«В Америке писали, что благодаря полету над реактором ЧАЭС я стал миллионером»
— К Припяти мы подлетали около 16 часов 27 апреля, — продолжает Николай Волкозуб. — С воздуха видели колонны автобусов. Как потом узнали, шла эвакуация города. По радиосвязи нам дали команду приземлиться возле горисполкома. Там было полно легковых машин руководящих работников. Сама Припять к тому времени уже была безлюдна. Только еще продолжали работать светофоры, а во дворах и на балконах сушилось брошенное людьми белье.
В здании горисполкома работала правительственная комиссия во главе с Борисом Щербиной (заместитель председателя Совета министров СССР). Меня включили в оперативную группу Киевского военного округа. Она вошла в состав правительственной комиссии.
— Вам как вертолетчику сразу нашлась работа?
— Да. Генератором идей в правительственной комиссии был академик Валерий Легасов. Он сказал, что первым делом нужно засыпать огромное отверстие во взорвавшемся реакторе — чтобы остановить выброс радиоактивных веществ. Ведь они разносились на тысячи километров по всему миру. Кстати, уже через два дня после Чернобыльской аварии шведские газеты сообщили, что на территории их страны повысился уровень радиации. За очень короткое время радиоактивное загрязнение долетело аж до Скандинавии.
Отверстие в реакторе решили засыпать мешками с борной кислотой (у атомщиков был запас кислоты). Эту работу начали выполнять на своих вертолетах 27 апреля заместитель командующего армейской авиацией Киевского военного округа полковник Борис Нестеров и командир полка Александр Серебряков, прилетевшие в Припять немного раньше меня. Нужно сказать, что военных летчиков к таким ситуациям не готовили: мы умели бомбить, стрелять, спасать людей во время стихийных бедствий, а вот ликвидировать последствия ядерных аварий нас не учили. Поэтому в тот первый день действовали предельно просто: когда вертолет пролетал над реактором, борттехник открывал дверь и сбрасывал мешки. Одни попадали в цель, другие — нет. До наступления темноты экипажи Нестерова и Серебрякова успели скинуть 80 мешков. Вечером на заседании правительственной комиссии академик Легасов заявил, что это как дробинка для слона. К тому же борной кислоты уже почти не осталось. «А песок у вас есть?» — спросил академик. «Конечно, рядом ведь протекает речка Припять». С рассветом солдаты уже насыпали в мешки песок и везли их на машинах к местам погрузки на вертолеты. Была дана команда свозить отовсюду свинец и доломит, чтобы и их забрасывать в реактор. Подключили еще несколько вертолетов, это позволило сбросить к вечеру 180 мешков. Но и этого оказалось мало.
К нам в экстренном порядке командировали военные вертолеты из Грузии, Азербайджана, даже с Дальнего Востока. Экипажи понятия не имели, что им предстоит делать. Мне было поручено это им разъяснять. Я сам трижды летал к реактору на радиационную разведку, так что вел инструктаж, опираясь на личный опыт.
Мы базировались на аэродроме в городе Чернигове (он находится в 90 километрах от ЧАЭС). По утрам вертолеты вылетали оттуда к местам погрузки мешков (каждый раз мы выбирали для этого новую площадку — в зависимости от направления ветра в конкретный день). Военным летчикам нельзя набирать более 25 рентген радиационного облучения — иначе отстранят от летной работы. Эту дозу экипажи набирали за один, максимум два дня полетов к реактору, и их отправляли домой. Затем в дело вступали новые экипажи.
— Как долго вертолетчикам пришлось засыпать реактор мешками?
— Уже 1 мая эту эпопею успешно завершили. Чья-то идея накладывать мешки в тормозные парашюты и крепить их к внешней подвеске вертолета позволила значительно ускорить работу. За один раз брали в полет сразу по две с половиной тонны груза! Весь световой день вертолеты шли один за другим, сбрасывая в реактор заполненные мешками парашюты, — получался воздушный конвейер. Груз кидали на лету (зависать на месте было крайне опасно) с высоты 200 метров: если бы спускались ниже, могли врезаться в 140-метровую вентиляционную трубу, располагавшуюся рядом с реактором.
Дело пошло так споро, что 1 мая ученые дали команду прекращать, ведь под весом многотонного груза реактор мог провалиться в подреакторные помещения с радиоактивной водой. А это грозило новым взрывом. К тому же дым из реактора уже почти не шел, поэтому острой необходимости продолжать засыпать его мешками не было.
* Чтобы прекратились выбросы из чернобыльского реактора, вертолетчики сбросили в него массу мешков с песком, свинцом, доломитом. Фото из архива Николая ВОЛКОЗУБА
— Ваши коллеги рассказывали, что в начале мая 1986 года вы выполнили неимоверно сложное и опасное задание правительственной комиссии. О чем идет речь?
