«В лесополосах у Бахмута земля перемешана с телами погибших»: после уже третьего ранения боец полка Кастуся Калиновского возвращается на фронт
«Я спросил пароль у бойца. Мы несколько секунд смотрели друг на друга. Поняли, что враги, и начали стрелять»
— Я из семьи белорусских националистов, мой прадед — основатель первых белорусских школ в Борисовском уезде, — рассказал Денис Урбанович. — Поэтому я с детства знаю о красно-белом белорусском флаге и то, что без родного языка мы не нация. Когда я впервые принял участие в митинге в Куропатах (место массовых расстрелов, прежде всего белорусской интеллигенции, в 1930-х годах), мне было 13. А младшему братику — 9 (мы тогда приехали на митинг с отцом). В школе я открыто высказывался против режима лукашенко, поэтому в 16 лет меня поставили на учет.
В Украину я был вынужден иммигрировать в 2021 году. Были планы переехать в Литву, но россия развязала открытую войну против Украины. Собрались с моими «молодофронтовцами» (кстати, среди нас был и Ян Зарубейко, который сейчас находится в российском плену), решили, что будем воевать. С другими белорусами создали батальон имени Кастуся Калиновского в составе ВСУ. Нас становилось все больше, и наше подразделение стало полком, состоящим из 2 батальонов — «Волат» и «Литвин». Я вхожу в «Волат», в нем преимущественно ребята, воюющие с первых дней нынешней войны.
— При каких обстоятельствах вы были ранены 4 января в Бахмуте?
— Это произошло на окраине города. Нашей задачей было помешать противнику зайти на территорию фермы, на которой находились украинские пограничники. Первое сражение с россиянами завязалось во время проведения нами разведки. Получилось так: я спросил пароль у бойца, который оказался на моем пути. Мы несколько секунд смотрели друг на друга. Наконец, поняли, что мы враги, и начали стрелять. Россиян было несколько. Одного я успел застрелить, а другого не вышло. Затем последовало еще одно боевое столкновение. Стемнело. За ночь противник слишком близко подошел к ферме, оказался почти вплотную к нам. Начался бой. Вот тогда меня и ранило: пуля пробила легкие, диафрагму, сломала два ребра, застряла в печени. Был вынужден отходить.
Из-за очень плотного огня не было возможности подняться — продвигаться удавалось разве что ползком. Ранения тогда получили и мои побратимы. Но ферму мы удержали, группу россиян, туда вошедшую, ликвидировали. Уже когда я находился в госпитале, украинские пограничники, с которыми мы отбивали атаки врага на ферму, прислали снимки уничтоженных оккупантов. Правда, пограничники продержались там где-то 3−4 дня и были вынуждены отступить, потому что враг отказался от штурмов в лоб и решил окружить украинских бойцов.
«После ранения в машине медиков я немного испугался, потому что пережил клиническую смерть — на целых 20 секунд у меня остановилось сердце»
— Как сейчас себя чувствуете?
— Более-менее нормально. Разве что иногда трудновато долго говорить — сказывается то, что были пробиты легкие. Печень мне зашили, обломки ребер удалили. Весь живот изрезан. Планирую недели через 2 вернуться на фронт. Собственно, все зависит от того, как пройду медицинскую комиссию. На ней могут возникнуть проблемы. В крайнем случае буду заниматься обучением новобранцев или помогать проводить боевое слаживание.
— У вас было предчувствие, что вы получите ранения?
— Вроде бы, нет. Было другое: после ранения в машине медиков я немного испугался, потому что пережил клиническую смерть — на целых 20 секунд у меня остановилось сердце. Командир медслужбы «Север» держала мою руку. Вдруг я отключился. Когда пришел в себя, она сказала: «С днем рождения! У тебя не было пульса, сердце останавливалось».
— Медики спасли вас, проведя реанимационные мероприятия?
- Было не так. Они боялись проводить реанимационные мероприятия, потому что у меня была прострелена грудина. Медики не знали, где в моем теле остановилась пуля. Все, что они могли в той ситуации сделать — качали меня из стороны в сторону. К счастью, сердце снова заработало.
Довезли меня с фермы до Бахмута. Что там делали, не помню. Знаю, что в больнице в Дружковке прооперировали. В сознание я пришел в Днепре. Не мог повернуться, было тяжело дышать. Первых два дня состояние было очень плохое. Мне кололи обезболивающие, возможно даже и морфий. Наконец, кризис начал проходить. Через некоторое время перевезли в Киев. Очень важно, что всячески поддерживают друзья, побратимы: навещают, звонят, пишут. Это реально помогает.
