Когда после выхода в свет романа «собор» на олеся гончара обрушились критики, один из писателей прислал анонимную телеграмму с советом… Застрелиться
Беседуя с Валентиной Даниловной, прожившей вместе с Олесем Терентьевичем Гончаром почти пятьдесят лет, понимаешь, что, сколько бы ни выходило в свет новых книг о великом писателе, в них не удастся увидеть настоящего Гончара. Коммуниста и в то же время глубоко верующего человека, главу Союза писателей Украины, уважаемого партийными лидерами республики, и вечного оппозиционера, осмелившегося однажды, еще во времена застоя, назвать партаппаратчиков… Вельзевулами.
«Олеся Гончара обвинили в измене родине за новеллу о любви советского солдата к словацкой девушке»
-- В «Писательских признаниях» Олеся Гончара есть несколько строк о девушке, поддержавшей начинающего писателя после выхода в свет в 1946 году новеллы «Модри Камень», когда его обвинили в измене родине. Та девушка -- вы?
-- Да, именно в тот сложный момент и окрепла наша дружба с Олесем Терентьевичем, -- рассказывает Валентина Даниловна. -- Я не считала, что то обвинение может быть причиной нашего разрыва. Хотя для него самого это был удар. А произошло следующее. После окончания Великой Отечественной войны Олесь Терентьевич перебрался к сестре в Днепропетровск, где поступил на четвертый курс университета (до войны учился в Харьковском университете), а вскоре выпустил в свет новеллу «Модри Камень» -- о любви советского солдата к словацкой девушке. Эта история была подлинной, не выдуманной -- Олесь Терентьевич писал о своей короткой любви к словацкой девушке Юлечке. Это произошло в конце войны, когда часть, где он служил, воевала в Карпатах. Это было светлое, романтическое произведение о юношеской любви. Его очень высоко оценил Павло Тычина. Но грянула беда…
На передовице газеты «Радянська Україна» вышла разгромная критическая статья о новелле. Олеся Терентьевича -- ни много ни мало -- обвинили в измене родине за то, что он описал любовь советского солдата к иностранке. Писали, что такого не может быть, что это позор… И начались гонения. На бесконечных комсомольских и партийных собраниях Олеся жестко критиковали и прорабатывали. Но больше всего его расстроило то, что от него отвернулись некоторые друзья. Только единицы поддержали его в этот тяжелый момент. Ведь он хорошо понимал, что после такого страшного обвинения путь в литературу для него закрыт. Немногие знают, что в какой-то момент, когда сил противостоять этому шквалу нападок не было, у Олеся Терентьевича появилась мысль… свести счеты с жизнью. Но все же он выстоял и, как стало известно позже из его «Писательских признаний», в тот трудный час написал: «Я сперся на тендiтне дiвоче плече».
-- Мы вспомнили о войне. Это правда, что Олесь Терентьевич верил, будто выжил на фронте благодаря молитвам своей бабушки -- женщины глубоко верующей?
-- Где-то он писал об этом… Действительно, то, что он выжил на войне, пройдя ее с первых до последних дней простым солдатом, иначе как чудом не назовешь. Он ушел воевать добровольцем в 1941 году в составе студенческого батальона. Первое ранение получил во время обороны Киева, на реке Рось. Потом были еще два ранения. С осколком в ноге он прожил всю жизнь. Олесь много рассказывал о войне, о том, как ему не раз чудом удавалось спастись. Как-то он сидел в окопе, пережидал вражеский артобстрел, повсюду рвались мины и снаряды. И тут, вспоминал Олесь, его будто что-то заставило подняться с насиженного места и перейти в другой окоп. А через какое-то время на том месте, где сидел раньше, разорвался снаряд. Подобных моментов у него на фронте было немало. Он считал, что молитвы бабушки, которая заменила ему мать, спасли его. Именно бабушка и привила ему веру в Бога. Независимо от высоких должностей и членства в коммунистической партии, верующим он был всю жизнь. Но тогда не мог об этом открыто говорить, не мог пойти в церковь, хотя, по-моему, такое желание у него было всегда. Я вспоминаю, когда мы уже поселились в Киеве в доме по улице Ленина (сейчас улица Богдана Хмельницкого), Олесь Терентьевич часто приходил к Владимирскому собору и подолгу стоял, глядя на его купола. Он знал молитвы, а «Отче наш» читал каждый день.
«Будучи студентом техникума, Олесь Терентьевич хотел уехать добровольцем на гражданскую войну в Испанию»
-- Сразу же после новеллы «Модри Камень» вышла в свет первая часть трилогии «Прапороносцi». Наверное, это и спасло Олеся Терентьевича от гонений?
