Иван Мирон: "Стоило человеку потерять страх перед смертью - и уголовники уже не смели к нему лезть…"
По «сталинскому» Уголовному кодексу максимальный срок заключения составлял 25 лет, дальше — только расстрел. Длительное лишение свободы суды, как правило, давали политарестантам, руками которых советская власть создавала «рабоче-крестьянскую индустрию» и поднимала Сибирь. Выжить в нечеловеческих условиях «коммунистических строек» удавалось немногим. Сегодня политзаключенных, полностью отбывших 25 лет в сталинских лагерях, — единицы. В Закарпатской области остался только один «25-летник» — Иван Мирон из села Росишка Раховского района. Невероятно, но мужчина, который за свободу Украины отсидел за колючей проволокой четверть века, до сих пор не реабилитирован.
«Один из заключенных протянул мне часть своего хлебного пайка: «Возьми, ведь ты для нас, как громоотвод. Когда тебя наказывают, других не трогают…»
Высокогорное село Росишка — одно из самых отдаленных в Раховском районе. От центральной трассы еще можно добраться на попутке до первой развилки, но оставшиеся несколько километров приходится идти пешком по окруженной лесом дороге, которая все время поднимается вверх. В селе сразу показали урочище, где проживает Иван Мирон, ведь он — местная знаменитость. Туда ведет грунтовая дорога, по которой проедет не каждый автомобиль. А последние несколько сотен метров преодолеваю крутой, до 45 градусов, подъем. Взбираясь по склону к небольшой деревянной хатке, неожиданно натыкаюсь на хозяина, который размеренно убирает граблями сено. И это в 85 лет! Как выяснилось, Иван Васильевич с супругой держат хозяйство, в том числе овец и коз, поэтому сидеть сложа руки не могут. Мой приезд стал поводом для перерыва в работе — хозяин откладывает инструмент и приглашает в свой дом.
— Я родился в Росишке в 1929 году, — рассказывает Иван Мирон (на фото). — Здесь же учился в начальной школе, а десятилетку закончил в соседнем поселке уже при советской власти. После получения аттестата меня направили учительствовать в начальную школу горного села Черная Тиса. На переменах мы с коллегами часто обсуждали «хозяйственно-политическую» ситуацию в области. В те времена проводилась коллективизация, затронувшая каждого селянина. Например, вокруг нашей хаты представители новой власти забили четыре деревянных столбика и сказали: «Это теперь ваша земля, а остальное мы забираем в колхоз». Родителям сначала пришлось отказаться от коровы, которую нечем было кормить, а затем и от козы.
А как вербовали в колхоз! Вызывали селянина и приказывали: «Пиши заявление. Не хочешь? Тогда руку на стол, будем рубить!» И действительно замахивались топором! А когда испуганный человек отдергивал руку, кричали: «Ага, испугался! Тогда подписывай заявление». И тот со слезами подписывал. Помню, после того как колхоз «реквизировал» в селе все фруктовые деревья, одна женщина, возвращаясь домой, набрала в подол яблок-падалиц на обочине (урожай тогда был большой, яблоки никто и не собирал). Ее силой привели в сельсовет и начали считать «украденное народное добро», чтобы отдать «расхитительницу» под суд… Мы с учителями возмущались действиями новой власти, а когда о наших разговорах узнало НКВД, людей стали задерживать за антисоветчину. Тем, кто пытался избежать лагерей, помогал учитель Иван Михайлинюк. Он был активистом Карпатской Украины и поддерживал связь с Организацией украинских националистов (ОУН). Сотрудники госбезопасности устроили на него настоящую охоту…
В 1950-м мне пришла повестка в армию. Давать присягу власти, которая столько зла принесла моей семье и всей Украине, я не мог, поэтому связался с Михайлинюком и перешел на нелегальное положение. Периодически встречался с активистами ОУН и Украинской повстанческой армии (УПА), выполнял их задания. В апреле 1951-го я разоружил охранника в нашем сельсовете — отобрал у него три карабина с патронами. А через месяц нашу группу из 18 человек задержали — «постарался» предатель…
В январе 1952-го военный трибунал на закрытом судебном заседании признал арестованных виновными в измене родине, участии в контрреволюционной организации и приговорил к разным срокам лишения свободы. Шестерым из осужденных, в том числе Ивану Мирону, дали по 25 лет лагерей.
