Владимир наумов: «мы с сергеем параджановым часто дрались»
Владимир Наумов вошел в историю кино вместе с Александром Аловым. Они создали фильмы, которые стали целой эпохой в искусстве: «Павка Корчагин», «Бег», «Тегеран-43», «Берег», «Десять лет без права переписки»… После смерти Алова в 1983 году Владимир Наумович продолжает снимать сам.
В канун юбилея режиссера на экраны вышел его фильм «Джоконда на асфальте». Автор называет его «трагикомедией с любовной и криминальной линиями». Главные роли сыграли две Наташи — дочь и жена, а также Армен Джигарханян, Борис Щербаков. На премьере фильма, состоявшейся в московском кинотеатре «Октябрь», зрителей познакомили с четырехлетним Кириллом, которого усыновили Владимир Наумов и его жена Наталья Белохвостикова.
«Фильм «Как закалялась сталь» снимали в Боярке в грязи, в снегу»
- Владимир Наумович, а если отмотать «кинопленку» в то время, когда вы начинали?
- Я поступил во ВГИК в 1945-м. Там было много военных и всего несколько так называемых статских рябчиков. Со мной вместе учились Хуциев, Параджанов, Файзиев. Я не воевал, так как мне на начало войны было 13 лет. А вот Алов пришел во ВГИК весь в орденах. Он потрясающе знал войну. Когда Фурцева нас критиковала за фильм «Мир входящему» и кричала на коллегии: «Что вы там наснимали? Откуда вы взяли эти грязные, вонючие шинели?!», Алов ей смело ответил: «Екатерина Алексеевна, я в шинели четыре года протопал, поэтому знаю, как она пахнет!»
- И что, она это спокойно «проглотила»?
- Да, а потом сказала: «Алов-Наумов, зайдите ко мне в кабинет!» И неожиданно послала… в Венецию. До этого в Москву на просмотры советских картин приезжали итальянские режиссеры де Сантис, Лаурентис и, ткнув в нашу, сказали: «Вот эта картина нам нужна!» Чтобы оформить заграндокументы, в то время требовалось не меньше двух месяцев, а Фурцева сделала так, что нам их выдали за несколько дней.
- После ВГИКа вы же в Киеве работали?
- Жили и учились мы в Москве, но один из самых лучших периодов провели в Украине. Сегодня для меня это будто странный фильм-сон. Тогда киностудия на Брест-Литовском (ныне проспект Победы. — Авт. ) не носила имени Довженко, а была просто киевской. Здесь формировались не только мы, но и многие другие студенты нашего учителя Игоря Савченко. Он одной ногой стоял на киевской студии, а другой — в Москве. Умер очень рано. Его фильм «Тарас Шевченко» посмотрел Сталин и сделал двенадцать замечаний. Но когда вождь сказал: «Передайте режиссеру мои замечания», ему не посмели сказать, что Савченко уже нет. Можете себе представить, что за время было! И вот нам с Аловым пришлось потом портить этот фильм.
- Вы так из скромности говорите?
- Мы портили не потому, что настолько бездарны, а потому, что выполняли приказ. Тогда страна активно жила и ночью, так как Сталин страдал бессоницей и, позвонив по любой «вертушке», тотчас ждал ответа. Он и по поводу своих замечаний к фильму позвонил ночью министру кинематографии Большакову. Тот немедленно собрал совещание, участники которого пришли к мысли поручить правки ученикам Савченко. Большаков вызвал нас с Аловым в три часа ночи. Транспорт не ходил, и мы долго шли пешком с разных концов города. Тогда об этих замечаниях знали мы втроем, а теперь лишь я один. Когда я попытался записывать, Большаков сказал: «Брось карандаш, запоминай!» Вернувшись домой, я, пользуясь своей феноменальной памятью, все записал, поднял в полу паркетину и спрятал. Это было наше первое соприкосновение с реальным кино.
- А последовавшие за этим картины «Тревожная молодость» и «Павка Корчагин», снятые в Киеве, — веление времени или души?
- Мы не снимали то, что было нам не интересно. «Как закалялась сталь» в то время была настольной книгой (на этих съемках Наумов познакомился со своей первой женой — актрисой Эльзой Леждей. — Авт. ). Но тем неожиданней было закрытие фильма. Это — одна из самых критикуемых и скандальных картин. А все потому, что мы впервые попытались показать реальную «фактуру» времени: смерть сделать смертью, боль — болью, холод — холодом. Тогда ведь процветало муляжное кино с притворными страстями. С наших съемок в Боярке бежали так, как в свое время покидали саму стройку. Снимали в грязи, в снегу, еще и сверху поливали дождем. Василий Лановой был промерзший и несчастный, а ведь такой статный и красивый господин. Иван Пырьев даже придумал для фильма термин — «мрачнизм» и очень возмущался. Наши съемки останавливали. Потом на большом совещании все-таки решили доснять, но с условием, что появится хотя бы один оптимистический эпизод.
Мы с Аловым долго ломали голову, что же это может быть, а потом плюнули и пришли к гениальному решению, отсутствующему в книге Островского. Лежит Корчагин под шинелью, на которую мы вылили полведра грязи, а его товарищ говорит: «Найдутся сволочи, которые скажут, что ничего не было, только танцы-шманцы». А Корчагин отвечает: «Да хрен с ними, пусть говорят, что хотят». Когда члены худсовета это увидели, им стало плохо. Марк Донской нервно смеялся, а потом сказал: «Ну хорошо, замените слово «сволочи» на «люди». Мы так и сделали. Кстати, у нас с Марком были странные отношения, как, впрочем, и с Пырьевым. С одной стороны, ни одна наша картина ему не нравилась, с другой — он взял нас на «Мосфильм», хотя остальные были против. Раньше мы дрались с цензурой, но с ней, пожалуй, было легче справляться, чем сейчас с безденежьем в кино.