Знаете, в бою вокруг летают пули, и ты понимаешь, что можешь одну или несколько «поймать». Полбеды, если попадет в бронежилет. Но ведь она может угодить, скажем, в глаз. Говорю это к тому, что в Бахмуте в бою в местном парке у моего лица взорвалась граната. Хорошо, что осколки вонзили не в глаз, а рядом с ним. На канале нашего полка есть видео, на котором меня сняли после того ранения — все лицо было в крови…
— У вас есть оберег?
— Ношу на груди иконку Божьей Матери. Я католик, но посещал баптистскую церковь. Без Бога ничего не происходит. Что будет в будущем, мы не знаем, но Он знает.
— Бывает такое, что уже после боя, в более-менее спокойной обстановке, наваливается страх из-за того, что накануне едва не погибли?
— Нет, на фронте я не боюсь. Во время боя в тебе полно адреналина, поэтому может рядом что-то взорваться, а ты особого внимания на это не обращаешь и идешь дальше. Что мы делаем после боя, так это анализируем, как он проходил, делаем выводы. Единственный случай, когда я немного испугался — это когда пережил клиническую смерть (то, что я вам уже рассказывал). Когда пришел в себя, сначала не понимал, что со мной произошло.
Кстати, в белорусской тюрьме я испытывал больше страха, чем на войне. Представьте, заводят тебя в камеру: четыре стены и сидят четверо амбалов. Ты понимаешь, что они находятся там не просто так. И ты не можешь ничего противопоставить им. А на войне у меня есть возможность бороться, потому что в моих руках оружие. Если ранило, мучаешься от боли, имеешь возможность в крайнем случае взорвать себя гранатой — на фронте ты владеешь ситуацией, есть выбор. А в тюрьме тебе не дадут ни умереть, ни жить — будешь годами гнить за решеткой.
«Ночью местный мужчина попытался завести российских солдат в ближайшее к нам здание. Я приказал открыть огонь»
— По вашим наблюдениям, местное население на Донбассе за кого?
— Думаю, и там большинство людей адекватно воспринимают события. Местных сейчас осталось очень мало (в Бахмуте где-то 700) — преимущественно старики и те, кому никуда ехать, и они не решились покинуть родительский дом. Конечно, кто-то среди них ждет россиян. Вот конкретная история: мне как командиру группы передали по рации, что видят местного жителя в вязаной шапке, который заводит в дом каких-то двух человек в военной форме без оружия. Я потом поднялся на пятый этаж дома. Может, помните широко известное фото, на котором сняты несколько разбитых российскими танками пятиэтажек в Бахмуте. Так мы там находились — помогали десантникам удерживать позиции в этих домах. Итак, смотрю с 5 этажа и вижу, что тот дяденька в вязаной шапке заводит к себе двух российских военных, а потом идет к нам с канистрой воды набрать. Ночью он попытался завести тех россиян в ближайший дом. Я велел открыть огонь.
Расскажу другой случай. По пути в Соледар мы проезжали дачный кооператив. Там тогда оставалась женщина, которая с мужем ухаживала за сыном-инвалидом и двумя соседскими коровами. Мы спросили ее, почему не эвакуируется. Она расплакалась, сквозь слезы сказала, что некуда ехать. Не думаю, что эти люди ждут «русский мир», потому что разговаривают на украинском. А украинский для москалей сродни красному плащу для глупого быка. Мы сообщили руководству об этих людях, надеюсь, удалось им помочь.
— По вашим наблюдениям, в нынешних боях за Бахмут, сколько времени в среднем боец воюет до ранения — день, неделю, месяц?
— Я статистики не веду. Но на участке Бахмут-Соледар может быть так, что из каждых 10 бойцов в первом же бою ранения получат человек 7−8. Сейчас русня не так сильно, как раньше, использует артиллерию — гонит в наступление массы солдат. Бывает, сначала по нам бьет арта, а уже потом лезет вражеская пехота. На каждого убитого украинца приходится не менее 2−3 погибших россиян. Оккупанты на эти потери не обращают внимания, тем более что в атаку гонят зэков-вагнеровцев. Я лично проверял документы погибших россиян — это действительно были заключенные.