— Когда решили прекратить забрасывать мешки, академик Легасов заявил: чтобы двигаться дальше в ликвидации ядерной аварии, мы должны знать, что происходит в реакторе. А для этого нужно первым делом измерить, какая в нем температура, и определить состав газов, которые из него вырываются. «Эту работу следует поручить вертолетчикам», — сказал Легасов.
Мы, военные летчики, посовещались и ответили: мол, задание настолько сложное и опасное, что от идеи использования вертолетов следует отказаться. Пояснили, что дело не в страхе перед радиацией, а в том, что вертолету крайне проблематично зависнуть над жерлом реактора. Ведь в те дни из него вырывался мощный поток тепла — словно из вулкана. Мы понимали, что аэродинамика вертолета сильно нарушится, если он попадет в горячие воздушные потоки. Еще один момент: чтобы вертолет завис над определенной точкой, двигатели должны работать на максимальной мощности. Но при попадании в нагретый поток мощность двигателя значительно снижается. Словом, вертолет мог запросто рухнуть прямо в реактор.
О нашем ответе доложили председателю правительственной комиссии Щербине. Он посоветовался с кем-то в Москве и объявил окончательное решение: «Действовать по законам военного времени: если у одного экипажа не получится, пусть летит следующий. Это нужно сделать — альтернативы нет».
Заместитель командующего Киевским военным округом Нестеров предложил взяться за выполнение этого задания мне.
— Вы могли поручить это кому-нибудь другому?
— Да, но если бы в результате погиб какой-либо экипаж, как бы я смотрел в глаза людям? Четко понимал, что моих мастерства и опыта хватит, чтобы зависнуть на вертолете в нагретых потоках воздуха над реактором, главное — чтобы не подвела техника.
Я выбрал вертолет с двигателем повышенной мощности. Это была машина экипажа военных летчиков, прилетевших из Львова. Получилось, что двоим из них — второму пилоту и борттехнику — предстояло отправиться со мной на опасное задание. Когда сказал им об этом, они явно не обрадовались.
С нами летели еще два человека: заместитель директора Института атомной энергии имени Курчатова доктор технических наук Евгений Рязанцев (ему предстояло провести замер температуры в разрушенном реакторе) и начальник смены дозиметристов ЧАЭС Александр Цекало. Всего пять человек.
Мы должны были зависнуть на высоте 300 метров и опустить в реактор датчик для замера температуры. Для этого нам понадобился металлический трос соответствующей длины. За ним по приказу Щербины отправили в Запорожье самолет Ил-76, к утру бухта с тросом была у нас.
Мы провели тренировку: на аэродроме в Чернигове нарисовали круг примерно таких размеров, как отверстие в реакторе, и с высоты 300 метров учились попадать в него кончиком троса, отрабатывали слаженность действий членов экипажа.
— Реактор извергал не только жар, но и мощнейшее радиоактивное излучение. Что было сделано, чтобы вас от него защитить?
— На пол вертолета уложили листы свинца (они были привезены для нужд чернобыльских ликвидаторов из Испании). На каждого из нас надели тяжеленные свинцовые жилеты. Кроме того, сотрудники военно-медицинской академии из Ленинграда дали мне выпить особую жидкость. Сказали: «Это секретная разработка. Даже если вы получите дозу 200 рентген, лучевой болезнью не заболеете». На вкус это средство вполне приемлемое, вот только моча после него была черной.
* Николай Волкозуб рассказал, что врачи дали ему выпить какую-то жидкость. Сказали: «Даже если получите дозу в 200 рентген, лучевой болезнью не заболеете». Фото 1980-х годов
— Мы вылетели на задание 9 мая, — продолжает Николай Волкозуб. — Я заправил минимальное количество топлива — чтобы вес вертолета был как можно меньше. Когда долетели до нужной точки, я со своего места первого пилота не мог видеть реактор. Но интуитивно чувствовал, что перевел вертолет в режим зависания именно там, где было нужно. Чтобы опустить в реактор трос с температурным датчиком, борттехник открыл люк в днище вертолета и вместе с ученым Рязанцевым давал мне команды: «Чуть левее, немного вперед…» Трехсотметровый трос, прикрепленный к вертолету, раскачивался, как маятник. Пришлось ждать, пока он успокоится. Время тянулось очень медленно, нервы были напряжены до предела. Через несколько минут Рязанцев сделал замер температуры на высоте 50 метров от реактора. Затем — 20 метров. И наконец — непосредственно в жерле реактора. Сигнал от температурного датчика на конце троса по тонкому проводу передавался на прибор, который был установлен в кабине вертолета.
