Анатолий Равикович: «В театральный институт меня взяли только потому, что давно не видели такого идиота»
Нередко актеров называют по имени героя, которого сыграл тот или иной артист. Так, Вячеслава Тихонова все знают как Штирлица, Анатолия Кузнецова — как товарища Сухова… А к Анатолию Равиковичу будто приклеилась фамилия Хоботов. Этого персонажа он сыграл в «Покровских воротах». Так уж случилось, что умер Анатолий Юрьевич в апреле, в канун 40-летия выхода на экран этой ленты.
В архиве корреспондента «ФАКТОВ» сохранилось интервью с Анатолием Равиковичем, взятое у народного артиста, когда он был в Одессе.
— Одно время я обижался на «Хоботова», но потом перестал, — поделился с «ФАКТАМИ» Анатолий Юрьевич. — Считаю, это большое везение в жизни — сыграть роль, которая будет так широко известна. Да что там говорить! Раньше я играл в кино роли второго плана, эпизоды. А после Хоботова кинорежиссеры обратили на меня внимание. Хотя в части профессиональной работы в этом фильме, честно говоря, не вижу ничего особенного. Просто Михаил Козаков сумел всех нас объединить и сделать такое кино, где на фоне общего успеха приличная актерская работа выглядит значительной. Ну, подфартило мне, повезло попасть в картину, имевшую сумасшедший успех. Больше никакой моей заслуги нет. Атмосфера кино, стилистика, сценарий — все это Михаил Козаков. Именно ему мы, артисты, должны сказать «спасибо».
Счастье для меня, что снимался в фильмах. Могло бы вообще ничего не быть. Фамилия у меня «неправильная», типаж — тоже. Кого я могу играть? Колхозника — нет. Сталевара — нет. Хорошего милиционера — тоже не могу. Способен сыграть мелкого мафиози, гинеколога, стоматолога, иностранца.
— Известность к вам пришла, когда были далеко уже не юношей. Не обидно, что слава запоздала?
— С «Покровскими воротами» получилась странная вещь. Когда фильм показали в первый раз, он не имел никакого резонанса. Я, честно говоря, думал, что утром начнутся звонки — будут поздравлять, что-то говорить. Ничего подобного. Единственным, кто позвонил, был Эльдар Рязанов, да и то после предварительного показа в Доме кино. Успех к этой картине пришел лишь со временем. Автор пьесы и сценария фильма драматург Леонид Зорин называл картину памятником собственной молодости. Главный герой Костя Кровин в исполнении Олега Меньшикова — это Леонид Зорин в молодости. После семи лет аншлагов в театре на Малой Бронной режиссер спектакля Михаил Козаков решил снять по этой пьесе фильм.
*Медсестра Людочка (Елена Коренева) и влюбленный в нее Хоботов (Анатолий Равикович). Кадр из фильма «Покровские ворота»
— «Прелести» коммуналки вам довелось познать не только в фильме, но и в реальной жизни.
— Детство мое прошло в питерской коммуналке, хотя родители из города Глухова Сумской области. Отец, правда, родился в Чернобыле, в Глухов его семья переехала позже. В Глухове он был секретарем первой еврейской комсомольской ячейки в Украине. Мой папа, ухаживая за мамой, которая была дочерью держателя пекарни, сказал: «Не могу на тебе жениться потому, что я идейный комсомолец». И велел невесте… раскулачить собственного тятеньку. Дал комсомольца в помощь, подводу с лошадьми. Мама взяла мешок с мукой и отвезла его в комсомольскую организацию. Потом ее братья, выяснив, что в доме нечего есть, здорово избили маму полотенцами.