О том, насколько ожесточенные в том районе идут бои, можно судить по следующим фактам: когда мы заходили в лесополосы, видели, что земля там буквально перемешана с трупами и обломками деревьев (это результат массированных обстрелов артиллерии, танков). И не разберешь, кто из этих погибших россияне, а кто — украинцы. Словами все это тяжело передать. Украинцы тела своих по возможности эвакуируют, а русня своих — нет. Придет тепло, над лесополосами будет висеть ужасный запах.
— В Бахмуте для отдыха между боями вы размещались в подвалах домов?
— Да, в подвалах или на первых этажах.
— Ставили «буржуйку»?
— Нет, электрообогреватель, работающий от генератора. Отлично спасает от холода спальный мешок. Спишь в нем и в окопах, и между кустов. Спал в нем и на ферме, о которой я вам рассказывал. Вдруг что-то случается, мгновенно выскакиваешь из спальника, надеваешь «броню», хватаешь автомат — и в бой. Есть ночная оптика. Оружие у нас калибра 5.56 — натовское. С таким вооружением можно нормально воевать.
— Какие продукты самые популярные на войне?
— Сало, колбасы, но удобнее всего брать с собой тушенку: банку на двоих съешь — и уже немного наелся. Также берем с собой протеиновые батончики — то есть вкусную калорийную пищу, которая не занимает много места. Ведь все необходимое должно уместиться в боевой рюкзак. Он не большой. В него кладешь боекомплект, возможно, дополнительную аптечку, воду (без пищи и несколько суток выдержишь, а без воды — нет), немного еды. Кто-то один несет маленький газовый баллончик. Есть металлическая кружка, чтобы вскипятить воду. Кстати, в канадских сухих пайках есть специальный химический нагреватель — забросил в пищу, и через пару минут она теплая. А так в основном едим тушеночку — в ассортименте не только украинская, но и польская, литовская…
«В белорусской тюрьме у меня нашли красно-черный флажок. После этого 7 дней били»
— Вы упомянули, что попадали в белорусскую тюрьму. Вам пришлось отбывать сроки заключения за политические убеждения?
— Да, пришлось. Причем дважды. Я стал активно заниматься политикой в 20 лет (в 2009-м). В следующем году началась президентская избирательная кампания. Наша семья с единомышленниками активно к ней готовилась, приехали из иммиграции знакомые моего отца. Мы приняли решение поддержать кандидатуру экс-кандидата в президенты, бывшего военного Николая Викторовича Статкевича.
А в 2011-м меня впервые арестовали и судили. Показательно, что уже тогда ФСБешники чувствовали себя в Беларуси, как у себя дома: заходили в камеры к арестованным лидерам оппозиции, спрашивали: «Как вы относитесь к россии?» Мене тогда приговорили к 1,5 годам заключения в колонии. Во время ареста и отсидки меня почти не били.
Но когда арестовали во время следующей избирательной кампании, прессовали очень жестко (это было в 2015-м). У меня был при себе небольшой красно-черный флажок. Его нашли. Семь дней меня избивали, говорили: «Правый сектор тебе заплатил, чтобы ты в Минске делал революцию». В тот раз мы с братом получили по 2 года лишения свободы. Когда нас освободили, был август 2017-го.
А уже в сентябре мы стояли с огромным плакатом на площади в Минске в знак протеста против совместных белорусско-российских военных учений. Впоследствии началась продолжительная акция в память людей, расстрелянных в Куропатах (как я уже говорил, в основном это были представители белорусской интеллигенции). Кстати, в одну из ночей НКВДисты убили там примерно 100 писателей!
Когда в 2019 году Лукашенко поехал к путину и возникла угроза фактического поглощения россией нашей страны, мы выходили на акции протестов против этого. Я в том году очень часто попадал в тюрьму — каждый месяц по 2 недели проводил за решеткой. То есть за год где-то полгода находился в тюрьме. К тому времени меня уже избрали руководителем общественной организации «Молодой фронт».
Как ранее сообщали «ФАКТЫ», освобождать Украину от рашистов помогает мать легендарного разведчика Павла «Волата», стоявшего у истоков батальона (а ныне полка) имени Кастуся Калиновского.
4015Читайте также: «Стремимся, чтобы Украина признала беларусь оккупированной»: заместитель командира полка Кастуся Калиновского Вадим Кабанчук
Читайте нас в Facebook
