«Я многое видел, но это был ужас»: пять лет назад был освобожден Лисичанск
19 июля 2014 года Вооруженные Силы Украины и Национальная гвардия начали успешную совместную операцию по освобождению оккупированной части Луганской области. 21-го было зачищено Рубежное, на следующий день — Северодонецк и Попасная. По сути, террористы оттуда просто бежали. А вот за расположенный на высоком правом берегу Северского Донца стратегически важный Лисичанск пришлось сражаться. Засевшие там боевики (по оценкам экспертов, их насчитывалось до полутора тысяч) оказали ожесточенное сопротивление. Бои шли и на подступах к городу, и на его улицах. Тем не менее 24 июля над зданием горсовета был водружен сине-желтый флаг…
О том, что происходило в те дни в Лисичанске, «ФАКТАМ» рассказал заведующий отделением анестезиологии и интенсивной терапии Центральной городской больницы Александр Рештаненко.
«А нам ничего не будет, когда придут наши?»
— Александр, Лисичанск был оккупирован почти четыре месяца. Наверняка в тот период вам пришлось спасать не только мирных граждан, но и раненых «ополченцев»…
— Считаю своим долгом лечить всех — независимо от цвета кожи, вероисповедания, политических взглядов и прочего. Надо отдать должное нашим сотрудникам, они придерживались такой же линии поведения, невзирая на некоторую брезгливость, что ли, к этим людям. Все выполняли то, что необходимо, ни на йоту не отступив от служебной этики. Если проукраинские коллеги тревожно спрашивали: «Александр Иванович, а нам ничего не будет, когда придут наши?» — неизменно отвечал, что мы выполняем свой врачебный долг.
Даже после освобождения, когда в больницу поступали на лечение пленные раненые сепаратисты, оскорблений со стороны персонала в их адрес я не допускал. Как-то, правда, не удержался и спросил одного: «Зачем ты взял в руки оружие?»
— И что он ответил?
— Ответ ошарашил: «У меня не было денег на «качалку»… То есть на занятия в спортзале.
— Среди сотрудников были сторонники «русского мира»?
— Конечно. Но, знаете, мы между собой тогда почти не общались, поскольку в каждом из нас сидит генетический страх. Это наследие советского режима. Говорили только по необходимости — о работе. Единомышленники (у меня давно очень стойкая проукраинская позиция — это моя земля, в ней покоятся мои предки) верили, что Украина вернется, и ждали этого, но старались помалкивать. Ведь любое высказывание могло трактоваться нашими оппонентами как мыслепреступление (термин «мыслепреступление» придуман Оруэллом и описан им в романе «1984»; это любая неосторожная мысль, жест или слово. — Авт.). Пророссийский персонал, чувствовавший, что я не приветствую, мягко говоря, новый режим, подвергал сомнению качество лечения раненых сепаратистов.
Когда погиб полковник Нацгвардии Александр Радиевский (23 июля попал в засаду на мосту, посмертно ему присвоено звание генерал-майора. — Авт.), вместе с ним был тяжело ранен полковник Александр Пискун. Так одна сотрудница накинулась на него чуть ли не с матами: «Кто вас сюда звал?» Он остался жив. Спустя два дня его прооперировали в больнице имени Мечникова в Днепре.
С первых дней оккупации в нашей больнице организовали госпиталь батальона боевиков «ЛНР» «Призрак», которым руководил одиозный атаман Мозговой (убит в мае 2015 года. — Авт.). На входе и в отделениях, где находились раненые, террористы выставили вооруженную охрану. Иногда медсестры «Призрака» (с кобурой на бедрах) приходили и требовали посмотреть листы назначений, куда-то звонили и долго обсуждали лечение раненых. Возможно, оговаривали список необходимых медикаментов или опасались «вредительства» со стороны медработников.
Читайте также: Главарь боевиков «ЛНР» просил у меня оружие, — комбат Нацгвардии об оккупации Рубежного и освобождении города
— С Мозговым вы были знакомы?
— Нет, видел его только издали. Когда он бывал в хирургическом корпусе, я уходил в операционную, встречаться не было никакого желания. Хотя на лобовом стекле моей машины был прикреплен подписанный им пропуск. Этот «документ» позволял передвигаться по городу и за его пределами круглосуточно, несмотря на комендантский час. Такие пропуска выдавали всем врачам хирургического профиля, ведь нас на работу могли вызвать в любое время. На блокпостах наши авто не досматривали. А еще это была индульгенция от возможного «отжатия» машины в «помощь молодой республике».
