«сначала немцы хоронили убитых в отдельных могилах, потом -- в общих… Когда и их не хватало, стали просто наваливать трупы поверх могил -- я никогда не забуду это «многослойное» кладбище»
В эти февральские дни 58 лет назад завершился разгром немецко-фашистских войск в Сталинградском котле. Историки потом назовут эту битву началом коренного перелома в Великой Отечественной войне
После Сталинграда у артиллериста Турковского были Курская дуга, Яссо-Кишиневская битва, он участвовал в освобождении Румынии, Венгрии, Югославии, Австрии, Чехословакии… А закончил войну Виктор Алексеевич под Прагой. Сегодня он живет в Киеве, ему скоро исполнится 80 лет.
«Наверное, это была самая удивительная команда для стрельбы бронебойным снарядом: по пауку!»
В ночь на 1 февраля 1943 наше орудие заняло огневую позицию на улице в самом центре Сталинграда. Противотанковое орудие стоит прямо на заснеженном асфальте улицы Сталинграда, только сошники станин упираются в ямки, с трудом выдолбленные в асфальте. Орудийный расчет пританцовывает за щитом орудия. У многих на шинелях видны выжженные дыры -- ночи были морозные, и солдаты грелись у костров. Даже ватники под шинелями все в дырках.
10 января наши войска вновь перешли в наступление, к 26-му расчленили окруженную группировку яростно сопротивляющегося врага и приступили к его ликвидации. Южная группа фашистских войск во главе с фельдмаршалом Паулюсом была разбита 31 января. Фельдмаршала пленили воины нашей 64 армии генерал-майора Шумилова.
Наш 186 истребительно-противотанковый артиллерийский полк, входящий в состав 64 армии, с южного участка фронта был направлен на северный -- для подавления оставшейся группы гитлеровских войск в Сталинграде.
Орудие старшего сержанта Чернова, у которого я был наводчиком, поставили перед полностью разрушенным мостом через реку. На льду реки много трупов фашистов -- результат нашего наступления и попыток гитлеровцев выйти из окружения. Из-под снега торчит то кусок серо-зеленой шинели, то кисть руки; другие тела только угадывались небольшими сугробиками…
Пришло время для последнего удара по врагу. Рано утром 1 февраля комбат капитан Кудрявцев поставил перед нашим орудием задачу при малейшем передвижении врага уничтожать его прямой наводкой, расстреливать выявленные замаскированные танки, бить по пулеметным точкам и блиндажам.
И грянул гром! Вздрогнули развалины, посыпался снег, повалилась с облезлых стен оставшихся зданий последняя штукатурка. Залпы следовали один за другим, от взрывов и рушащихся стен все заволокло бело-темной черной копотью и пылью от штукатурки. А снаряды все рвались и рвались.
Вдруг все орудия замолкли, лишь эхом отдались последние взрывы. В нашем секторе все замерло. От воцарившейся в морозном воздухе тишины стало больно ушам. Но вот на немецкой стороне забегали полусогнутые фигурки между стен -- сперва поодиночке, потом небольшими группами. Мы ждали от фрицев ответного огня… Но ни одного выстрела, только суматоха. Мы решили прекратить эту беготню. Заряжающий боец Утаев зарядил орудие осколочным снарядом, я навел ствол на край стены, из-за которой чаще всего появлялись группки немцев и стали ждать. Вот пробежал один, другой, еще… А вот и группа. Нажал на гашетку.
Выстрел и взрыв слились: все расстояние-то «прицел 8» -- это 400 метров. Там, где была группа фашистов, только облако падающего снега и разбросанные вокруг мертвые тела фрицев. Правее появилась еще группа, побольше. Несколько секунд -- и гремят подряд два взрыва. Гильзы летят на снег, шипят, пар идет от них. А от группы остались пятна на снегу. Утихомирились фашисты.
Уже под вечер на немецкой стороне, на краю одной обвалившейся стены, прямо перед нами, вдруг появился красный флаг с большим белым кругом посредине, в центре которого зловеще чернела жирная паучья свастика.
-- Ах, ты, гадина! Показывают нам своего черного паука! -- возмутился взводный, лейтенант Уколов. -- А ну-ка, наводчик, раздави его!
