Виктор Шендерович: «Одно из основных моих правил — не ужинать с видными чиновниками»
«Отец удивительной дочери, муж восхитительной женщины, сын замечательных родителей, гражданин шизофренического государства, пользователь лучшего в мире языка» Виктор Шендерович приехал в Одессу, чтобы представить свой новый спектакль. Писатель- сатирик признался, что здесь он намерен отдохнуть от политики.
«Комедия — жанр, который в неволе не размножается»
— Виктор Анатольевич, почему именно Одессу выбрали для премьеры?
— В Одессе у меня много друзей, тут я отдыхаю. В свой предыдущий приезд попал на спектакль «Пятеро» по пьесе Владимира Жаботинского. Не скрою — понравилось, и я решил ставить свою новую пьесу здесь. Написанная летом прошлого года, она стала возможностью отвлечься от злобы дня, хотя посвящена цивилизации, из которой мы все родом. Пьеса называется «Одесса у океана» и посвящена всем уехавшим и оставшимся.
— На кого рассчитано ваше новое творение?
— Действие происходит на Брайтоне. Герои — наши соотечественники. Старик, бывший советский гражданин, и девочка, вывезенная ребенком. Для меня это пьеса о встрече цивилизаций. Советскую представляет потерпевший Гольдинер, а девочка олицетворяет уже другую цивилизацию. Для каждого из них другая цивилизация — что-то чужое и отчасти враждебное.
Как мне кажется, эта вещь нашла свою географическую точку, а главное — замечательного актера, который чувствует этот материал
(народный артист Украины Олег Школьник. — Авт.), режиссера — москвича с украинской фамилией Михаила Чумаченко, с которым мы приятельствуем уже 13 лет. В нынешнем апреле презентовали в московском Театре сатиры «Вечерний выезд общества слепых».
Предлагали и «Одессу у океана» ставить в столице, но я сам в прошлом человек театральный, поэтому способен все примерить к реальности. Отдал пьесу в театр — это выдал дочку замуж. Дальше обсуждать, что ее брак не такой, как тебе хотелось бы, поздно. Отдать пьесу честному профессионалу — уже много. Смотреть на сценическую судьбу того, что написано тобой, надо философски.
— Древние римляне говорили: «Делай, что должно, и пусть будет что будет»?
— Моя любимая мысль: «Не наше дело — думать о результате». Пошло рассчитывать, выиграю я в этом случае или нет. Всякий нормальный человек, когда пятеро бьют одного, должен вмешаться. Влезая, точно знает, что получит по морде, но понимает: если не сделает этого, то он уже не он. Тогда потери будут гораздо большими, нежели фингал под глазом или сломанный нос.
Есть вещи, о которых не надо задумываться, их нужно делать. Говоря о результате, зачастую имеем в виду какие-то социологические величины, например, изменение власти. Но это неверно. Изменится человек! Мне очень близка мысль Иосифа Бродского о том, что нельзя изменить человечество, но одного человека всегда можно. Когда я слышу, что на меня реагируют, понимаю: не изменю власть и общество. Но хоть кто-то услышит.
— Кто вы сегодня: юморист, сатирик, журналист, театровед?
— Опасаюсь показаться неоригинальным, но в большей степени я литератор. Хотя именно на эту социальную роль претендовал в свое время сам Ленин. Вот Лев Толстой был писателем, это можно точно сказать. И Антон Чехов писатель. А я литератор, занимаюсь тем, что пишу. Эфир умирает с его окончанием. Для меня важнее, когда удается что-то удачно написать.
— Ощущаете ли сегодня цензурные рамки?
— Нет. Я сразу уходил оттуда, где появлялась цензура. Скажем так, меня не зовут туда, где есть цензура. Комедия, сатира — жанры, которые в неволе не размножаются. То, что называется внутренним редактором, парализует работу. Был, кстати, примечательный случай. Пятого апреля на одном из телеканалов появился доброжелательный сюжет о премьере спектакля «Вечерний выезд общества слепых» в Театре сатиры. Постановщиков хвалили, показали фрагменты, дали интервью с режиссером Чумаченко, актрисой Селезневой. И ни разу не была названа фамилия автора пьесы. Из всех интервью вырезали какое-либо упоминание обо мне. Потом я, конечно, «отоспался» на авторах сюжета: нельзя же так подставляться! Написал ядовитое письмо. Сюжет перемонтировали, а мою фамилию повторяли через слово: подавись, дескать. А на радиостанции «Эхо Москвы» какая цензура? Прямой эфир! Но нельзя путать цензуру с ответственностью.
«В государстве, где нет политической сатиры, исчезают продукты, люди…»
— Как вы оцениваете личное участие в российской политической жизни?
— Литературная работа и участие в политике — вещи, противоречащие друг другу. Я оказался втянутым в российскую политику, поскольку поэт в России больше, чем поэт, а сатирик, очевидно, больше, нежели собственно литератор. Поскольку мой компьютер стоит в городе, а город — в стране, то я время от времени откликаюсь на происходящее снаружи. Думаю, если бы я был сантехником, тоже как-то откликался на то, что происходит вокруг. Но поскольку я не сантехник, имею возможность что-нибудь написать. В этом году праздную пятнадцатилетие первого уголовного дела, возбужденного против меня в России. По сюжету в программе «Куклы». Тогда я начал ходить на допросы и автоматически стал политической фигурой. Вернее, меня ею сделали, я этого не планировал.
— Из-за какого сюжета тогда возбудили дело?