«От съемок «Мастера и Маргариты» пришлось отказаться по настоянию вдовы Булгакова Елены Сергеевны»
- А как сегодня вы воспринимаете своего Корчагина?
- Он — положительная личность. Ведь сегодня у молодых людей, в отличие от него, утрачена необходимость иметь какую-то цель в жизни. У меня был очень талантливый студент из провинции, который жил на вокзале и зарабатывал, таская какие-то ящики. Ему предложили снять клип с очередной бездарностью. Он пришел ко мне и говорит: «Мне дают такую сумму, я даже не знал, что подобная существует». И… отказался, пошел опять на вокзал. Я потом рассказал о нем Феллини.
- Вы с ним дружили?
- Да, переписывались, по возможности встречались. Особенно мне запомнилась одна из последних встреч, которая сегодня выглядит знаменательной. Мы шли с Феллини от Пантеона к нему домой. Он был очень печальный: «Мой зритель умер. Я, как самолет, который взлетел, а аэродрома нет». В это время к нему подошли прохожие, окружили, просят автографы, и я говорю: «Видишь, тебе даже по улице не дают пройти». — «Нет, они просто знают, что есть знаменитый Феллини, снявший какие-то эфемерные фильмы, но они им не интересны. Они лишь на секунду задержатся, а потом снова переключают телевизор на другой канал — не могут досмотреть до конца. Их не интересует глубина: у них «клиповое сознание». Вот сейчас, как считал великий маэстро, новое поколение поражено этой болезнью.
Нас с Аловым всегда тянуло в хорошую литературу. «Скверный анекдот» по Достоевскому пролежал на полке 23 года. Этот уникальный случай может быть занесен в Книгу рекордов Гиннесса. Больше такого в истории кино не было и, надеюсь, не будет. Булгаков тогда вообще был крамольным писателем. Работая, мы очень подружились с его вдовой Еленой Сергеевной. Потрясающая женщина, которая нам говорила: «Сашечка, Володечка, слушайте меня, потому что я единственный представитель Михаила Афанасьевича на Земле». С ней же связан наш отказ от постановки «Мастера и Маргариты», о которой мы всегда мечтали. Она сказала, что не нужно даже пытаться, так как ей муж «признался оттуда», что этот роман никогда не будет экранизирован. Смотрите, случай с фильмом Юрия Кары подтверждение тому.
- Владимир Наумович, вы с Аловым были неразлучны. Как сейчас вам работается одному?
- Я его часто вижу во сне. Ведь не было дня, чтобы мы не встречались. Мы срослись, как сиамские близнецы. Хотя и темперамент, и творческие устремления у нас были совершенно разные. Я очень несдержанный, конфликтный человек, сразу начинаю заводиться, могу ни за что обидеть, а потом страдаю. Алов же не так сильно проявлял свои эмоции. После ранения и тяжелой контузии он ходил с палочкой, даже надеть брюки для него было колоссальной проблемой. Это был необыкновенно талантливый человек, а еще абсолютный друг. Абсолютной истины нет, а абсолютный друг есть. У меня и сейчас остается сентиментальное ощущение, что он рядом.
- Вы живете между двумя Наташами…
- Многих наших фильмов я уже не представляю без своей жены хотя бы потому, что она талантливый человек и гораздо больше других знает и чувствует эти картины. Хотя на съемках я вынужден относиться к ней строже, чем к другим. Имя дочери я выбирал с корыстной целью. Позову: «Наташа!» — прибегут обе. Но получается наоборот — не идет ни одна.
Впервые Наташа-младшая снялась в пять лет в «Тегеране-43», в одиннадцать — в «Береге». Занимаясь во ВГИКе, сыграла главную роль в моем «Белом празднике» с Иннокентием Смоктуновским. Затем дочь решила получить еще одно образование и поступила в юридическую академию. Но вовремя поняла, что это «не ее» и закончила режиссерский у Аллы Суриковой. У нее уже есть две короткометражки, телефильмы и полнометражная картина «Год Лошади» с Наташей-старшей в главной роли. Я, в отличие от других кинородителей, хотел, чтобы дочь работала в кинематографе, хотя выбирала она сама. В ней чувствуется характер. У нас в семье не разграничиваются понятия работа и дом: все плавно перетекает одно в другое, поэтому мы понимаем друг друга.
- А что это за история с призом Параджанова?
- Наш фильм «Белый праздник» на фестивале в Риме получил два приза. Один из них — «Амаркорд» — связан с Сергеем Параджановым. Как известно, он был большой оригинал и мой старинный друг еще со ВГИКа. По эскизам его тюремных рисунков Феллини и Гуэрра и сделали эту награду. У меня более двух десятков международных призов, но этот самый дорогой. Вот сейчас вспомнил Параджанова… Киев — начало нашей жизни. Мы часто дрались и прямо на асфальте, среди опавших каштанов, играли в футбол. Это не только память, но и необъяснимая тоска. Иногда хочется просто сесть в поезд и, никому ничего не говоря, приехать и пройтись по тем местам, где когда-то жил. Я даже знаю, какое время года мне необходимо — ранняя осень. В общем, Киеву привет!
355
Читайте нас у Facebook
