Наталья гундарева: «не могу привыкнуть к мысли о смерти, хотя и думаю об этом каждый день»
«Однажды на спектакле случился гипертонический криз, и потом с полгода мне всякий раз становилось плохо, когда доходила до эпизода, во время которого потеряла сознание»
- Правда, что вы болеть любите, Наталья Георгиевна?
- Если не насмерть… Болезнь хороша тем, что душа может поговорить с Богом. Стоит задуматься о вечном, забыв о текучке и бытовых мелочах, как сразу становится легче. Я живу с постоянным чувством долга, от этого никуда не деться, и лишь больничный лист иногда выручает. Так проще, чем объяснять каждому, что устала и хочу передохнуть.
- Разве обязательно для этого бюллетенить? Не проще ли, как все нормальные люди, взять отпуск?
- Значит, я ненормальная. По-настоящему отдыхать не умею. Если впереди маячит работа, сижу с костылем в голове: отпуск превращается в подготовку к очередному прыжку, сама себе напоминаю пантеру в засаде. У меня папа был трудоголиком, жил работой, и этим, видимо, я удалась в него. Словом, болезнь — единственный способ перевести дух. Но к такому крайнему средству прибегаю редко, обычно месяцами борюсь с хворью своими силами, сопротивляюсь до последнего и лишь потом говорю: «Все, больше не могу, иду сдаваться». Врачи укладывают в больницу, смиряюсь с мыслью, что обречена на постельный режим и… успокаиваюсь. Такие паузы нужны. Слишком много развелось тех, кто без всяких на то оснований вдруг решил, что имеет какие-то права на меня, на мое время и внимание. Давно уже поняла, что общение с посторонними людьми часто поверхностно и пусто. Мне теплее и уютнее с друзьями и старыми, проверенными знакомыми. Приходится распределять силы: сидишь и дозируешь себя, словно провизор. Годы берут свое, да и теперешнее время вносит в душу большой непокой и суету. Бежать бы от него…
- Куда?
- А это уж кому как удается: одни — в себя, другие — из себя…
- Вы какое направление предпочитаете?
- Строила разные планы спасения. С головой уходила в работу, загружая себя так, чтобы на остальное не оставалось времени и сил. Потом вдруг испытывала острое желание побыть одной. Искала отдушину в литературе, читала запоем, хотя, признаться, с чтивом у меня сложные взаимоотношения. Почти никогда не помню сюжетов, имен героев. Наверное, память окончательно истрепалась. Правда, от хороших книг остается послевкусие, эмоциональное ощущение… Был период, когда истошно начинала помогать другим. Казалось невероятно важным почувствовать себя нужной. Ходила по кабинетам начальников, просила машины, квартиры, путевкиЙ При этом бесконечно чертыхалась: «Ну почему я должна заниматься всем этим? За что такой крест?» Однако стоило проблеме свалиться с плеч, как снова ощущала себя обездоленной и начинала паниковать. Вроде как во мне и не нуждается больше никто.
- Похоже, вам хорошо знакомо чувство страха.
- Вы правы… Однажды на спектакле случился гипертонический криз, и потом с полгода мне всякий раз становилось плохо, когда доходила до эпизода, во время которого потеряла сознание. Боялась опять грохнуться без чувств, ничего не могла с собой поделать. Страх — жуткое чувство, наверное, нет ничего ужаснее, он может подавить самую сильную натуру.
- Чего опасаетесь больше всего?
- Пока никак не могу привыкнуть к мысли о смерти, хотя и думаю об этом каждый день. Надо бы смириться с необходимостью ухода как с данностью. Полагаю, подобное легче сделать людям верующим, они знают путь смирения. Я же, может, и рада была бы относиться к вере иначе, но меня вовремя не научили. Выросла в окружении атеистов, ничего другого не видела. Хотя и была крещена в детстве. Тот маленький нательный крест из меди всегда со мной. Он так истерся, что распятье не различить. Пришлось даже специальный кулон сделать. Видите? Боюсь потерять.
- Поэтому никогда и не снимаете с шеи?
- Помню, однажды пришла на рентген и спросила у медсестры: «Крестик, наверное, будет мешать? Снять?» Женщина посмотрела на меня и говорит: «Ни в коем случае! А тех, кто посоветует такое, гоните от себя. Это плохие люди».
«По натуре я человек огромной разрушительной силы, но… созидатель»
- А с реальной опасностью вам случалось сталкиваться, Наталья Георгиевна?
