Космонавт Георгий Гречко: «Меня, одиннадцатилетнего, фашисты едва не сожгли заживо в хате»
Накануне своего восьмидесятого дня рождения дважды Герой Советского Союза космонавт Георгий Гречко побывал в Киеве по приглашению Национального университета «Киевский политехнический институт», встретился с Президентом Украины 1994-2005 годов Леонидом Кучмой. Кроме того, посетил Житомир, родину «отца» советской космонавтики Сергея Королева.
Гречко трижды летал на орбиту, выходил в открытый космос. Причем два полета были рекордными: первый, 30-суточный, состоявшийся в 1975-м, стал самым продолжительным среди наших космонавтов, а второй — более 90 суток — превысил достижение американских коллег.
«В детстве я курил, полагая, что так будет меньше терзать голод»
*Накануне своего юбилея Георгий Гречко приезжал в Киев. Увидев на стенде
с портретами космонавтов, которые имеют отношение к Украине, снимок американки Хайдемари Стефанишин-Пайпер (ее отец родом из Львовской области), заявил: « Я тоже должен здесь быть, ведь мой папа — украинец»
— А я українську мову знаю, — заметил космонавт Георгий Гречко. — Общался на ней во время войны. Я ведь жил два года в оккупации у бабушки в слободе на Черниговщине. I з «Заповiту» Шевченка не забув рядки «Як умру, то поховайте мене на могилi, серед степу широкого на Вкраїнi милiй».
Вообще-то, я родился и вырос в Ленинграде, у нас была комната в коммуналке. Всего в квартире жило девять семей. Мама работала инженером на заводе, папа — научным сотрудником. В июне 1941-го родители отправили меня на лето к бабушке, маме отца, в Украину. Поступили так потому, что поверили заявлению ТАСС: слухи о грядущей войне ложь и провокация. А через неделю фашисты напали на СССР, наша слобода оказалась на захваченной территории. Кстати, поедь я в село к дедушке, маминому отцу, все равно мог оказаться под немцем, ведь он жил в Белоруссии на Полесье. Как я потом узнал, маму в Ленинграде перевели на казарменное положение — прикрепили к заводу, а отец ушел добровольцем на фронт, хотя у него была бронь, но он от нее отказался.
Среди наших родственников на Черниговщине взрослых мужчин не осталось. Кроме бабушки, там жили моя тетя и ее дети. Старшими мужиками оказались мы с двоюродным братом Федей, моим ровесником. Нам было по десять лет. День начинался для нас затемно: корову выгоняли на пастбище, затем шли на огород… Трудились, пока солнце не сядет, но все равно жили впроголодь. Нашей заветной мечтой было наесться хлеба. Курили, полагая, что так меньше будет терзать голод. Махорки, понятно, не достать. Мы дымили самокрутки с древесными опилками и перетертыми сухими листьями. Говорят, что бросить курить тяжело. Но я оставил эту привычку, как только стал лучше питаться.
Самые страшные минуты в своей жизни пережил в оккупации. Гитлеровцы везли на машине мимо нашей слободы людей на расстрел, и те вдруг стали выпрыгивать из грузовика, разбегаться во все стороны. Фашисты отыгрались за это на местных — начали жечь хаты с людьми. Мы с Федей прознали, что каратели вроде бы наметили спалить всех, кто жил от окраины слободы до церкви. Прибежали к бабушке, говорим, что нужно удирать, а она: «Никуда не пойдем. Здесь у нас дом и огород, есть что кушать. Уйдем, и кто нас будет кормить, даст приют?» И мы остались с ужасом ждать, когда нас заживо сожгут!
Нам повезло — фашисты до нашей хаты не дошли. Я вообще везучий — сколько раз оказывался на волоске от смерти! Тонул трижды. Но вот дожил уже до восьмидесяти.
— Вы и в отряде космонавтов остались благодаря феноменальному везению, когда сломали ногу.
— Меня тогда выручил космонавт Владимир Комаров. Тут нужно сказать, что я был в молодости рисковым — гонял на мотоцикле, увлекался горными лыжами, нырял с аквалангом, летал на планерах и самолетах, прыгал с парашютом. Во время одного из прыжков при приземлении ударился о колышек и получил закрытый перелом. В госпитале имени Бурденко пролежал три недели. Перед выпиской позвонил руководству и услышал: «Отвезем тебя домой, а на следующий год опять пройдешь медицинскую комиссию». Все, думаю, конец, в космосе мне не бывать.