*Справка, выданная Ивану Мирону после окончания срока заключения
— Меня отправили в Норильск — долгим этапом через Львов, Харьков, Новосибирск и Красноярск, — продолжает Иван Васильевич. — Наш лагерь занимался строительством города — заключенные кирками долбили в вечной мерзлоте котлованы под фундаменты для домов. Условия ужасные — жили мы в бараках по 200 человек, работали по 12 часов в день. В лагерях отбывали срок и «бытовики» (осужденные за уголовные преступления. — Авт.), которые всячески издевались над «политическими». Однако продолжалось это недолго. После нескольких случаев, когда доведенные до отчаяния политзаключенные киркой забивали «бытовиков» насмерть, те начали опасаться нас. Стоило человеку потерять страх перед смертью (не имело значения — от изнурительного труда или от ножа уголовника), и к нему уже не смели лезть… Можно ли было хоть как-то сопротивляться в тех нечеловеческих условиях? Можно. Самой распространенной формой протеста был отказ выходить на работу, за что полагался карцер. Я бывал в карцере много раз. Как-то после очередной отсидки один из заключенных протянул мне часть своего хлебного пайка: «Возьми, ведь ты для нас, как громоотвод. Когда тебя наказывают, других не трогают…»
«Так изощренно проклинать советскую власть, как это делали репрессированные греки, в лагере не умел никто…»
Вместе с советскими гражданами в лагерях отбывали наказание и иностранцы.
— Было много немцев — в основном бывших эсэсовцев и гестаповцев, а также венгерские и японские военнослужащие, — говорит Иван Васильевич. — Все иностранцы получили приговоры советских судов за военные преступления. Они работали наравне со всеми. Пытались держаться отдельными национальными группами, однако рабочие бригады умышленно «тасовали», чтобы не допустить сближения. Мы относились друг к другу с уважением, не враждовали. Украинцы больше всего сближались с прибалтами, особенно литовцами. Называли их своими побратимами и одинаково ненавидели советскую власть, принесшую столько бед нашим народам. Но так изощренно проклинать коммунистов, как репрессированные греки, в лагере не умел никто. Всех нас, независимо от гражданства и национальности, администрация называла фашистами. После ареста Берии заключенных попытались переименовать в «бериевцев», но эта кличка не прижилась…
В Норильске Иван Мирон отработал до самого закрытия «Норильлага» в 1956 году. Затем его отправили в Иркутскую область, где советские заключенные строили железную дорогу (Транссибирскую магистраль) вместе с японскими военнопленными. А с 1961-го и до окончания срока заключения Иван Васильевич пробыл в мордовских лагерях.
— После ХХ съезда партии и развенчания культа личности Сталина часть политзаключенных освободили, — продолжает Иван Васильевич. — Я в этот перечень не попал, поскольку не признавал вины и не раскаивался. В начале 1960-х, когда в Украинской ССР приняли новый Уголовный кодекс, уменьшивший максимальный срок заключения с 25 лет до 15, началась новая волна освобождений. Кто именно из «25-летников» заслуживает свободу, решали специальные комиссии, через которые мне тоже пришлось пройти.
На комиссии начальник моего отряда встает и зачитывает характеристику: «Заключенный Мирон работает хорошо, к инструменту относится бережно, в быту вежлив, по характеру замкнут. В лагерных мероприятиях не участвует и прошлого своего не осуждает». Председатель комиссии сразу:
— Почему вы не осуждаете своего прошлого?
— Я не признаю себя виновным.
— Как? Вы совершили преступление!
— Защиту своего народа я не считаю преступлением.
— Ах, какой защитник нашелся! Украина сейчас свободна, она не нуждается в таких защитниках.
— Если бы Украина была свободна, я не сидел бы в мордовских лагерях. Индия не отправляет своих политзаключенных отбывать срок в Великобританию.
— Какой вы политзаключенный? Вы — государственный преступник!
— Когда Чернышевского вели на гражданскую казнь, его тоже называли государственным преступником и изменником родины. Как вы считаете — он был таковым?
— Вы перепутали слона с котенком! Идите отсюда!..
Через год создали новую комиссию, на которую вызвали и меня. В этот раз кагэбист во время собеседования был более лояльным. «Послушайте, Мирон, напишите покаяние, которое мы вложим в дело, но не будем публиковать, — предложил он. — И выходите на свободу. Не такие асы выходили». Но я отказался. И в результате отсидел еще десять лет. За то, что выжил, благодарю только Бога. Потому что всякое в лагерях бывало — и со здоровьем (я получил третью группу инвалидности), и с «бытовиками»…
«Увидев телевизор, Иван спросил: «Что это за коробка?»