-- Нельзя однозначно сказать, но это произведение, без сомнения, «реабилитировало» Олеся Терентьевича в глазах критиков и позволило ему войти в когорту уважаемых и знаменитых писателей. По окончании университета ему предложили остаться там на должности ассистента. Он согласился, хотя работать было непросто. Жил тогда Олесь Терентьевич на рабочей окраине Днепропетровска и до университета добирался пешком на другой берег Днепра. Если повезет, можно было переправиться на лодке, если же нет -- приходилось топать до моста 12 километров. И так дважды в день. Потом он на какое-то время раздобыл старенький велосипед. Это немного облегчило путь. Но основной проблемой было то, что Олесь все больше ощущал себя писателем, а не теоретиком, исследователем литературы. Поэтому он подал заявление на поступление в аспирантуру в Киев и вскоре был зачислен, а со временем перебрался в столицу. Я помню, тогда Олесь Терентьевич жил у своего товарища на улице Большой Житомирской. Комната была маленькая, располагалась на мансарде, обогревалась маленькой печкой. Но жили они дружно, правда, питались как попало, частенько бегали за домашней сметаной на Сенной рынок, находившийся поблизости.
Совсем недавно мне удалось прочитать письма юного Олеся, адресованные другу, свидетельствующие об исключительной трудоспособности Олеся Терентьевича. Когда еще до войны он жил на Полтавщине, у него появился старший товарищ -- Олесь Юренко, журналист, работавший в местной газете «Розгорнутим фронтом». С 14 лет там стал работать и публиковаться Олесь Терентьевич. У Юренко сохранилось более сотни писем из его личной переписки с Олесем. Читаешь их и поражаешься: «Зараз працюю як кiнь. Читаю масу книг -- Пришвiна, Ролана, Светлова, Драйзера… Зробив пару новел… 1936 рiк». И дальше в следующем письме: «Прочитав «Отцы и дети», «Гобсек», «Кайдашева сiм»я». Штудiюю Чернишевського, Белiнського, Добролюбова. Детально вивчаю Гоголя i Пушкiна. До пушкiнських днiв готую двi дослiдницькi роботи. Нещодавно написав пейзажну роботу до «Хiба ревуть воли, як ясла повнi»… Вчусь, вчусь».
-- Характер у Олеся Терентьевича был твердый, напористый?
-- С одной стороны, он был человеком твердым и решительным, с другой -- романтиком. По этому поводу приведу выдержки еще из нескольких писем. «З замиранням душi слухаю кожне слово, що доноситься з кафедри, i пiсля кожноi лекцii в думцi вигукую -- черт вiзьми, скiльки я ще не знаю… » А вот письмо влюбленного Олеся: «Сиджу в бiблiотецi, обкладений горами томiв, але не читаю. Iнодi людинi не хочеться нiчого робить, а просто сидiти i слухати пiсню своєї душi. Вона, моя душа, останнiм часом п'янiє вiд життя… » А вот совсем другой Олесь Гончар: «Стрибав з парашутної вишки. Прекраснi почуття в польотi!» Еще одно письмо: «Нетерпляче надiюсь потрапити добровольцем в Iспанiю. Якби оце сьогоднi сказали -- ну, Олесь, на Мадрид! Кинув би свiй синiй портфель, сiре харькiвське небо, всi лiтературнi дрiбницi i ринувся би на Пiренеi. Хоч умерти, але ж знати, за що!» Вот такая широкая романтическая натура.
«Рабочие заметки с описаниями новых образов Олесь Гончар делал на первом попавшемся клочке бумаги»
-- В основном, Олесь Терентьевич работал дома. Как это происходило?
-- Он любил строгий режим. У нас было заведено, что Олесь Терентьевич работает с самого утра до трех часов дня. В это время никто не должен был его беспокоить. Даже телефон дома отключали. Мне приходилось стоять на страже спокойствия мужа. Если кто-то приходил, старалась мягко объяснить, что он сейчас занят, принять не может. Иногда, когда уж кто-то очень настаивал на встрече, Олесь Терентьевич не сдерживался и, выглянув из кабинета в прихожую, говорил: «Я зараз працюю! Нiякої розмови не буде!» Его характер проявлялся и во взаимоотношениях с коллегами. Он дружил с писателем Григором Тютюнником. И когда Тютюнник приходил к нам домой, к примеру, прочитать свое новое произведение, а потом намекал на рюмочку (к спиртному он был неравнодушен), Олесь Терентьевич был категоричен: «У мене i в барi є, i на кухнi щось стоїть. Але не проси. Не дам!»