- Как сказать? На краю никогда не стояла, клинической смерти и прочих ужасов благополучно избежала. Впрочем, однажды… Сейчас вдруг вспомнила: было. Мне сделали наркоз, и… я увидела коридор, о котором нередко говорят пережившие подобное. Коридор, отделяющий жизнь от смерти. Смотрела на себя как бы со стороны. Вот я лежу на напоминающей катафалк платформе, которая едет по узкоколейке. Света в конце нет, тоннель становится все уже и уже. По сторонам замечаю какие-то дверцы или окна, пытаюсь открыть, но не могу… А потом проснулась. Страха не осталось, только чувство, будто заглянула туда, куда живым хода нет. Это случилось много лет назад, тогда еще для наркоза применяли этот жуткий димедрол, травивший все живое…
А еще помню первое ощущение от мысли о смерти. Мне было лет четырнадцать, шла по улице и подумала: «А ведь когда-то я умру». От этой шальной фразы вдруг стало так страшно, что заметалась по Варварке и стала громко звать маму.
- Даже запомнили конкретное место?
- Детская память цепкая, да и происходило все возле нашего дома в Кривом переулке.
- Это где?
- Рядом с Красной площадью. Мы занимали комнатку на верхнем этаже, под самой крышей, и поднимались туда по длинной винтовой лестнице. Дома часов не было, поэтому время узнавали, подходя к окну и глядя на Спасскую башню Кремля.
- «А из нашего окна площадь Красная видна»?
- Именно так.
- Вы же и сейчас неподалеку обосновались — на Тверской?
- Верно, но сколько до этого было разных обменов, переездов…
Понимаете, если бы я не хотела быть, просто быть, многое в моей жизни так, вероятно, и не случилось бы. Ко мне ведь многое пришло поздно. Поздно научилась плавать — в нашей семье не было денег, чтобы ездить на моря. Никто не пытался устроить меня в хореографические кружки или музыкальные студии, я до всего доходила сама. И водить машину стала поздно… Так и с квартирой. Мы с мамой очень долго жили в коммуналках — в Кривом переулке, на Таганке, на Чистых прудах… Столько лет мечтала о своем угле, что, получив наконец квартиру, решила сама все переконструировать, перепланировать.
- Благо, опыт чертежницы у вас был — по первой профессии.
- Те навыки остались в далеком прошлом, но это не помешало мне руководить капитальным ремонтом. Потом еще трижды переезжала и всегда лично рулила стройкой, сама обмеривала стены, высчитывала кубометры паркета, кафеля… Должна признаться, по натуре я человек огромной разрушительной силы, но… созидатель.
- Это, интересно, как?
- Вот так! Смотрите на меня и все поймете. Даже в дизайне квартиры хотела сделать все по-своему. Готова была ездить по магазинам, перебирать ткани, пока не найду занавески именно того цвета, который нужен. И это не из желания выделиться — у меня свое представление об уюте, комфорте, и я хочу, чтобы получилось по-моему. Хотя, конечно, приятно, когда приходят гости и говорят: «Какая же ты, Наташа, молодец».
«Устаю от бесконечного праздника жизни, в котором пребываю уже тридцать лет»
- А рассказывают, что Андрей Гончаров, впервые попав в ваш дом, поразился убранству квартиры и даже назвал вас сумеречной женщиной.
- Было и такое. Много лет тому назад угодила в автокатастрофу, и наш главный режиссер с женой приехали проведать болящую. На окружающих обычно произвожу впечатление человека легкого, светлого, жизнерадостного, а тут Андрей Александрович зашел в комнату и говорит: «Наташа, в действительности ты совсем другая… »
Внешние признаки быта — всякие вазочки, штучки-дрючки, статуэтки, игрушки — меня только раздражают. Конечно, подобного добра в доме много, но я с этой мелочевкой борюсь. Мне нравится все фундаментальное и… сумрачное. Правда, сейчас живу в другой квартире, не той, на которую приезжал Гончаров, там светлая мебель, но шторы на окнах все равно почти всегда задернуты наглухо. Устаю от бесконечного праздника жизни, в котором пребываю уже тридцать лет. Мне обязательно нужно забиться куда-нибудь в тень, поглубже. И это, заметьте, при патологической любви к солнцу…
- Так ведь и Гончаров говорил не об убранстве квартиры, а о сумерках в вашей душе.