— Донецкие медики рассказывали, что «ополченцы» нередко залетали прямо в операционные и угрожали: «Если братан умрет, я тебя здесь пристрелю». У вас не было подобного?
— До такого не доходило. Но вели они себя по-хамски. Однажды поступил тяжелораненый. Через какое-то время явился его родственник и потребовал: «Вы должны переписать историю болезни». Хотя до этого он же говорил, что все равно, что там напишут — боевое ранение или бытовое. Я ему объяснил, что, вообще-то, это юридический документ. А он: «Может, вы подумаете? А то сейчас позвоню в комендатуру, вызову наряд, и там вам все объяснят, что и как написать». Однако в итоге никаких правок внесено не было.
— Как обстояло дело с медикаментами?
— По моей части (анестезия и базовый перечень интенсивного лечения) особого дефицита не было. С некоторыми другими препаратами возникали трудности. Привозили, например, раненого боевика, а какие-то компоненты терапии отсутствовали. Тогда сопровождавшие его вооруженные люди шли в аптеку, ничего не платили, просто писали какую-то расписку и получали все, что имелось в наличии. Когда нам доставляли медикаменты российского производства, то подчеркивали, что они исключительно для «военных».
— К вам попадали раненые россияне?
— В наше отделение — нет. Но в другие поступали персонажи из Ставрополья, Краснодарского края, Владивостока, Москвы, Воркуты, Мурманска. В здании СБУ расположился отряд кадыровцев. Нам хорошо был слышен их ежедневный азан (призыв к молитве). Часто встречался на улицах города и микроавтобус без номеров, который всегда перемещался с превышением скорости, порой даже с агрессивным выходом на встречную полосу. Его пассажиры — высокие мужчины с окающим акцентом, с военной выправкой и в хорошо подогнанной новенькой камуфляжной форме. В магазинах, на рынках, в парикмахерских в ту пору часто расплачивались рублями.
Свою базу «ополченцы» устроили в центре города, в здании районного нефтеуправления. Они планировали оставаться надолго. После освобождения в помещениях и подвалах нашли запасы и продовольствия, и медикаментов, и большое количество зимней амуниции.
— А в это время в больницах не хватало препаратов…
— Один раз привезли так называемую гуманитарную помощь по акции «Ямал — Донбассу». Честно говоря, там был всякий хлам, иначе не назовешь: просроченные средства для обработки и перевязки ран, потрескавшиеся кровоостанавливающие жгуты. Из каких «запасников» они такое достали? Я даже сохранил несколько стерильных бинтов 1973 года производства, рулоны ваты 1985 года. И еще нужно было потратить время, чтобы как-то оформить этот «непотріб».
Читайте также: 14-летняя Диана: «Я предложила сепаратистам вместо бойца взять в плен меня»
— Где хоронили погибших?
— Не знаю. Это задачи других служб. Ходили слухи, что в жару тела эвакуировали в рефрижераторах, причем на некоторых был логотип «АТБ». Потом писали, что это неправда. Однако однажды я ехал за таким фургоном с болтающейся задней дверью. За ним тянулся специфический сладковатый запах, который ни с чем не перепутать.
О количестве умерших и погибших ходили фантастические слухи, мол, счет шел на сотни. Однако это не так. Да, морг был переполнен телами убитых сепаратистов и обычных граждан, умерших естественной смертью, ведь попросту некому было проводить вскрытия и захоронения.
«Мама невозмутимо поинтересовалась: «Ты в кино, наверное, находишься?»
— Когда вы поняли, что Лисичанск вот-вот освободят?
— Когда освободили Славянск и Краматорск, появилась надежда, что и мы тоже дождемся. Интенсивные бои начались с вечера 21 июля. Канонада была серьезная. К тому времени мы уже научились различать по звуку все калибры.
Накануне освобождения я, как обычно, уехал домой после работы (живу в десяти километрах от центра). Когда на следующий день начались бои на улицах, добраться в больницу уже не мог. Это было просто нереально.
Двое суток здание нашей больницы было обесточено, генератор не справлялся, поэтому пациентам вентиляцию легких в операционной и в отделении проводили вручную, сменяя друг друга, а оперировали при свете фонариков. В те дни на помощь пришли сотрудники разных лечебных учреждений, жившие неподалеку, и наши бывшие медсестры, которые уже 10—15 лет находились на пенсии. В общем, я до сих пор благодарю при встрече всех, кто тогда проявил цеховую солидарность.