Возвращаясь к манере работы, хочется сказать вот еще о чем. Олесь Терентьевич мог читать одновременно до десяти книг, планируя при этом прочтение еще стольких же. Вот здесь, на письменном столе, стопочкой выкладывались книги, которые будут читаться в ближайшее время. А на этом кожаном пуфике, рядом с креслом, обычно лежала гора книг, с которыми Олесь Терентьевич уже работал. Причем диапазон их мог быть самым широким -- от истории античности Плутарха до повестей Гоголя. Какие-то новые мысли, штрихи к задуманным образам, впечатления от поездок, просто размышления он записывал на первом попавшемся клочке бумаги. Так у него вызревали целые части произведений. Когда же накапливалось достаточно материала, Олесь Терентьевич садился писать. По всему кабинету -- на столах, полу, диване -- раскладывались уже отсортированные листочки с записями. Олесь Терентьевич просматривал их, а потом диктовал мне. Но «Прапороносцi» и другие ранние произведения написаны еще от руки. А потом я стала помогать ему, печатая текст. Олесь Терентьевич говорил, что перо не поспевало за его мыслью.
-- Кроме страсти к чтению, у Олеся Терентьевича были какие-то другие увлечения?
-- У него был такой характер, что, если какое-то хобби и появлялось, он быстро к нему привыкал. Потом ему становилось неинтересно, и он иcкал что-то новое. Помню, как из поездки в Японию Олесь Терентьевич привез ракетки для бадминтона с воланчиками из настоящих перьев. Год мы играли в бадминтон чуть ли не каждую свободную минуту. Потом это ему наскучило. Олесь Терентьевич увлекся ходьбой на лыжах. А вот к чему он был неравнодушен всю жизнь, так это к розам. У нас на даче росло сто кустов роз, и Олесь Терентьевич всегда сам ухаживал за цветами. Когда же садился за письменный стол работать, непременно в маленькой вазочке ставил одну розочку -- только что срезанную.
-- Вы упомянули о поездках за границу. Олесь Терентьевич привозил оттуда какие-нибудь ценные вещи?
-- Он всегда привозил абсолютно ненужные вещи -- мелкие сувениры, безделушки -- и тут же раздаривал их всем знакомым. Часто покупал за границей всевозможные канцелярские принадлежности и тоже их дарил. Однажды, помню, из поездки в США привез мне кожаное пальто, но оно оказалось на меня мало. Олесь Терентьевич только развел руками: «Ну я ж не знав твоїх розмiрiв… » Никогда он не привозил подарков для партийных чиновников, что тогда некоторые практиковали.
-- А как складывались отношения у Олеся Терентьевича с партийным руководством страны, ведь сейчас можно услышать разные мнения по этому поводу?
-- Несмотря на то, что он долгое время занимал высокие должности, был удостоен различных наград и премий, всегда находился в негласной оппозиции к власти. Возможно, именно за то, что он умел отстаивать свое мнение, партийные чиновники его уважали. Но ни с кем из них он никогда не был в дружеских отношениях. Все ограничивалось официальными встречами. Олесь Терентьевич в открытую не выказывал свое недовольство властью, тем не менее у него часто возникали конфликты с секретарем ЦК по культуре Андреем Скобой.
Вспоминаю ситуацию, сложившуюся в конце шестидесятых. Тогда по распоряжению ЦК была создана партийная комиссия, в которую вошли пять самых известных в то время украинских писателей, в том числе Мыкола Бажан и Олесь Гончар. Комиссия была создана для расследования националистической деятельности критика (ныне известного академика) Ивана Дзюбы и тех, кто поддерживал его взгляды. Это произошло после его критической статьи, где он резко выступал против русификации Украины. Так вот, Олеся Терентьевича и других писателей вызвали в ЦК, предоставили кабинет для работы, обложили кучей «крамольной» литературы и поставили задачу ее изучить. Для чего -- никто не сказал. Так прошло два дня. У кого из сотрудников аппарата ни спрашивают, все уклоняются от ответа. Но, в конце концов, кто-то проговорился: готовится новый процесс против украинской интеллигенции, и Дзюбы в частности. Олесь Терентьевич пришел домой очень взволнованный и расстроенный. На имя первого секретаря ЦК Компартии Украины Шелеста он написал письмо, в котором открыто называл это дело сфабрикованным и категорически отказывался в нем участвовать. Понял, во что его втягивают, и Бажан. Но он поступил по-своему -- заболел…
На следующий день письмо Олеся Терентьевича передали в секретариат ЦК. И буквально через день у него состоялся очень неприятный разговор с Кондуфором, заведовавшим тогда отделом культуры в ЦК. Тот кричал, что своим поступком Олесь Терентьевич подложил свинью Шелесту, поставил его в дурацкое положение, так как первый секретарь должен на него дать ответ. Он кричал: что, мол, нельзя было просто заболеть, как Бажан?! В общем, весь этот скандал вскоре замяли -- благодаря демаршу Гончара и Бажана процесс над Иваном Дзюбой так и не состоялся.
«Внучка Олеся Терентьевича участвовала в голодовке студентов в 1991 году на площади Октябрьской революции в Киеве»
-- Но такие демарши, по всей видимости, не проходили для Олеся Терентьевича бесследно?
