«Прилеты по нашим позициям у Марьинки были каждые 20 секунд»: десантник создал Союз раненых военных Украины «Міцні 300»

«Отказался от обезболивающего»

— Своим вторым днем рождения считаю 7 сентября прошлого года, когда на передовой у Марьинки моя жизнь дважды висела на волоске, — продолжает Андрей Кучер. — В тот день утром (я тогда находился на наблюдательном пункте) в меня выстрелил снайпер. К счастью, не попал — пуля легла рядом с головой (приблизительно возле уха и макушки). После этого мы с ребятами старались не высовываться из окопов. Но все равно снайпер попал в моего взводного. Взводный погиб. Вечером (орки тогда уже, как следует, пристреляли наши позиции) вражеская мина «прилетела» в окоп. Находившийся рядом со мной побратим умер по дороге в стабилизационный пункт. Я чудом остался жив, но меня ранило (осколок попал в плечо). Я до сих пор не восстановился.

— У вас было предчувствие, что получите ранение?

— Нет, не было. Да и как оно может возникнуть, если на передовой ты полностью сконцентрирован на происходящем — ни на что другое сознание не отвлекается. К примеру, почти не обращаешь внимания на дождь. Все внимание сконцентрировано на том, что враг близко (скажем, в соседней посадке) и ты должен не дать ему захватить твою позицию и убить тебя.

— Что вы почувствовали в момент ранения?

— Передать словами эти ощущения непросто, это вереница ощущений и мыслей: страх, злоба, непонимание, что со мной будет дальше. Вплоть до роковой мысли, что сейчас умрешь. Такие ощущения и переживания, наверное, никогда не притупятся, останутся со мной на всю жизнь, потому что это страшные ощущения.

— Вы не упомянули боль.

— Боль, конечно, тоже. Она мучила меня очень долго, даже в послеоперационный период и во время реабилитации. Главное, что я не дал ей сломить себя, ведь я мужчина, десантник.

— После ранения вам ввели обезболивающее?

— Нет, я отказался от анестезии.

— Почему?

— Потому что я с искренним интересом изучал тактическую медицину, поэтому знаю: при ранении в живот желательно не вводить «обезболку», потому что это усложняет задачу врачам: возникает опасность, что не заметят какие-то повреждения.

Читайте также: «Осколки застряли в голове, и медики не давали никаких шансов»: история мужественного воина-художника из Винницкой области

— Простите, но вас же ранили в плечо?

— Да, в плечо. Но в окопе тяжело было разобраться, какие у меня повреждения. Поэтому, чтобы перестраховаться, решил отказаться от обезболивающих средств.

В стабилизационном пункте мне сделали тампонаду: в рану поместили бинт длиной, если не ошибаюсь, 1,5 метра, пропитанный специальным кровеостанавливающим веществом. Этот бинт буквально вкручивают в рану. Это насчет боли: она меня сопровождала именно с того момента, когда провели эту процедуру.

В госпитале врачи определили, что я получил сложное, тяжелое ранение плеча — перелом кости, повреждение мышц, нервов, сухожилия. Как я уже говорил, пришлось сделать пять операций.

«Уже в первую неделю после ранения начал организовывать сбор вещей, необходимых ребятам на передовой»

— На вас был бронежилет?

— Конечно, был, ведь мы находились в самом аду — под Марьинкой. Это было до начала ожесточенных боев за Бахмут. Тогда (в конце лета, в сентябре прошлого года) враг бросил почти все свои силы именно на Марьинку. И обломал там свои клыки. Противник вел по нам очень интенсивный огонь: прилеты по нашим позициям были через каждые 20 секунд (я специально засекал время). Так что мы обязательно надевали броники и каски.

— Бронежилет спас вас?

— Меня так точно спас. Оценить, насколько он ослабил удар осколка, не могу, потому что после ранения броник с меня сняли и я его больше не видел.

— Вы не теряли сознания?

— Не знаю, может, и терял, а может, и нет. По крайней мере помню, как побратимы забирали с позиций убитых взводного и парня, с которым я был в окопе, как вели меня к машине. Уж когда в стабилизационном пункте мне делали тампонаду, возможно, я и потерял сознание — из-за болевого шока.

— Кому из родственников вы позвонили прежде всего?

— Жене. Поскольку меня эвакуировали из окопа, телефона со мной не было. В госпитале я находился вообще без всяких вещей. В санитарном поезде (его вагоны специально оборудованы для перевозки раненых) попросил побратимов набрать номер моей жены. Начал разговор с того, что спросил ее: «Как у тебя дела?» Выслушал и потом сказал: «Не волнуйся. Я жив, ничего серьезного со мной не случилось. Я ранен». В ответ — слезы, слова сочувствия. Вскоре она приехала ко мне в госпиталь.

Замечу, что я не мог просто лечиться в госпитале, зная, что побратимы воюют, поэтому уже в первую неделю после ранения начал организовывать сбор вещей, необходимых ребятам на передовой.

— Вы сказали, что до сих пор не восстановились после ранения. Пока не удалось вернуть полноценную подвижность раненого плеча?