-- По пауку, бронебойным, прицел 8, наводить под древко, огонь! -- весело скомандовал командир орудия старший сержант Чернов.
Стену с флагом окутала туча красной пыли и снега. Когда она рассеялась, то ни стены, ни флага не было: фашистскую тряпку похоронили обломки. Наверное, это была самая удивительная команда для стрельбы бронебойным снарядом: по пауку! И наступила тишина. Возможно, это были последние орудийные выстрелы в гигантской мясорубке Сталинградского «котла».
«Черепа лошадей и коров, ребра, суставы, позвоночники -- все до блеска обглодано и… с немецкой аккуратностью уложено в странно красивую пирамиду!»
Вечером по телефону нам сообщили, что завтра, 2 февраля, капитулирует и эта последняя окруженная группировка немецко-фашистских войск. Но предупредили, что могут быть отдельные очаги сопротивления -- в этой группе самые ярые гитлеровцы.
Ночь была морозной. Развели костер (фрицы -- ни гу-гу) и спали, свернувшись калачиками вокруг него, подставляя огню то спину, то живот. Снег у костра растаял, асфальт мокрый, а мы крутимся у костра, как на сковородке: один бок мокрый, другой зябнет. Часовой ходит и гасит тлеющие искры на спящих. Все равно к утру опять у многих прогорели брюки и шинели.
Настало утро 2 февраля. За ночь ни одного выстрела, ни одного взрыва. Неужели действительно здесь война кончилась? Может, вообще на этом она и закончится? Утро выдалось серым и холодным, а на душе было хорошо и легко, как после сделанной тяжелой, но нужной работы. По телефону подтвердили, что немцы капитулируют, и пошутили: можно принимать сдающихся!
По распоряжению командиров и оставив за себя сержанта Пашу Андрианова, я с бойцом Ус -- подносчиком снарядов -- отправился на немецкую сторону принимать капитуляцию. С собой взяли автоматы и гранаты «лимонки» -- неизвестно ведь, как встретят… А вдруг автоматным огнем?
Мы прошли по льду около моста, огибая вмерзшие в снег трупы. Вот и стена с погребенным фашистским флагом. Кругом покрытые снегом части обвалившихся стен. Следов от повозок или машин нет, где здесь проходила улица, определить невозможно -- кругом руины. Начинаешь сомневаться: а жили ли здесь вообще люди?
Идем по петляющей меж сугробами и развалинами тропинке. Впереди выделяется желтизной и формой какая-то куча. Это черепа лошадей и коров, ребра, суставы, позвоночники -- все до блеска обглодано и… с немецкой аккуратностью уложено в странно красивую пирамиду! Она не запорошена -- по-видимому, содержимым кучи часто пользовались.
«Принимай, Турковский, капитуляцию немецко-фашистской воинской части!»
К одной из обвалившихся стен вела хорошо протоптанная дорожка, которая заканчивалась возле узкой железной лестницы, круто уходящей вниз, в подвал. Оставил я бойца наверху и начал спускаться. Сверху посмотрел -- вроде пустой подвал, никого нет. Может, вернуться? Ладно, начал -- так уж иди. Спустился. Справа налево стал обводить подвал взглядом. Вдруг взгляд застыл, напоровшись на сотни глаз в упор смотревших на меня людей. Вот это да! В полном безмолвии сидело воинство фашистской армии. Их фигуры были напряжены и прямы.
Я молча смотрю на них, они на меня. Посреди подвала кучей лежит оружие -- автоматы, карабины, пистолеты, гранаты. Что же делать? Как что? Принимай, Турковский, капитуляцию немецко-фашистской воинской части! Только веди себя с достоинством, ты -- победитель. Вот не думал, не гадал… Спокойно, не суетись. Командуй!
-- Сержант! Принимай фрицев! -- кричу я наверх. Отступаю на два шага в сторону и, махнув рукой, спокойно и властно командую: «Давай наверх!» -- пусть теперь привыкают к русскому языку.
Медленно и тяжело первым поднялся длинный и тощий, как Кащей Бессмертный, немец, уныло сгорбившись, поплелся мимо меня к лестнице. Это, по-видимому, был старший офицер, но одет в солдатскую шинель. За ним, так же тяжело, с опущенной головой, поднялся и поплелся второй, третий… Они безмолвно, как автоматы, брели мимо меня к ступенькам узкой лестницы. У всех ранцы, обтянутые кожей с лоснящейся шерстью, на боку болтаются фляги. Идут молча, ни звука.
