совещания, обсуждали наши действия в тех или иных ситуациях. Договорились, что если начнется война, мы в 12:00 собираемся в офисе и дальше действуем по ситуации — начинаем патрулировать районы, помогать ДСНС, полиции и другим экстренным службам. Так и произошло.
Рано утром 24 февраля я еще успел провести онлайн-совещание как директор школы, и поехал на дежурство с волонтерами отряда. Мост в районе Демидова был подорван, но дамба еще была целой — и я сумел пробраться в свою школу, откуда забрал противогаз и несколько касок с бронежилетами, которые там хранились для учений. А вечером мы уже развозили продукты и лекарства. 27 февраля я впервые попал под обстрел. Нас было трое гражданских, и российские солдаты нас обстреляли. Тогда впервые понял, как это — когда над головой свистят пули. С меня снесло мою красную кепку, но, к счастью, не ранило. Я упал, отполз в сторону и записал видео о том, как армия рф стреляет в волонтеров Красного Креста.
В тот же день вечером возле меня остановилось гражданское авто — местный житель привез раненого мужчину, которого подобрал на дороге. Раненый был пьян и попал под обстрел. Увидев у него осколочное ранение бедра, я начал делать ему перевязку — и в этот момент по позициям ВСУ, возле которых находился, начала работать вражеская авиация. Я быстро его перевязал, но, к сожалению, спасти мужчину не удалось — под утро он умер. Я похоронил его на кладбище, прочитал над могилой «Отче наш»… К сожалению, хоронить людей потом приходилось еще не раз.
В село Демидов, где Андрей живет со своей женой и маленьким сыном, русские зашли 2 марта. Очень быстро ситуация в районе стала критической, начиналась гуманитарная катастрофа. 10 марта Андрей вместе с другими волонтерами Красного Креста смог организовать переправу местных жителей на территорию, контролируемую украинскими властями.
«Все помнят наш пароль?» — спрашивал. Люди отвечали «Паляниця» и мы все вместе смеялись… В той ужасной ситуации смех был единственным спасением.
- Чтобы сделать это, пришлось вести переговоры с оккупантами, — говорит Андрей. — Люди всеми способами пытались покинуть оккупированную территорию, но это было не организованно и очень опасно. Увидев, как десятки местных с маленькими детьми переходят реку, будучи по пояс в ледяной воде, я понял, что с этим необходимо что-то делать. Подошел к русским, сказал, что люди хотят выходить, и желающих покинуть территорию тысячи. Оккупанты и сами это видели и вынуждены были разрешить нам сделать деревянную переправу.
Мы соорудили ее 10 марта — и за следующие 11 дней через нее, по моим подсчетам, эвакуировали не меньше 15 тысяч человек. Эта переправа стала моим блокпостом — я там стоял и координировал передвижения людей. Старался всех успокоить, как-то приободрить. «Все помнят наш пароль?» — спрашивал. Люди отвечали «Паляниця» и мы все вместе смеялись… В той ужасной ситуации смех был единственным спасением.
Люди шли колоннами по 300−500 человек. Мы переводили их в те моменты, когда не велись обстрелы. Но бывали разные ситуации. Помню случай, когда людям надоело долго ждать, и они пошли через переправу без моей команды. И тут начался минометный обстрел со стороны россиян. Я увидел, как в воздух взлетела детская курточка. Испугался, что ребенка отбросило взрывной волной. К счастью, нет — малыш остался на руках у мамы… Чаще всего люди попадали под обстрелы, если пытались идти самостоятельно, без нашей команды. Мы все же, насколько это было возможно, старались договариваться с оккупантами — чтобы хотя бы не стреляли, когда мы переправляли колонны местных.
- Оккупанты шли с вами на переговоры?