— Вернее, руки — правой. До сих пор не могу ее поднимать, отводить в сторону. Даже здороваться приходится левой. Если с недостаточным правом окажусь на передовой, то фактически буду представлять угрозу для собратьев, потому что из-за меня кто-то из них может погибнуть. Так что приходится оставаться в Киеве, продолжить реабилитацию.

— Что врачи говорят относительно вашей руки? Удастся ли полностью восстановить ее подвижность?

— На 100 процентов она, к сожалению, уже не восстановится. А частично — вполне возможно. Но пока этот процесс идет очень медленно.

«В добровольческом формировании познакомился с ребятами, которые, как и я, хотели попасть в десантно-штурмовые войска ВСУ»

— На войну вы пошли добровольцем?

— Да, добровольцем. До этого был гражданским, по профессии — политолог. После начала открытого вторжения вывез из Киева семью и обратился в военкомат. Военного опыта не было, поэтому мне сказали ждать. Но сколько ждать? Так что стал волонтером (бывало, за одну поездку мы преодолевали по 2 тысячи километров — возили бойцам необходимые вещи, лекарства). Вскоре вступил в добровольческое формирование, подписал соответствующий контракт, стал там одним из командиров.

— То есть записались в терроборону?

— Нет, добровольческие формирования — это другое. Они не относятся к ВСУ. Несут службу по месту создания, местные власти могут выделять финансирование. Служба в добровольческом формировании отнимала у меня фактически все время, кроме времени на сон: организовывал военную учебу, стрельбы, патрулирование (мы патрулировали улицы Киева вместе с полицией).

В добровольческом формировании познакомился с ребятами, которые, как и я, хотели попасть в десантно-штурмовые войска ВСУ. Мы своего добились — в мае прошлого года стали десантниками. Прошли подготовку в учебном центре, а уже потом нас распределили по бригадам. Я попал в 79-ю. Постучим по дереву — все те мои ребята живы, воюют.

— После учебного центра вас направили в район Марьинки?

— Нет, на передовую под Славянск. Мне удалось попасть в очень хороший коллектив, взводный был настоящим лидером, его все уважали. Меня, новичка, всячески поддерживали, объяснили правила, по которым живет подразделение, в том числе о сухом законе. Случаев пьянства у нас не было.

Обстановка возле Славянска была тогда более или менее спокойной по сравнению с той, что у Марьинки, куда нас вскоре перебросили. Наша бригада все еще там воюет.

Читайте также: Жизненный марафон несокрушимости Сергея Храпко: как ветеран войны без конечностей помогает побратимам

«Чтобы влиять на систему, мне нужен официальный юридический статус. Я получил его, создав «Міцні 300»

— Возможно, был конкретный случай, который подтолкнул вас к созданию Союза раненых военных Украины «Міцні 300»?

— Еще когда мое плечо было сломано, после нескольких операций я должен был ехать в пункт постоянной дислокации нашей бригады (а он находится не в Киеве), чтобы оформить направление на следующую операцию и прохождение военной лечебной комиссии (ВЛК). На эту поездку я бы потратил целую неделю, все это время не проходил бы реабилитацию. Такая перспектива мне сильно не понравилась, поэтому покопался в законодательстве и выяснил, что раненые бойцы имеют право проходить ВЛК по месту жительства — в пункт постоянной дислокации своей бригады ехать не обязательно. Я воспользовался этой нормой, написав соответствующий рапорт. Рассказал ребятам о такой возможности. После этого случая всё и завертелось с созданием «Міцні 300».

Важно объяснить, зачем надо было организовывать этот союз. Дело в том, что административная система во многих случаях как бы не замечает таких, как мы. Чтобы влиять на нее, мне нужен официальный юридический статус. Я получил его, создав и возглавив Союз раненых военных Украины «Міцні 300».

— В вашем союзе много людей?

— Честно скажу, не считал. Поскольку моя задача — не собирать вокруг себя ребят, а поддержать их. Не жду, пока обратятся ко мне, а три раза в неделю прихожу в реабилитационные центры, выясняю, у кого есть проблемы, и пытаюсь помочь.

К тому же я являюсь спортивным омбудсменом. До большой войны увлекался бегом. Сейчас уже пробегаю 21 километр (полумарафон), и моя цель — преодолевать по 42 километра. Чтобы привлекать ребят к этому виду спорта, создаю беговые клубы, стараюсь организовать клуб гребли. Одно из моих крайних видео в YouTube, набравшее много просмотров, касается именно адаптивных видов спорта. Ведь очень важно заниматься физкультурой для того, чтобы реабилитация стала более эффективной и быстрой.

P. S. С Андреем Кучером мы познакомились на вручении дипломов о прохождении курса обучения ветеранов войны по программе «Государственное управление в условиях военного положения и послевоенного восстановления». Андрей объяснил нам, что не намерен становиться чиновником. Прошел обучение, чтобы увидеть изнутри, как работает государственная система, — чтобы эффективнее сотрудничать с ней в интересах раненых военных.

Ранее «ФАКТЫ» рассказывали, как двое ветеранов на протезах собрали более 3,6 миллиона гривен для госпиталя, преодолев марафон «Із полум'я зродились».

Фото со страницы Андрея Кучера в фейсбуке

873

Читайте нас в Facebook