Людмила гурченко: «в 11 лет я хотела быть царицей и петь в ресторане»
«Для женщины важно не прозевать, когда начинается процесс старения. Я уловила миг и внесла коррективы»
- Годы не давят, Людмила Марковна?
- Если о них не напоминают некстати. Папа умер в семьдесят пять, мама — в восемьдесят два, запас вроде бы еще есть, но я в принципе не люблю разговоров о прошлом. Все, что сочла нужным, давно описала в книгах. Да и те родились против моей воли.
- Что так?
- Кончаловский заставил. Андрон послушал, как рассказываю о харьковском полуподвальном детстве, о том, что голодала и воровала, о папе любимом, который на путь истинный направлял, и посоветовал: «Девочка, напиши об этом». Так и сделала. Но сочинительство до сих пор ненавижу, чувствую себя дилетанткой. Сейчас все мемуарами увлеклись, даже двадцатилетние юнцы, а я не участвую в общем забеге, хотя постоянно тянут, заставляя заново переживать отболевшее и забытое. Впрочем, и настоящее в покое не оставляют, пощипывают регулярно.
- Например?
- Разве мало желающих укусить? Активно зазывали на открытие последнего Московского кинофестиваля, дескать, Людмила Марковна, вы легенда, слава и все такое прочее. Видимо, из-за нехватки западных звезд старались. В общем, поняла: если не приду, фестиваль не начнется. А я только вернулась с отдыха в Италии, привезла из Рима новое платье, купленное, правда, для другой цели, но, думаю, раз такой повод… Пошла. Выглядела хорошо. Даже слишком для своего возраста. И что вы думаете? Популярная газета напечатала мое фото, подписав: «Гурченко — чемпионка по пластическим операциям». Мои вы родные! Раньше, наверное, взорвалась бы, отреагировала бурно, а сейчас научилась не замечать уколов.
- Но ведь было же?
- Что? Пластика? И не скрываю. Для актрисы, женщины важно не прозевать, когда начинается процесс старения, деформации черт. Я уловила миг и внесла коррективы. Все! О чем тут говорить? Нет, нужно влезть, назвать рекордсменкой. Пожалуйста, согласна, если вам так больше нравится!
Или другой случай. Летом приезжаю из Витебска с фестиваля «Славянский базар», где прошел мой концерт, играю «Бюро счастья» и не могу понять, почему зрители смотрят в бинокли мне, извините, ниже пояса. После спектакля узнаю: оказывается, желтая пресса распустила слух, будто у Гурченко отнялись ноги. Жестокие шуточки! Где-нибудь на Западе за травму, полученную на съемках фильма «Мама», мне такую страховку выплатили бы, что горя не знала бы, до конца жизни не работала. Вместо этого из моего гонорара хотели вычесть деньги за лечение, продолжавшееся два года. Но тут съемочная группа поднялась, не позволила.
- Когда все случилось?
- В июне 76-го. Упала так, что нога вывернулась пяткой вперед. Девятнадцать осколков, пять операций под наркозом, кости собирали по кусочкам. Всерьез готовилась к ампутации. Лежала в гипсе и думала, как жить дальше. Решила: в крайнем случае пойду в Театр кукол к Зяме Гердту. Если он играет на одной ноге, то и я как-нибудь справлюсь. Хромаю до сих пор, обувь специальную подбирать приходится…
Конечно, жизнь закаляет, заставляет на многие вещи иначе смотреть. В двадцать лет я снимала угол в квартире на 3-й Тверской-Ямской. Когда хозяйкиной дочке исполнилось тридцать, помню, ужаснулась: «Кошмар! Если доживу, уничтожу себя». Потом уже мне незаметно стукнуло и сорок, и пятьдесят…
- Накладывать на себя руки больше не хотелось?
- Наоборот! Думала: какая же раньше была дура, с годами все только начинается! Пока многое могу, еще больше понимаю, но проклятые ножницы между желанием и возможностью расходятся все шире и шире. Жаль, время летит быстро, боюсь, срок мой выйдет, не успею что-то важное доделать. За это ненавижу природу.
- Она-то чем не угодила?
- Умру, а деревья будут стоять! И облака плыть! И речка шуметь! Сразу чувствуешь свою ничтожность. В городе полегче: из-за суеты некогда остановиться, о вечном помыслить. Впрочем, все, что в детстве нафантазировала, в итоге осуществилось.
- Все?
- Почти. Представьте: 1946 год, послевоенный Харьков лежит в руинах, люди голодают и ютятся в подвалах, а мне одиннадцать лет, я хочу быть царицей и петь в ресторане.