— «На дне» — об увеличении пенсий до 13 долларов в месяц. Я предложил тем, кто это придумал, пожить 10 минут экранного времени на эти «мощные» средства. Они не выдержали, хотя миллионы россиян живут так многие годы. Борис Ельцин увидел себя — резинового, ходящего на руках с Коржаковым и приговаривающего: «Сами мы не местные…» — и его прорвало… Они и сделали меня участником политической жизни. Затем было телевидение, программа «Итого», разгон телекомпании «НТВ», уже при Путине. Так получилось, что я стал публицистической фигурой, пограничной с политикой. Весьма признателен своим противникам за то, что они время от времени предоставляют мне возможность заниматься истинно моим делом. Тот пендель, который я раз в неделю пробиваю по высочайшей заднице, обязанность. У меня уже нога загипсована от этого пенделя, ведь задница чугунная, а нога живая. Всякий раз мне больно, а им ничего.
— Бессмыслица?
— Нет, это делать надо. И не потому, что я так высоко ценю свое участие в политике, просто такой жанр, как сатира, должен существовать. В государстве, где нет политической сатиры, пропадают продукты, люди… Исключений нет. Никто не сумеет назвать страну, где исчезла бы персональная политическая сатира и следом не появились политзаключенные.
— Нет желания реанимировать проект «Куклы»?
— Уже нет. Проблема в том, что нужно сначала вернуть жанр сатиры, который утерян.
— У вас есть собственный кодекс чести?
— Как и у всякого уважающего себя человека. Один из основных постулатов — не принимать участия в рекламных политических акциях, избегать ужинать с видными чиновниками. Потом не докажешь, что тебя не купили с потрохами. Хочу заметить, что всякая авторитарная власть начинается с контроля над СМИ. Это делали Ленин, Гитлер, Чаушеску. Любая идеология, совершенно неважно, что там на знамени. Первое, что делает человек, имеющий авторитарные планы, берет под контроль СМИ.
— Судя по вашим публикациям периода «оранжевой» революции, вы поддерживали ее?
— Публикации касались не симпатий и антипатий. Я отвечал на вопрос, почему поддерживал «оранжевую» революцию. Способ прихода к власти на первых этапах демократии гораздо важнее, нежели программа. В этом я абсолютно убежден. Когда украинскому народу надоест правительство, он его сменит. Точно так же, как украинский народ выразил свое мнение и потребовал к нему уважения на Майдане. Аналогичным способом (надеюсь, более легким) он сможет потребовать уважение к своему новому выбору. Поэтому демократия отличается от других форм правления стоимостью права на ошибку. При демократии цена ошибки меньше: проголосовал, присмотрелся, они тебя разочаровали — ты их переизбрал. Каюсь, вспоминая, насколько долго мы скептически относились к Украине там, в России. У нас процветала демократия, мы были впереди, а в Украине, дескать, провинциализм. И вдруг мы по синусоиде ушли вниз, а Украина — наверх. Это было очень выразительно: вдруг появился народ, который мы увидели. Народ имеет право ошибаться, но он имеет право и на исправление своих ошибок.
— Каким вы видите будущий расклад политических сил после очередных выборов?
— Я не Павел Глоба. И не политолог, не могу ничего прогнозировать. С тревогой жду 2012 года, поскольку есть ощущение, что машина отбрасывает колеса на ходу. У нас в России поломан механизм, и никаких выборов не будет. Они там посидят-посидят и договорятся. А если не договорятся, будет хаос. Очень тревожная и непредсказуемая ситуация. Предсказывать что-либо можно в странах, где идут какие-то процессы в общественной, политической, социальной жизни. Маятник качается то влево, то вправо: от демократов к республиканцам, к примеру. Если говорить о происходящем в России, здесь все понятно.
В тяжелой форме эта болезнь наблюдается в Северной Африке. Когда одна и та же власть целое десятилетие — это диагноз, который сейчас в России, три десятилетия — это Мубарак, четыре — Каддафи. Это уже бомбометание по собственному народу, власть совсем сходит с ума. Европейская азбука: власть все время надо менять. Она не хочет? Любая власть этого не хочет. Просто в некоторых странах есть механизмы, которые не спрашивают, хочет она или нет. Надо — и все. В России же… А пропади они все пропадом. Я счастливейшим образом прилетел в Одессу, чтобы о них забыть.
— В эмиграцию?
— Временную.
— О постоянной не задумывались?
— Взять и с перепугу куда-нибудь «свинтить»? Может, наивно звучит, но это моя родина, я родился в Москве и не вижу оснований ее покидать. Я нужен в России, а эмиграция — способ дожить. Доживание не имеет отношения к собственно жизни. Что касается обвинений меня в нелюбви к Родине, это классический для России случай. Там администрация объявляет себя Родиной. Забывая, что она всего лишь наемная рабочая сила, которая пришла поработать и… пошла вон. Это опять-таки классика, описанная Салтыковым-Щедриным. Люди, которые путают «Отечество» и «ваше превосходительство». Поэтому обвинение в нелюбви ко всяким превосходительствам влечет за собой обвинение в нелюбви к Отечеству.
Мне же в России нравится. В стране. Не в государстве — в стране! Я не понимаю, почему люди, которых по преимуществу не было в Москве, когда я там рождался, решают, где я должен жить, как обязан себя вести. Мне это кажется тяжелым недугом. Очень хотелось бы, чтобы Россия перестала искать свой особенный путь, а вернулась в нормальную систему координат, европейскую. Либо мы будем востоком Европы, либо западом Китая. Третьего варианта не вижу. Предпочел бы первый.
1982Читайте нас в Facebook