- Когда как. Как я уже говорил, к волонтерам Красного Креста они относились очень насторожено. Им было непонятно, почему мы делаем то, что делали, да еще и бесплатно. Оккупанты отвели меня на допрос к командиру их блокпоста сразу после того, как они захватили Демидов. Помню, как шел на этот допрос по до боли знакомой улице, со всех сторон была российская военная техника, их вооруженные солдаты. Не зная, что меня ждет, я просто шел по улице и пел «Їхали козаки»…
Их командиру попытался объяснить, кто такие волонтеры Красного Креста. Сказал, что приближается гуманитарная катастрофа. Что в известном всей Украине зоопарке «12 месяцев» животным срочно нужна помощь — не работают котлы, и они замерзают. «Не хотите помогать людям, помогите хотя бы животным» — попросил. На что услышал равнодушное: «Мы подумаем». Российские солдаты, которых я тогда увидел, были с дозиметрами — как я понял, они пришли в Демидов из Чернобыльской зоны.
Допрашивали меня не только солдаты и командир блокпоста, но и фээсбэшники. Я вел себя спокойно, показывал, что нисколько их не боюсь. Видимо, поэтому они продолжали подозревать меня в работе на украинские спецслужбы. Еще они были уверены, что священник, который был одним из наших волонтеров — офицер СБУ. Долго рассматривали мое удостоверение волонтера Красного Креста и говорили, что «оно им не нравится». На что я ответил: «Ваших удостоверений я вообще не видел». Они везде искали либо украинских разведчиков, либо просто нацистов. Или хотя бы признаки того, что «нацисты здесь были». Иначе я не знаю, как объяснить то, что оккупанты варварски разворовали музей партизанской славы в моей школе, где хранились экспонаты времен Второй мировой войны. Зачем-то забрали макеты автомата Калашникова и немецкую пряжку…
«Под раздачу попали волонтеры. Одному прострелили руку. Еще двоих увезли в багажнике»
После каждого допроса меня отпускали, но потом задерживали и допрашивали снова. Одни и те же вопросы, одни и те же подозрения, угрозы… Несмотря на все это, мы с волонтерами продолжали делать то, что должны были. Переправляли людей, а тем, кто оставался, развозили гуманитарную помощь. Я уходил из дома рано утром, а возвращался поздно вечером. Дома все это время меня ждали жена с нашим полуторагодовалым сыном. Не раз пытался уговорить Наташу перейти через переправу, но она не соглашалась. Я сам в этом виноват. 27 февраля, когда попал под первый обстрел, пришел домой и ей об этом рассказал. Узнав, что я чуть не погиб, жена заявила, что никуда не поедет и останется здесь со мной до конца. Просьбы и уговоры на нее не действовали. И так продолжалось до тех пор, пока 22 марта россияне не заявились прямо к нам домой. В тот момент они уже начали настоящую охоту на волонтеров — причем, на тех, которых сами же сотню раз допрашивали. После высокоточного удара ВСУ по их позициям они почему-то решили, что именно я был корректировщиком огня. Зашли в дом, направили на жену и сына оружие…
- При этом двое волонтеров Красного Креста уже были в багажнике их машины, — рассказала жена Андрея Сологуба Наталья. — Когда они зашли в дом, мы с моей троюродной сестрой и маминой подругой обедали в летней кухне — так как в доме давно уже не было ни газа, ни электричества, нашим единственным спасением была печь. «Все, кто в доме, на выход!» — приказали русские. Мы вышли. Я была с ребенком на руках. Один из россиян сразу направил на меня оружие: «Иди сюда». Сынок обхватил меня ручками за шею, прижался щечкой. «Где твой муж?» — спросили русские. Я сказала, что не знаю — он уходит рано утром, и у меня нет с ним связи. «Если ты меня обманула, сейчас здесь будет танк во дворе стоять» — сказал русский и ушел. Я позвонила Андрею с телефона маминой подруги. Сообщила, что его ищут оккупанты, и что они спрашивали о Литвиновке — селе, где живут родители Андрея.