Когда началась война, я с двумя сестрами жил у бабушки в Глухове. Папа оставался тем летом в Ленинграде, где затем всю блокаду проработал. А мы мотались в эвакуации: мама, мои сестры, мамины бабушка и дедушка (очень пожилые люди) и моя беременная тетка. Вот таким караван-сараем бежали от немцев практически через всю Украину. Нас был целый обоз беженцев. Помню, цвели подсолнухи, изумительно красивые поля. Вдруг над толпой пролетел немецкий разведчик, а потом самолет, из пулемета расстреливавший людей. Пули, попадая в волов, тащивших повозки, не убивали их сразу, и раненые животные сходили от боли с ума, начиная крушить все, что попадалось им на пути. Тогда больше людей погибло от давки, чем от пуль. Однако мне было очень любопытно. Я выглядывал из какого-то чахлого кустика и высматривал этот самолет. Представляете, я видел очки, шлем летчика, его совершенно невозмутимое лицо. И он рассматривал нас…
Но самое страшное мое воспоминание о войне — это посадка в поезд в городе Белая Церковь. Немцы подступали уже вплотную, и эшелон, отправляющийся дальше на восток, был последним. Была ночь, подали состав, и совершенно обезумевшая толпа бросилась к вагонам. Какие-то люди стреляли в воздух, чтобы остановить толпу, но это было совершенно невозможно. Нас, детей, и беременную тетку (она орала как сумасшедшая) закинули в вагон через окно, а мама не села в этот поезд. К счастью, ей удалось уехать товарняком… Я был так раздавлен этим ужасом, что и теперь, когда на железнодорожных станциях слышу гудок паровоза, внутри меня поднимается чувство необъяснимой тоски и тревоги.
— Синдром боязни толпы?
— Нет, толпы я не боялся. Демонстрации, на которые нас в институте гоняли, тоже толпа. Но там я себя чувствовал как рыба в воде. Был воспитан в семье, проявлявшей лояльность к советской власти. Отец был фанатичным коммунистом, да и мама любила советскую власть.
— Выбор вами профессии был осознанным?
— Нет, как раз таки случайным. Начиналось все стандартно: с кружка в Доме пионеров. Но я ходил туда не из-за особой любви к театру. Просто нравилась компания. Я ведь учился в «мужской» школе, тогда образование было раздельным. А в кружке было много девочек. Меня больше интересовала околотеатральная жизнь: вечера, пикники. В спектаклях играл «по обязанности».
Когда пришло время поступать, понял, что в престижный вуз не попаду. Отец кричал: «Ты будешь чистить клозеты!» Друзья говорили, иди в театральный. Действительно, думаю, хоть родители отвяжутся. Но когда отец узнал, тоже было нехорошо: «С ума сошел! Артисты, это знаешь кто? У нас в Глухове, когда приезжали артисты, бабы снимали с веревок белье, потому что артисты воровали!» В конце концов с отцом договорились, что в театральный подаю копию аттестата, а в серьезный вуз — подлинник. Отец хотел, чтобы я учился на киноинженера. Я документы отдал, но на экзамены не ходил, только врал: «По математике — «четыре». Зато в театральном подготовил для поступления героический репертуар: деревянным голосом читал Маяковского, в басне «Волк на псарне» изображал Кутузова, для наглядности закрывая один глаз рукой. Для пения взял «По долинам и по взгорьям». Героическую, но нудную песню с бесконечным числом куплетов. Когда закончил петь, комиссии не увидел — она каталась под столом от смеха. Оказывается, они давно кричали: «Пусть он замолчит! Уведите его!» — но я не слышал. В институт меня приняли. Наш мастер, по его словам, взял меня только потому, что давно не видел такого идиота. Я показался забавным, и он предположил, может, действительно из меня что-то получится?
— Получилось же!
— Вроде бы. Кстати, часть моей творческой биографии связана с Одессой. Да и много родни отсюда: дядька, тетка, две двоюродные сестры. Мое первое свадебное путешествие, после третьего курса института, также было в Одессе.
Запомнились съемки «Приморского бульвара», в котором я играл писателя, корпящего над сценарием. Есть там эпизод: мой герой выбрасывает мусор, в который, как оказывается, он случайно запихивает свой сценарий. Мы на улице договорились с «мусоркой», заплатили деньги. Пять человек массовки и я ждем ее приезда. Осветительной аппаратуры не было, так как достаточно солнечного света, поэтому о том, что идет съемка, мало кто знал. И вот подъехала «мусорка», режиссер командует: «Начали!» А в те времена приезд мусорной машины сопровождался звоном колокольчика. Представьте, как только раздался звук колокольчика, со всех подъездов высыпали люди с ведрами мусора и ринулись к нашей машине! Безумная очередь набежала! Водитель беснуется. Режиссер в ужасе: «У нас съемка!» А люди с мусорными ведрами отвечают: «Что съемка! У нас три дня «мусорки» не было!» Пока не забили под завязку нанятый мусоровоз, съемок не было.