И вдруг в палате появляется Комаров, уже летавший на орбиту. Он из числа военных летчиков, а я — гражданский. Его начальство было против зачисления в космонавты штатских. И вот Комаров, которого знает весь мир, приходит ко мне, пока лишь рядовому претенденту на полет, достает бальзам для сращивания костей, изготовленный из коньяка, размолотой в порошок яичной скорлупы и сока лимона, и спрашивает, чем помочь. «Хочу, чтобы меня повезли не домой, а в Звездный», — отвечаю. Он пообещал: «Попробую». В день выписки за мной приехал на автомобиле врач. Всю дорогу из госпиталя в Звездный он возмущался: «Кому это пришла идея везти тебя к нам, чтобы ты со своими костылями портил картину? Разве не хватает людей с целыми ногами?»
А насчет жестких требований к здоровью космонавтов скажу, что на центрифуге нам давали колоссальную 12-кратную перегрузку. Делалось это из-за того, что кому-то пришла в голову бредовая идея: мол, организм можно приучить к перегрузкам. Тем временем американцы провели эксперимент: дали обезьяне восьмикратную перегрузку. Затем примата усыпили и провели вскрытие. Внутренние органы животного были покрыты микроизлияниями крови! Можно представить, что представляли собой органы будущих космонавтов. По сути, врачи гробили наше здоровье. Выручал молодой организм.
Особенно удивляли тесты в сауне. Там следовало провести часа полтора-два. Казалось бы, что в этом особенного. Однако находиться в парилке нужно было одетым в зимнее летное обмундирование — меховая куртка, штаны. На ногах теплейшие унты. Перегревались до того, что температура тела поднималась до 38 градусов!
Любопытно, что до сих пор не удалось придумать тесты, которые позволили бы надежно отбирать людей, хорошо переносящих невесомость. Здоровье у человека может быть идеальное, но стоит оказаться на орбите, как его тошнит, голова кружится, пропадает сон. И только через пару дней он начинает «оживать», привыкая к враждебной для человека среде.
Больше всего перестраховывались врачи, когда готовился первый в истории космический полет Юрия Гагарина. Скажем, никто доподлинно не знал, какое влияние на организм окажет невесомость. Опасались даже, что космонавт сойдет с ума. Поэтому придумали, например, такую вещь: если во время полета Гагарину пришлось бы перейти на ручное управление двигателем, то космонавт должен был вскрыть запечатанный конверт и решить находившуюся в нем несложную математическую задачу. Если решит, значит, с ума не сошел. Ответ следовало ввести на пульте, и тогда автоматика разрешила бы ручное управление двигателем. Но манипуляции с конвертом, решение задачки в стрессовой ситуации отняли бы драгоценное время. Те, кто это понимал, шепнули Гагарину готовый ответ. А еще медики придумали такую каверзу: перед полетом тайно установить в постелях Гагарина и его дублера Германа Титова датчики движения. Опасались, что космонавт перед стартом может не уснуть от волнения. Не выспавшись, наделает ошибок. Поэтому, мол, нужно проконтролировать, спал ли он. Один человек предупредил Юрия о датчике в кровати, и тот всю ночь лежал не шелохнувшись.
После полета Гагарина всячески оберегали. Скажем, ему запрещали садиться за руль машины. Первого космонавта возил профессиональный водитель. Причем, как правило, не на легковом автомобиле, а на автобусе ЛАЗ. Ведь автобус большой, и в случае аварии у пассажира больше шансов серьезно не пострадать.