Читайте также: «Волонтеры, наводнившие дороги Европы и мира, в основном вынуждены заниматься контрабандой», — Георгий Тука
- К родителям они приезжали пять или шесть раз, — говорит Андрей. — Я зарегистрирован в родительском доме, вот они и искали меня там, проводили обыски. Мама, этническая россиянка, не боялась говорить оккупантам все, что о них думает. Остановила их на пороге со строгим: «У нас в доме разуваются». Говорила им, что похороненные здесь во время Второй мировой солдаты в гробах переворачиваются, видя, что творит российская армия. Горжусь своими смелыми родителями. Когда мне позвонила Наташа и рассказала, что к ним приходили оккупанты, я тут же побежал домой. Но когда пришел, русских уже не застал. Я знал, что они похитили моих волонтеров, и сам поехал их искать. Оказалось, после того, как оккупантам хорошо «прилетело» от ВСУ, они напились и стали «искать корректировщиков». Под раздачу попали волонтеры. Одного из наших ребят сильно побили и прострелили ему руку. Еще двоих увезли в багажнике. В тот вечер я таки встретился с их командиром, который все это организовал. Пришлось долго объяснять, почему я не мог быть тем самым корректировщиком, и насколько абсурдно подозревать в этом волонтеров Красного Креста, которые придерживаются четко регламентированных правил. Разговор был долгим. Командира оккупантов потом даже потянуло рассказать о себе. Он сказал, что сам с Дальнего Востока, что дома у него жена, дети и два японских автомобиля. Говорил, что уже воевал и в Сирии, и на Донбассе. Я сказал, что после того, как его люди заявились ко мне домой и угрожали оружием моим жене и сыну, я готов снять форму волонтера Красного Креста и по-мужски разобраться с теми, кто это сделал. На что командир ответил, что «они были неправы».
«Ночью сидел с фонариком и писал — если вдруг не выживу, оставлю хоть какой-то след…»
После этой ситуации я все же переправил жену с сыном через реку. Но пришлось еще неделю ждать, когда оккупанты позволят это сделать. И если раньше нам удавалось за день перевести по две-три колонны (в каждой из которых было по 300−500 человек), и это происходило достаточно быстро, то на этот раз колонна из 200 человек застряла — оккупанты каждого обыскивали с ног до головы. В том числе и мою жену. Нам было сложно расстаться, но оставаться им с ребенком в Демидове уже стало слишком опасно.
- Я очень боялась за Андрея, — говорит Наталья. — Боялась с первого дня войны. Но такой он человек — если кто-то в беде, не будет сидеть сложна руки, всегда придет на помощь. Мне повезло встретить такого мужчину. Мы как будто всю жизнь друг друга искали. Наш сын еще совсем маленький, но он все понимает. И до сих пор, услышав, как что-то гремит, бежит к окну с криком: «Папа, папа!»
— Дома по ночам я вел свой дневник, — говорит Андрей. — Старался зафиксировать на бумаге все, что произошло со мной за день — где был, кому оказывал помощь, кого спас или наоборот похоронил. Делал это в первую очередь для себя. Память так устроена, что если наши дни очень похожи (даже если они наполнены страшными, но постоянно повторяющимися событиями), они будут забываться. А мне хотелось все зафиксировать. Поэтому ночью сидел с фонариком (электричества ведь не было) и писал. Были мысли и о том, что если вдруг не выживу, оставлю хоть какой-то след… Хранил этот дневник у соседки — так как в мой дом в любой момент могли прийти с обыском оккупанты, держать дневник там было небезопасно. Ну и некоторые вещи, касаемые проводимых оккупантами допросов, я на всякий случай не упоминал. Среди россиян встречались разные персонажи. Большая часть из них — это люди, которые, как они сами говорили, «просто исполняли приказ» и пытались этим себя оправдывать. Видел и совсем молодых солдатиков, явно не понимающих, зачем и почему они в Украине. И очень жестоких неадекватных людей, которые могли просто так напасть на гражданских, избить, приставить к горлу нож, застрелить…
Вместе с еще одним волонтером Красного Креста Александром Бондаром Андрей уже издал книгу, которую назвали «Красный цвет надежды. Записки волонтеров Красного Креста».
- Не было дня, когда я бы не говорил себе, что мы справимся, — признается Андрей. — Самым большим моим страхом было не оправдать то, о чем рассказывал детям на уроках (в школе я веду предмет «Защита Украины»). Поэтому, что бы ни происходило, я не падал духом и, сцепив зубы, делал свое дело. Надеюсь, что своих учеников не подвел.
2524
Читайте нас в Facebook