-- Конечно, власть не могла не замечать этого. К тому же были «доброжелатели» и среди его коллег. Одно время сформировалась даже некая группа, которая писала доносы на Гончара прямо в Москву. Союз писателей Украины они обвиняли в буржуазном национализме, а самого Олеся Терентьевича называли главным националистом Украины. Естественно, он знал имена доносчиков, но делал вид, будто эта мышиная возня его не касается. Хотя иногда это сильно ранило душу и сердце Олеся Терентьевича. После выхода в свет его знаменитого «Собора», который на два десятилетия стал запрещенным произведением, на Олеся Гончара накатилась новая волна критики. В романе, который описывает беспросветную жизнь простой рабочей глубинки, партийные чиновники усмотрели критику коммунистического режима. И пропагандистская машина закрутилась, Олеся Терентьевича обвинили в критике советской власти. В это трудное время многие писатели и читатели его поддерживали, но нашлись и такие, которые нанесли удар в спину. Один писатель, любитель доносов, прислал анонимную телеграмму, в которой рекомендовал Олесю Терентьевичу… застрелиться.
-- Как на все это реагировал Олесь Терентьевич?
-- Он стойко держался. Хотя можете представить, как ему было трудно в тот момент. Третьего апреля в здании консерватории должен состояться праздничный юбилейный вечер, посвященный его 50-летию, а 2 апреля из Днепропетровска пришли газеты с разгромными статьями о «Соборе». Такой себе продуманный садистский шаг… Но юбилей все-таки состоялся. Мы были поражены тем, что пришло так много людей! Желающих попасть на вечер было столько, что у здания филармонии пришлось выставлять милицейские пикеты. В зале царил какой-то небывалый подъем. И как раз на этом вечере, выступая с речью, Олесь Терентьевич назвал партийную номенклатуру Вельзевулами. Этого ему долго не могли простить. Как не простили ему и более раннее его выступление на съезде писателей в Москве. Тогда он открыто высказался о цензуре, назвав цензора -- человеком-невидимкой с красным карандашом в руке. От провинциального писателя, которыми в Москве считали всех представителей республик, такого не ожидали. Зал рукоплескал Олесю Терентьевичу.
-- Существует много различных мнений о том, почему в 1991 году Олесь Терентьевич подал заявление о выходе из компартии. По вашим словам, это был обдуманный взвешенный шаг…
-- Обдуманный, взвешенный и -- небезболезненный. Тогда сложилась довольно драматическая ситуация. Вы, наверное, должны помнить, что в 1991 году на площади Октябрьской революции в Киеве проходила акция протеста студентов, объявивших голодовку. Среди голодающих была и наша внучка Леся. Олесь Терентьевич ее очень любил. Может, еще и потому, что она проявляла незаурядные творческие способности. Она уже тогда пробовала писать. Во время акции протеста в газете «Молодь України» вышла ее статья «Я теж голодую за ваше щастя». Олесь Терентьевич для нее был непоколебимым авторитетом. Помню в одном письме она написала ему такие слова: «Де б я не вчилась, але найвищий унiверситет для мене -- це ти, дiдуня». Эти слова так тронули Олеся Терентьевича, что он даже записал их в одном из своих дневников.
Но вернемся к студентам. Внучка Олеся голодала двое суток, а потом работала в группе поддержки. Я помню то время: дома мы заваривали чай в термосах, собирали какие-то теплые вещи, покупали недорогие ватники, чтобы все это передать студентам. Олесь Терентьевич поддерживал внучку, побывал на площади, встретился с голодающими. Юношеский патриотизм тронул его до слез. А через пару дней после этого Олесь Терентьевич присутствовал на заседании Верховного Совета УССР. Кто-то из депутатов выступил в поддержку студентов, высказал им свое сочувствие. Но в ответ на эти искренние слова в зале раздался громкий хохот многих депутатов: мол, знаем мы, как они голодают. Такое поведение настолько поразило Олеся Терентьевича, что на следующее утро он написал заявление о выходе из партии: «Я не можу бути в однiй партii з такими людьми». Думаю, это было довольно трудное решение, так как вступал в партию Олесь Терентьевич по глубокому убеждению, во время войны, и партбилет ему вручали прямо в окопе.
Конечно, все эти эмоциональные потрясения и работа на износ сказались на здоровье Олеся Терентьевича. Его самочувствие я сверяла с расстоянием, которое он проходил во время прогулок. Когда мы бывали на даче, он любил прогуливаться к Днепру, до которого от нашего домика было километра три-четыре. И чем хуже Олесь Терентьевич чувствовал себя, тем короче становились эти прогулки…
За содействие в подготовке материала автор выражает благодарность киевской организации национального Союза писателей Украины.
730Читайте нас в Facebook