- Первое желание понятно, а вот второе…
- Вы недослушали! На Сумской, центральной улице города, открылось заведение, где стояли фикусы и гипсовые купидоны. Чудо! Его способны оценить лишь жившие тогда. В каких роскошных дворцах ни бывала после, ничего красивее не встречала. Даже Эрмитаж уступает первому харьковскому ресторану. Уборщицей в нем работала наша соседка, она пускала меня внутрь, давая взглянуть на певицу, местную знаменитость. Навсегда запомнила ее походку, стиль, репертуар и сейчас решила на вечере по случаю своего семидесятилетия спеть услышанное полвека с гаком назад, сделав подарок себе и гостям. Самое ужасное, если человек перестает мечтать, начинает брюзжать, читать нотации и раздавать окружающим советы, которых никто не просит. Верные признаки старения!
- За собой не замечаете?
- Тщательно слежу, чтобы ничего такого не случилось.
«Фильм «Карнавальная ночь» так дал мне по морде, что долго потом не могла очухаться»
- Ну а депрессии вам знакомы, Людмила Марковна?
- Даже слишком хорошо. Состоим в ближайшем родстве. Борюсь постоянно, но с переменным успехом. К моему юбилею Леонид Парфенов делал фильм для Первого канала и попросил спеть «Хорошее настроение» из «Карнавальной ночи». Приехали в специально заказанную ради такого случая студию, включили музыкальную фонограмму, и… я заплакала. Поняла: не могу больше. Леня умоляет: «Хотя бы полкуплета». А как, если ком в горле, звука не выдавить? На публике — куда ни шло, зал заводит, энергией заряжает, а вот так, в студии, наедине с микрофоном — нет, выше моих сил. Для большинства эта песня — ностальгическое напоминание о юности, а для меня — завораживающая иллюстрация к трагедии собственной жизни. Слишком неожиданно все оказалось, я была не готова к обрушившейся с «Карнавальной ночью» славе и тому, что она несла. Ежедневно на мое имя в общежитие приходили пачки писем, толпы поклонников караулили у дверей, ожидая, пока выйду в белом платье с черной муфточкой. А я пробегала мимо в неприметном пальтишке… Меня чаще любили посторонние, чем те, кто в силу обстоятельств оказывался рядом. Чужой успех пережить трудно, за него нередко «благодарят» ненавистью и завистью. Никто не защитил меня, фильм так дал по морде, что долго потом не могла очухаться.
- Тем не менее картина дала вам путевку в жизнь.
- Вопрос в цене, которую приходится платить. Все имеет обратную сторону. Одним концом — по барину, другим — по мужику. Заплатила по счетам сполна, в двадцать один год столкнувшись с реальностью: я есть, но меня как бы нет. Слишком старательно пытались доказать, что мой удел — ля-ля-ля и ха-ха-ха. И длилось это не месяц или два, а пятнадцать лет!
«Я всегда была интереснее ролей, которые мне
предлагали»
В начале 70-х многие актрисы запели и затанцевали, и тогда вдруг вспомнили обо мне, переведя из второго сорта в… какой-то непонятный. До сих пор не смогла проявить себя по-настоящему. Извините, что так говорю, но я всегда была интереснее ролей и сценариев, которые мне предлагали. Из сыгранного ближе всего «Старые стены». Остальное — явный недолет.
- И «Пять вечеров», «Двадцать дней без войны»?
- Знала, что способна на большее. Меня любил Юрий Никулин, понимал Марк Бернес, думаю, смогли оценить Никита и Андрон, Олег Басилашвили.
- Плюс зритель.
- Да, конечно. Хотя в последнее время аудитория изменилась. Все реже встречаешься со взглядом, в котором видна мысль, чаще натыкаешься на необремененные интеллектом физиономии. Телевизионщики, способные рассуждать сегодня лишь категориями рейтинга и формата, вносят достойный вклад в оболванивание народа.
- Смирились с таким положением вещей, научились находить компромисс?
- Очень старалась! Решала: сейчас точно совру, для дела ведь надо. А глаза куда девать? Они выдавали с головой. В итоге всегда рубила, что думала. Получала по полной, такое не прощали. Сказавши правду, держи коня наготове… При этом в жизни я очень стеснительный и зажатый человек.
- Здорово замаскировались!
- Это же вне сцены. Там разворачиваюсь! Имела глупость заявить, что в «Жестоком романсе» все оживает, когда на экране появляется Михалков, а без него картинка, мол, несколько провисает. Дважды снималась с Никитой, играла в его фильме и видела: это такое мощное животное, которое кого угодно проглотит и подомнет. Он больше чем человек! Приходилось прилагать колоссальные усилия, чтобы не быть съеденной, но работа с Никитой — вечный праздник. Словом, никого не хотела обидеть репликой о «Романсе», однако, видимо, просчиталась.
- И?
- У Рязанова перестали находиться роли для меня. Да, на «Старых клячах» мы встретились с любовью, но время-то ушло, я изменилась. Строго говоря, вообще не считаю себя рязановской актрисой. Конечно, Эльдар Александрович меня ценит, уважает, однако в глубине души, знаю, я всегда его раздражала. Даже в «Карнавальную ночь» дважды кинопробы не прошла. Если бы не Иван Александрович Пырьев, наверное, не попала бы в фильм.