— Приходилось ли вам совершать в жизни мужественные поступки?
— Только дважды. Первый раз в 1953 году, когда гремело «дело врачей». Однажды около дома меня окружили человек шесть приятелей, с которыми я в футбол играл. «Ты — еврей?» — спрашивают. «Да», — отвечаю, хотя, разумеется, мог отрицать. Тем более, что у нас в доме национальные вопросы никогда не обсуждались, по-еврейски не говорили, религиозные праздники не отмечали. Но я посчитал, если скажу «нет», что-то предам. «Ну, готовься…» — говорят. Один из них (я заметил, как ему было не по себе) спросил, давая мне хоть какую-то возможность выкрутиться: «Но мать-то у тебя русская?» «И мама еврейка», — ответил твердо, хотя у нее была типичная славянская внешность: курносый нос, светлые волосы, серые глаза, украинский говор.
А второй раз, когда влюбился в Иру Мазуркевич и ушел из семьи. При этом ни жена, ни Маша (дочь от первого брака.- Авт.), которую я очень любил, передо мной ни в чем не провинились. Было очень тяжело. Стоило большой крови. На меня как цунами налетело. Влюбившись в свои 42 года в 20-летнюю, я оказался в самом начале пути: без квартиры, без ничего. Оставил абсолютно все и ушел к Ире в общагу. В ее комнате мы спали на тюфяке. Больше там ничего не было. Только лампочка, как в тюремной камере. Я не мог на это смотреть, пошел в театр, украл проволочную корзину для бумаг и повесил ее как люстру…
Я тогда уже был известным артистом, а из-за разницы в возрасте у нас с Ирой почти никто из знакомых не верил, что наша связь будет долгой. И все же я бросился в эту бездну. Время стерло все. Сейчас у нас с Машей прекрасные отношения, а Ира знакома с моей первой супругой, мы общаемся. Отметили с Ириной серебряную свадьбу, более 30 лет мы официально вместе. Помнится, как-то я был в Минске на съемках, а Ира приехала туда к родителям. Она пригласила меня в гости как старшего товарища по работе. Родители, конечно, ни о чем «таком» не догадывались. Только младший брат Иры, который учился тогда в 8-м классе, спросил после моего ухода: «Это твой жених?» Она поинтересовалась, почему он так решил. «Когда он ел салат, у него на брюки упал кусочек, ты взяла пальцами и съела», — ответил школьник. Вот так прокололись…
С Иркой нам очень комфортно вдвоем, что, согласитесь, не так уж часто встречается в актерских семьях. Каждый вечер, если мы не в отъезде, ставим на стол бутылку водки и выпиваем ровно две рюмочки. В общей сложности 50-60 граммов. Это у нас ритуал такой, совместный ужин. Больше этих двух рюмок я не пью. Я вообще, можно сказать, не пью, не курю… Так что театральная зарплата уходит в основном на лекарства.
— На жизнь хватает?
— Странный вопрос. Кому нынче хватает? Я — веселый нищий. Помнится, в непростые годы, когда было неясно, что дальше будет с театром, мы сидели на полной мели. А у нас маленький ребенок. Тогда Ирка надела парик, села за руль и поехала «бомбить».
Нынче у меня две дочери: Маша — от первого брака, Лиза — от второго, три внука. Маша очень хотела стать артисткой. Я ей сказал: «Помогать не буду. Не вижу у тебя большого дара». Рассказал, как тяжела артистическая жизнь, пояснил, что блата здесь быть не может. Дочка обиделась на меня, но потом поняла, что я прав. В какой-то степени Маша осуществила свою мечту. Окончила институт культуры, преподает в школе эстетическое воспитание. Младшая дочь окончила Институт сервиса и экономики.
— К кому большую привязанность испытываете: детям или внукам?
— Больше люблю внуков, в особенности младшего — Матвея, но, скажу честно, боюсь к ним привязываться. По буддийской формуле, человек свободен, когда у него нет привязанностей. Тогда боли нет. Знаю, что я человек нездоровый и мне недолго жить, поэтому не могу позволить себе сильно привязываться. Я абсолютно всем доволен в жизни, кроме здоровья. Считаю, что рано себя подковырнул, можно было бы подольше продержаться…
1155Читайте нас в Facebook