*После приземления Георгий Гречко и Владимир Джанибеков получили по куску арбуза, но лакомство тут же отняли. Оказалось, это был реквизит для фотосъемки. Поэтому, когда космонавтам дали по апельсину, они мигом откусили по куску вместе с кожурой
— Вам в космосе не раз приходилось рисковать…
— Я даже пожар потушил на орбитальной станции. Правда, сделал это не по инструкции, а вопреки ей. Дело в том, что во время подготовки на земле понял, что эта инструкция не годится. Поясню почему: нас повезли в подмосковный институт, разработавший технику для тушения возгораний на космических кораблях. Мне всегда хотелось разобраться во всем досконально, и я спросил у разработчика: «Если придется гасить пеной из ваших огнетушителей, что будет с соседними приборами? В них от пены может произойти короткое замыкание?» «Нет, конечно», — заверил ученый. Предлагаю: «Давайте проверим, включим телевизор, который стоит в вашем кабинете, и обольем его пеной». — «Ни в коем случае!» Так что, когда на орбите вспыхнул пожар, я поступил по-своему: отлетел (невесомость как-никак) в незадымленное место, надышался, как делал это перед погружением под воду, и «нырнул» в дым. Самым сложным оказалось найти очаг возгорания. А еще ни в коем случае нельзя было вдохнуть ядовитый дым, ведь горел пластик, один вдох — и погибнешь. Оказалось, вспыхнул прибор. Я его выключил и отступил в безопасное место. Когда через пару минут вернулся, дыма стало гораздо меньше. Я решил включить вентиляцию, и ядовитая смесь начала уходить в сторону фильтра очистки от вредных примесей.
Меня за нарушения правил в космическом полете чуть было не выгнали из отряда. Мы отстыковались от станции «Салют-7», отлетели от нее немного, и я остановил двигатели. Вмешиваться в их работу без крайней необходимости запрещено. Но я хотел сфотографировать «Салют» на фоне нашей голубой планеты. Ведь ни одного такого фото не было. Имелось сколько угодно снимков на фоне черного космоса. Мастерам приходилось создавать коллажи, совмещая изображения Земли и станции. И вот наш корабль завис, я начал съемку. В Центре управления полетами (ЦУП) очень разозлились, кричали по связи, чтобы немедленно летел дальше, иначе корабль столкнется со станцией. «Нет, — отвечаю, — я все рассчитал. Пока две пленки не отсниму, никуда не полетим». «Тогда считайте, что это ваш последний полет», — услышал я. Приземлились, генеральный конструктор станции попросил меня подписать уникальную фотографию его детища. А я ему и говорю: «Меня за этот снимок выгоняют из космонавтов». «Нет, нет, этого не будет», — поддержал меня генеральный.
В Вашингтоне (США) в Музее авиации и космонавтики есть маленький стенд, посвященный достижениям Советского Союза. Мне приятно, что среди немногих его экспонатов выставлена и эта фотография. Вы знаете, украинцы народ упертый. Поэтому иногда я руководствуюсь правилом: если дают разлинеенную бумагу, пиши поперек.
Вот, например, никак не удавалось на орбите наладить работу телескопа, созданного астрономами Крымской обсерватории. Во время предыдущих экспедиций на орбиту три таких телескопа не «включились». Вся надежда оставалась на четвертый. Из-за того что часть этого прибора была снаружи станции, мне запретили пытаться лезть в него — я мог получить дозу радиационного облучения из открытого космоса. Но запрет я опять же нарушил, телескоп починил. А спустя несколько лет один крымский астроном открыл метеорит и в благодарность назвал его моим именем.
«На станции нас ожидали полтора литра коньяка»
— Как вы попали в отряд космонавтов?
— После окончания с отличием Ленинградского механического института получил направление на работу к Сергею Королеву, — отвечает Георгий Михайлович. — Участвовал в создании искусственного спутника Земли. За это меня наградили скромной медалью «За трудовое отличие», но она мне не менее дорога, чем звезды Героя.
Королев задумал создать отряд космонавтов-инженеров. Я оказался в числе двухсот претендентов, из которых прошли только тринадцать. Чтобы на орбите не атрофировались мышцы и не стали размягчаться кости, мы носили особые костюмы из очень жесткой резины. Если расслабишь мышцы, костюм сожмет тебя до позы эмбриона. Так что пока ты ходишь в этой одежде-тренажере, ни на секунду невозможно расслабить мускулатуру.
— Что самое сложное в полете на орбиту?
— Выход в открытый космос. Он требует много сил, человек сильно потеет. Во время своего второго полета вместе с Юрием Романенко я придумал, как изменить конструкцию шлемофона, чтобы пот не заливал глаза. Попросил инженеров воплотить мою задумку. Но за два месяца так ничего и не сделали. А за день до старта комиссия в Кремле заслушивала вопрос о готовности к началу экспедиции. Я позвонил разработчикам шлемофона, сказал, что доложу о том, что их изделие имеет огрехи. Наутро мне привезли именно такой шлем, как я придумал.