В мае 1976 года Ивана Мирона этапировали из Мордовии в Москву, а оттуда самолетом в сопровождении четырех офицеров КГБ — в Ужгород. Последний день его заключения пришелся на субботу. По закону он должен был отсидеть его полностью, однако после полуночи начиналось воскресенье. Получалось так, что в выходной заключенного освобождать нельзя, а держать его за решеткой дольше срока — тоже нарушение. Поэтому начальство решило отпустить Ивана Мирона в субботу в 6 часов вечера. Таким образом, срок его заключения составил 25 лет без шести часов.
— За мной приехал брат, и мы отправились автобусом в родное село, — говорит Иван Васильевич. — Помню, как удивительно для меня было видеть на свободе детей и женщин. На тот момент мне исполнилось 47 лет, 25 из которых пришлось отсидеть за колючей проволокой… Через год после возвращения я нашел себе пару — женился на девушке из соседнего села, с которой живем в мире и согласии до сих пор.
— Мы познакомились через родственников и постепенно сблизились, — вспоминает жена Ивана Мирона Христина Юрьевна. — Иван на первых порах вел себя странно, как будто с другой планеты прилетел. Например, мог зайти к кому-то в гости и спросить, показывая на телевизор: «Что это за коробка?» Но как человек он очень-очень хороший — вежливый, никогда не пил, не курил и не сказал ни одного вульгарного слова. Хотя представляю, чего наслышался за колючей проволокой. О своей лагерной жизни муж периодически рассказывал и мне, и знакомым, однако с годами все реже. Наверное, сам хочет забыть те ужасы…
Некоторое время после освобождения Иван Мирон находился под административным наблюдением, к нему регулярно наведывались работники КГБ.
— Они вели себя очень учтиво, иногда даже слишком, — улыбается Иван Васильевич. — Представьте, приезжавший в село офицер КГБ здоровался с моим отцом: «Слава Иисусу Христу!» А когда проводил со мной беседы (интересовался, как поживаю, чем занимаюсь), то был таким дружелюбным, что едва обниматься не лез. Выпроводив гостя, я всегда тщательно обследовал мебель в доме — не осталось ли «жучка».
Вопреки тому, что СССР давно канул в Лету, Иван Васильевич, который столько лет жизни отдал за независимость Украины, до сих пор не реабилитирован. Дело осужденных в 1952 году «изменников родины» несколько раз пересматривалось разными судебными инстанциями. В 1993 году президиум Закарпатского областного суда в ответ на заявление одного из осужденных признал Ивана Мирона и двоих его односельчан «обоснованно осужденными за измену родине и участие в контрреволюционной деятельности». Через два года судебная коллегия Верховного суда Украины вынесла по делу определение, которым просто переквалифицировала действия осужденных с измены родине (по Уголовному кодексу 1927 года) на государственную измену (по Уголовному кодексу 1961 года). Причина в том, что, согласно принятому Верховной Радой законодательству, политзаключенные, отстаивавшие свои убеждения с оружием в руках, реабилитации не подлежат. А Ивану Мирону и другим участникам «банды ОУН» инкриминировали как раз захват оружия у государственных органов советской власти.
Сам Иван Васильевич ни одного заявления с просьбой о реабилитации никогда не писал.
— Мне это не нужно, — говорит он. — Главное, чтобы Украина на официальном уровне признала ОУН и УПА организациями, воевавшими за ее независимость.
Пока Иван Васильевич по моей просьбе ищет документы по своему уголовному делу, взбираюсь за хатой на крутой склон, чтобы «поймать» телефонную связь. И любуюсь окружающими пейзажами, от которых захватывает дух. А когда возвращаюсь, меня ожидает сюрприз — миска пирогов с настоящей овечьей брынзой собственного изготовления! После этого Христина Юрьевна подает глиняную кружку горячего козьего молока. Признаюсь, такой вкуснятины я давно не ел…
Наш разговор затянулся до вечера, и когда выяснилось, что никакого транспорта до Ужгорода уже не будет, хозяева предлагают заночевать у них на сеновале. Отказываюсь (не хочется доставлять пожилым людям дополнительные неудобства) и иду на ночлег в одну из туристических усадеб в Росишке. Василий Иванович провожает меня, с легкостью преодолевая крутые склоны и подъемы, а на прощание долго жмет руку. Рукопожатие этого мужчины, который не побоялся выступить против самого жестокого режима прошлого века, провел четверть столетия в тюремных лагерях и вопреки всему не огрубел, не пал духом и не сломался — я не забуду…
14300Читайте нас в Facebook