- С возрастом характер у меня, конечно, подпортился. Вернее, не так: не с возрастом, а из-за нашего времени. Сами видите, сколько развелось вокруг необязательных людей и дилетантов. Этакие пустобрехи, продавцы воздуха. Они могут пообещать что угодно и запросто не сдержать слово, взяться за дело и провалить его, продолжая после этого спокойно жить. Моя же обязательность, похоже, даже утроилась по сравнению с прежним временем. Не из-за занудства, нет. Это как бы мой протест, только так могу сопротивляться, противостоять тому, что не нравится. Скажем, и раньше не любила опаздывать, а теперь-то уж специально прихожу раньше назначенного часа. Хочу быть обязательной даже в мелочах. Назло всему!
Упомянула аварию, приключившуюся много лет назад. В случившемся моей вины не было: пьяный перебегал дорогу, и, чтобы уйти от столкновения, мне пришлось немножко свернуть в… дерево. Однако самого ЧП оказалось достаточно, чтобы решить: надо учиться водить машину заново. Я ведь в свое время экзамены на водительские права сдавала экстерном — по письму из театра. Поэтому после аварии пошла к отцу (он тогда работал в автошколе на АЗЛК) и попросила дать самого опытного инструктора. С ним и стала заниматься. Сидела и аккуратно записывала в тетрадку, что нужно делать на скользкой дороге, как вести себя в момент торможения… Только разобрав все нештатные ситуации в теории, снова села за руль.
Я воспитывалась в другую эпоху и многих вещей, которые происходят сегодня, не понимаю. Для меня всегда самым страшным было подвести кого-то. Начинала ненавидеть себя, жрать с хвоста, как саламандра. Чтобы такого не случалось, старалась заранее распланировать жизнь, избежать любых проколов и сюрпризов. А тут вдруг оказалось, что от меня почти ничего не зависит. Могу рассчитывать на что-то, пока не встретится необязательный человек, который, даже не извинившись, смешает все карты. Он подставляет тебя, ты подводишь другого… Это разрушает.
- Где же выход?
- Вот вопрос! Знаю лишь, что не желаю быть заложницей чужих пороков. С какой, собственно говоря, стати? Характер-то у меня патологически независимый. Родители рассказывали: первым словом, которое сказала, было не «мама» или «папа», а «сама». Если с чем-то не согласна, могу пойти и против толпы, не испугаюсь. Так зачем давать над собой власть тем, кто этого не заслуживает? В голове не укладывается, по какому праву мною распоряжаются люди, чьи имена в искусстве пока ничего не значат и, возможно, значить не будут? Бессмысленная работа убивает!
- Плюнуть на все не пробовали?
- Не получается! Как говорится, мы Смольных институтов не заканчивали, но некоторые вещи мне крепко вбили в сознание. Кто-то живет под девизом «хочу», а для меня главным всегда было «должна». Если разобраться, даже в театре чаще играла, что надо, а не что хочется. Сложись иначе судьба, могла бы попробовать себя и в роли Катерины в «Грозе», и Анны Карениной. Да разве все перечислишь? Сыграла меньше, чем по силам, жизнь меня измордовала, я столько превозмогла, что выстрадала право на лучшую долю. Не вижу оснований скрывать взгляды, подстраиваться, говорить неправду. Кстати, сильные люди понимают меня. Я действую вопреки, если сказала «да», то это будет такое «да», что его танком не прошибешь. Все вокруг разбегутся, отрекутся, а я по-прежнему останусь на своем. И на стену кирпичную, кстати, тоже пойду, если надо. Может, всю кладку и не развалю, но уж один кирпичик лбом точно вышибу. Это время, оно меня ожесточило. Чем сильнее давят, тем крепче упираюсь. Сегодня нельзя быть слабым. Хотя… Хотя, по-моему, я плачу даже чаще, чем все остальные. Люблю, когда меня жалеют. Искренне, по-настоящему. В такие моменты кажется, что тебя все любят… Впрочем, моих слез никто не видит и не слышит. Они достаются подушке. Не хочу давить на жалость. Зачем? Да, путь, прослеженный извне, и дорога, пройденная тобой, — две большие разницы. В конце концов, жизнь артистов — часть сказки, людям ни к чему знать о наших трудностях и проблемах. Может, нас и любят за то, что мы такие блестящие, успешные, звездные. Райские птички, питающиеся розовыми лепестками…
504Читайте нас у Facebook