Таких мирных, кротких немецких солдат я видел впервые. Знал их бегущих в атаке за танками, видел нестройные ряды их пьяных физиономий с оскаленными в крике ртами, с засученными рукавами, непрерывно поливающих все перед собой свинцом из автоматов, упертых в живот. Но у этих я не заметил на лицах ничего, кроме смертельной усталости и тупого безразличия.
Жалко их стало даже. Вот вам, горе-завоеватели, и финал! Я вспомнил кладбище, на котором хоронили своих убитых немцы. Вначале с почестями, по одному в могилу. Потом уже скопом, по несколько десятков и сотен -- с одним березовым крестом наверху. Затем убитых просто бросали сотнями поверх могил. Потом на этом кладбище шел бой. Я сам стрелял прямой наводкой из противотанкового орудия по пулеметам, установленным между могилами. Когда пришел сюда, то все это увидел: разбитые пулеметы, разорванные тела и яркую кровь, не успевшую побуреть на крепком морозе.
Многое я видел, воюя с первого дня войны, но это «многослойное» кладбище у меня в памяти отпечаталось навсегда. Вот чем обернулась вначале бравурная военная прогулка по Западной Европе -- кладбищем и пленом.
«На цементе извивались и корчились в собственных испражнениях какие-то обрубленные тела -- кто без рук, кто без ног»
Немцы наверху построились и ждали меня. Я вышел и ткнул пальцем в первого попавшегося: «Веди колонну!» «Нихт, нихт! Офицер, офицер… » -- перепугался он и показывает пальцем на одного в первой шеренге. Ладно. «Офицер?» -- спросил я того. Он замялся и нехотя кивнул: «Йа, Йа». -- «Выходи и веди!»
Колонна пленных более чем в сотню человек двинулась по тропинке в плен, мы же вдвоем зашагали в другую сторону -- надо было проверить оставшиеся подвалы. Метров через 300 увидели небольшие железные двустворчатые ворота, к которым была протоптана тропа. Здание разрушено, а ворота в подвал остались. Я открыл дверь и шагнул…
В лицо ударило горячим, спертым, вонючим воздухом. Горло перехватило. Наконец, судорожно сглотнув, увидел ступеньки вниз. Спустился. Передо мной в полумраке открылась страшная картина: на нарах и цементном полу в беспорядке лежали голые или прикрытые лохмотьями люди, извивались и корчились в испражнениях какие-то обрубленные тела. Кто без рук, кто без ног. Они ползали, налезали друг на друга, падали и снова ползли зачем-то…
Увидев меня, изо всех углов стали сползаться новые тела. Перекатываясь и извиваясь, они двинулись ко мне. Стоны, проклятия, ругань, крики. Два подползших ко мне подняли обрубки рук, и я увидел остатки темно-бурых старых тряпок, гнойные, наверное, полные червей культи, горящие глаза и перекошенные конвульсией мертвенно-бледные лица. На полу качался раненый без ноги и обеих рук, в него тыкался другой. Вероятно, их редко посещали или совсем бросили на произвол судьбы, иногда добавляя к ним новых. Появление здорового человека сразу же возродило у калек какую-то надежду.
Выскочил я из этого ада, из этой преисподней, вздохнул чистый морозный воздух, перевел дыхание. Вслед нам придут медсестры, врачи, придет помощь…
Колонны плененных все шли и шли. У многих на ногах было намотано какое-то тряпье, стянутое проволокой, у других -- большие, прессованные из сена полуваленки, вернее их подобие. Это была зимняя новинка гитлеровских вояк в России. Наши бойцы метко назвали эту неуклюжую и тяжелую обувку «фрице-лошадиными кормо-валенками».
Когда наша батарея направлялась к месту сбора полка за городом, то с возвышенности в морозном прозрачном воздухе мы хорошо видели внизу необъятное поле, усеянное тысячами раздавленных машинами трупов гитлеровских вояк. А среди трупов многокилометровой змеей петляла безмолвная вереница бредущих пленных. Не было видно ей ни конца, ни края…
4476Читайте нас в Facebook