- Чем же вы не устраивали Рязанова?
- Я во все лезу, мне всегда надо встрять! Сейчас, правда, стала сдержаннее, приутихла. В «Вокзале для двоих» бурлила в каждом кадре, расходовала себя, не экономя, без сожалений, а теперь играю более рассудительно, слушаю не сердце, а голову. Решила впредь ни во что не вмешиваться. И дело не только в Рязанове. Перестройка заставила изменить взгляды. Слишком уж крутой брык получился, адаптировалась я к новым правилам с трудом. Все-таки выросла и долго жила в другой стране. Одно слово: полусовок.
- А почему, извините, полу-?
- Папа до конца стоял за Советскую власть, за Ленина и Сталина, зато мама в момент перестроилась, о дворянских корнях вспомнила. Счастье, что отец умер, не дожив до дня сегодняшнего. Не вынес бы увиденного. Народ распустился, ни в Бога, ни в черта не верит. У нас порядок можно навести лишь ужесточением законов: украл — бах, отрубили руку. Тогда поймут, когда бояться станут. Параллелей не провожу, но факт: при немцах в Харькове не воровали. Я маленькая была, а все помню. Кого ловили на краже, тому цепляли на грудь табличку «Вор» и — на виселицу. Люди быстро отучились брать чужое. Не слишком гуманно? Зато эффективно.
«В моей жизни не случилось и трех безоблачных недель подряд»
- А что сейчас происходит в родной Украине, понимаете?
- Нi, не розумiю. Страна и раньше, когда не была еще независимой, делилась на Запад и Восток. У живущих там кость разная, кровь. Не говорю, кто хуже, кто лучше, но люди непохожие, хотя и называются одинаково — украинцы.
- Вас на Майдан не звали?
- Наверное, интуитивно поняли: не пойду. Было там что-то неточное и смущавшее. Да, я патриот Украины, но за то, чтобы разрешили русский язык и отменили таможню. Какая граница может быть в моем Харькове, что за декларации требуют от приезжающих на Южный вокзал? Впрочем, это не только к Украине относится. Я такой человек, что, как Зоя Космодемьянская, пойду зимой босая по снегу, если цель достойная. Но ради чего сегодня голову на плаху класть? Давно не верю тем, кто произносит правильные слова с телеэкрана. Хотя Гайдар и Чубайс мне по-прежнему нравятся.
- В разговоре мы упоминали фильм «Мама», причинивший вам немало бед, но ведь и материнство без кавычек у вас несладким выдалось…
- Я была хорошей мамой. Когда Маше исполнилось шесть месяцев, в Москву приехали мои родители. Посмотрели, до какого состояния довела себя с грудным вскармливанием да бессонными ночами, и взяли ребенка в Харьков. У меня же волосы прядями выпадали от истощения, сорок девять килограммов весила. До трех лет Маша жила с бабушкой и дедушкой, а потом я забрала дочку. Везде с собой возила — съемки, гастроли, концерты, все делала — музыка, английский, коньки, балет. Мимо! Чем дальше, тем больше отдалялись. Закончилось тем, что Маша выросла, и мы разошлись в разные стороны.
- Давно не виделись?
- После смерти Марка, внука.
- Ему было шестнадцать?
- Да, сгорел несколько лет назад от наркотиков. Годы не считаю, иначе с ума сойти можно. Но на кладбище езжу. Там ведь и папа с мамой похоронены.
- В «Пяти вечерах» ваша героиня говорит: «У меня было столько счастья, дай Бог каждому». Так понимаю, вы, Людмила Марковна, не готовы подписаться под этими словами?
- В моей жизни не случилось и трех безоблачных недель подряд. Все время колотилась, боролась, тащила воз. Даже щели не было, чтобы укрыться, затаиться. Но я не жалуюсь, нет.
- И мечтать не разучились?
- Отдала бы все годы, что остались, за возможность побыть с папой хотя бы несколько месяцев. Он ушел в 73-м, и я долго жила его силой, верой, энергией. Потом стала проваливаться в пустоту. Ничего не пожалела бы, чтобы вернуть папу хоть ненадолго. Не отходила бы ни днем, ни ночью, берегла бы, хранила и восхищалась. Папе сейчас было бы сто семь лет, но живут ведь люди и дольше, верно? Мы так кровно связаны, что словами не передать. Наивно рассуждаю? Но вы же про мечты спросили.
- Значит, и в семьдесят лет можно остаться папиной дочкой?
- Мы разговариваем постоянно. Его фото висит над зеркалом, все время перевожу взгляд наверх, спрашиваю, советуюсь. Мне тяжело без папы. Жду встречи. Если не здесь, то там, на другом свете.
570Читайте нас у Facebook