После выхода в открытый космос хорошо принять душ. Он представляет собой конструкцию, похожую на трубу. Помнится, Юра Романенко в первый раз забрался в нее, я подал ему моющее средство, разработанное специально для космоса. Через пару минут командир расстегивает эту трубу, прожогом выскакивает весь в мыле. Видели бы вы его тогда: глаза вылазят из орбит, губы, как у негров. Он решил, что я по ошибке дал ему средство для дезинфекции стен. О происшествии доложили на землю. В ЦУПе заверили, что никакой ошибки нет. Уже потом выяснили — средство для душа раздражает слизистую оболочку.
— Экипаж, который до нас летел на станцию «Салют-6», не смог с ней состыковаться, — продолжает Георгий Гречко. — Поэтому на «Салюте» осталась нетронутой фляга с коньяком. Ее тайком положили туда накануне запуска на орбиту. Перед отбоем мы с Романенко выпивали по глотку изысканного напитка. В условиях невесомости жидкость не льется, а собирается в шарики. Так что делать эти глотки было непросто. Мы с силой давили не металлические бока фляги и выдавливали содержимое. Но когда коньяка осталось примерно половина, добывать его уже не удавалось. После нас на станцию отправилась следующая экспедиция. По возвращении на землю ее участники говорят: «А мы ваш коньяк допили». «Как это вам удалось?» — удивляюсь я. «Да очень просто: подлетаешь к потолку, берешь губами горлышко фляги и товарищ бьет тебя по голове». Вот и получается, что космонавту нужны не только высшее образование, но и хотя бы средняя сообразительность.
Особо нужно сказать о мягкой посадке. Я придумал такую фразу: «Это очень жесткая штука, которая, как правило, приходится на мягкое место». Судите сами: при первой посадке я разбил в кровь ногу, а мой напарник Алексей Губарев повредил позвоночник. А третье приземление в компании с Владимиром Джанибековым вообще проходило в буран. Парашют площадью тысяча квадратных метров превратился в этих условиях в парус, несший наш «шарик», словно пушинку. Спускаемый аппарат бился о землю, подскакивал и снова ударялся. Но мы выжили. Поисковая команда, уложив нас на носилки, показала образовавшиеся в земле большие ямы. После пережитого мы обрадовались, когда нам вручили по куску арбуза. Однако после фотосъемки лакомство сразу же отобрали, не дав даже попробовать. Пояснили, что арбуз не проверен медиками. Так что, когда нас решили снять еще и с апельсинами в руках, мы, не теряя времени, откусили по куску вместе со шкуркой.
Кстати, расскажу о посадке первого китайского космонавта. В Поднебесной мне показывали видеокадры, не предназначенные для широкой публики. На них герой космоса запечатлен с разбитой губой. Оказалось, это повреждение он получил во время посадки. Я удивился, ведь предусмотрена специальная мягкая подушка на подбородке, защищающая от таких ударов. Вернувшись в Москву, позвонил разработчикам скафандра, поинтересовался, почему в китайском варианте нет этой подушечки. «Да мы с китайцами больше не хотим иметь дела! — услышал я в трубке. — Они якобы хотели купить у нас лицензию, попросили пару скафандров для ознакомления и скопировали их бесплатно».
И еще запомнился момент, связанный с посадкой. Мы с напарником и индийским космонавтом тренировались приводняться. Находясь в тесном спускаемом аппарате, нужно было снять скафандры и облачиться в гидрокостюмы. Сделать это можно только так: один из нас ложится на колени товарищей, и они его переодевают. Таким образом с горем пополам сменили одежду. Но главное испытание ждало впереди. Море было спокойным, и матрос, следуя инструкции, привязал аппарат к боту и стал его вовсю раскачивать, имитируя шторм. Продолжалось это долго. Мы заметили, что индийский коллега вдруг позеленел, еще немного и его начало бы рвать. А там и без того дышать нечем. Мне пришла в голову спасительная мысль — пение способствует насыщению организма кислородом и, соответственно, может предотвратить рвоту. И мы затянули! Горланили русские песни не меньше часа, пока наш друг полностью не пришел в себя…
2183Читайте нас у Facebook