Мы тогда провисели над реактором шесть минут 20 секунд. Никто подобного до нас не делал. Трос затем сбросили в специально отведенном для этого месте и полетели на аэродром «Малейки», где тогда был оборудован пункт дезактивации.
Приземлились. Специальная команда стала отмывать вертолет от радиации, а нас направили в большую армейскую палатку, в которой был пункт санитарной обработки — нечто вроде бани. Снимаешь с себя загрязненные радиацией вещи, и тебя начинают обрабатывать паром. Затем выдают новый чистый комплект одежды.
Прошел я эту процедуру, и тут ко мне подходит офицер химической службы: «Товарищ полковник, ваш вертолет до того загрязнен радиацией, что не поддается дезактивации». Получалось, эта машина к дальнейшему использованию непригодна. Но на следующий день мне нужно было вновь зависнуть над реактором, чтобы опустить в него прибор, который определит, какие оттуда вырываются газы. Где я до утра найду такой же мощный вертолет? Пришлось звонить главному инженеру Киевского военного округа генералу Константину Полухину. Он мне говорит: «Раз нельзя, берите другой». «У этого есть нужный запас мощности», — отвечаю. «Так опасно». — «Пусть опасно!» Я настоял на своем.
На следующий день успешно слетал на замер состава газов в реакторе. Взял курс на аэродром «Малейки» для дезактивации, но руководитель полетов дал команду: «Вам посадка на «кубок». Так называли место, где заседала правительственная комиссия. Меня пригласили зайти к Ивану Силаеву, который сменил Щербину на посту председателя правительственной комиссии. У него в кабинете находился командующий войсками Юго-Западного направления генерал армии Иван Герасимов. Силаев поблагодарил меня за выполнение задания, вручил конверт, в котором лежала тысяча рублей, и сказал: «Вот настоящие герои». Предложил Герасимову представить меня к званию Героя Советского Союза. В результате меня наградили Орденом Красной Звезды.
12 мая вновь довелось лететь на замер температуры в реакторе. Получилось, что за три полета я провисел над ним 19 минут 40 секунд. В условиях мощнейших радиационных полей это очень много. Меня потом неоднократно спрашивали, как я на такое решился. Отвечал словами поэта Евгения Евтушенко: «Не начальство, а совесть его в направлении главном держала».
Вертолет Ми-8 МТ, на котором мне удалось совершить эти полеты, пришлось оставить на кладбище загрязненной радиацией техники возле села Рассоха. Прощался с этой надежной машиной, словно с живым существом.
— Вы получили большую дозу облучения. Как себя чувствовали?
— Как ни удивительно, вполне нормально. Правда, когда посмотрел в зеркало, себя не узнал — до того вымотался. Какую дозу облучения получил, уже никто никогда не узнает. Я согласился, чтобы записали 29 рентген. Решил: с такой цифрой меня не спишут из армейской авиации. В середине мая врачи сказали, что мне нужно покинуть зону отчуждения. Направили в авиационный госпиталь в Москве. Сотрудники госпиталя меня сторонились — боялись облучиться. Мне выделили отдельную палату, обследовали, хорошо кормили.
* В свои 85 лет Николай Андреевич продолжает работать и время от времени в частном порядке летает в качестве пилота. Фото Виктора МЕТТЕ
— Рассказали жене, чем тогда занимались в Чернобыле?
— Она обо всем узнала из газет. А в 1987 году известный писатель Юрий Щербак, который стал послом Украины в Израиле, а затем в США, опубликовал обо мне очерк в популярнейшем всесоюзном журнале «Юность». Знакомые рассказывали, что обо мне сообщали средства массовой информации даже в Соединенных Штатах. Причем американские журналисты высказывали предположение, что благодаря полетам над чернобыльским реактором я стал миллионером. На самом деле получил тысячу рублей. Это была весомая сумма — «Жигули» стоили то ли четыре, то ли пять тысяч рублей.
Мне уже 85 лет. Зарубежные врачи удивлялись, почему я так долго живу после весьма больших доз облучения. Тут уж, как говорится, кому что на роду написано.
— Это правда, что вы до сих пор продолжаете работать?
— Да, руковожу летными испытаниями серийных самолетов, которые строит государственное предприятие «Антонов». Я и летать продолжаю. Правда, в частном порядке. Например, в конце прошлого и начале нынешнего года обучал пилотов (в том числе одного генерала) в Арабских Эмиратах управлять купленными этой страной вертолетами Ми-2. На принадлежащем Йемену острове Сокотра меня попросили поучаствовать в военном параде. Я трижды прошел над войсками на Ми-2 на малой высоте с развевающимися на тросе флагами Йемена и Арабских Эмиратов.
2345Читайте нас в Facebook