Считаю, что медикам Лисичанска, которые подвергали свою жизнь опасности, выполняя работу, надо дать статус участников боевых действий. Людям в тот период очень досталось. Например, транспортабельных раненых сепаратистов мы отправляли в Луганск, и «скорые» иногда попадали под обстрелы. Но в моем отделении не было таких, кто бросил работу и сбежал. Некоторые коллеги просто находились в очередном отпуске.
Одна медсестра как-то рассказала: «Добираюсь в больницу перебежками. Стрельба, канонада. Из кустов торчит ствол: «Ты куда, дура?» — «Да я медсестра, иду в больницу». — «Давай быстрее отсюда!» Тогда она достала губную помаду и на своей белой сумочке нарисовала большой красный крест в надежде, что в медиков стрелять не будут…
Были у нас и потери. Наша замечательная медсестра задержалась на работе и по пути домой попала под минный обстрел…
Во время авиаудара по стекольному заводу прошла мощная взрывная волна. После этого я велел все койки в отделении отодвинуть от окон. Ранения осколками стекла очень травматичные — множественные порезы, кровотечения, которые плохо останавливаются.
Но возвращаюсь к тому дню, когда не мог добраться на работу. Поняв это, решил, что дома сидеть не буду, и отправился в детскую больницу (там я когда-то работал) — помочь детским анестезиологам, которые, как полагал, мало сталкивались с политравмами и огнестрельными ранениями.
Когда пришел (это три километра от моего дома), увидел, что в мощном больничном бомбоубежище находится очень много людей — пациенты, семьи сотрудников и жители близлежащих домов. Даже бродячие собаки приходили спасаться к людям.
Навсегда запомнил один эпизод. Когда работают «Грады», есть пауза в пять—десять минут, пока идет перезарядка кассет. В этот момент народ старался из подвала выбраться на улицу, чтобы подышать свежим воздухом, перекурить, сделать звонок
В этой больнице провел сутки. Детскому хирургу пришлось оперировать тяжелораненых взрослых. Во время операции я держал телефон у его уха, чтобы он мог советоваться с более опытным коллегой.
Помню, привезли одного гражданского в крайне тяжелом состоянии. Если бы он поступил сразу после ранения, шанс выжить был бы. Но «скорые» по городу не ездили. Совсем.
Где-то к полуночи на следующий день, когда обстановка более-менее нормализовалась, пошел домой. Подсвечивал дорогу телефоном, но держал его на вытянутой руке — вдруг снайпер. Скажу, что я многое в жизни видел, работал и в Азии, и в Северной Африке. Но это реально был ужас: темень и яркие пятна пожарищ по всему Лисичанску.
«У меня дома до сих пор стоит наготове эвакуационный чемоданчик с документами. Ведь война совсем рядом…»
— Что почувствовали, когда увидели украинских военных?
— Это даже не пересказать. Как раз в тот момент мы находились на четвертом этаже детской больницы. Причем у нас был заготовлен украинский флаг на древке.
— Класс!
— Когда где-то в трехстах метрах от здания появился БТР с украинским флажком, мы достали свой. Однако тут же кто-то всполошился: «Вы что, с ума сошли? Сейчас сюда начнут стрелять».
Через какое-то время канонада стихла. Надо было доставить тяжелобольного в центральную больницу — на мое основное место работы, где не был почти двое суток. Отправились на «скорой». Такого жуткого разгрома даже вообразить не мог. Когда нас остановили для проверки, объяснил уставшему бойцу лет пятидесяти: «Веземо хворого». И добавил: «Дякую вам». Какой-то непередаваемый восторг был — это наш воин, он здесь, значит, все будет нормально.
Он тогда спросил: «Ви лікар? Ми сєпарські склади відкрили. Там багато замороженої птиці. Знаємо, що у вас погано годували хворих». Хлопцы привезли в наше отделение много индюшатины. Правда, к тому моменту она оказалась уже испорченной…
Расскажу еще об одном моменте. Когда мы сидели без электричества, в нашем микрорайоне стоял весьма аппетитный запах шашлыков. Холодильники в домах потекли. Надо же было как-то использовать запасы мяса. Люди жгли костры, готовили еду, выпивали. Соседи привозили друг другу воду. В этот момент проявились такой коллективизм и взаимопомощь, что ли.
После освобождения в Лисичанск быстро примчались северодонецкие волонтеры. Их город почти не пострадал, так они бросились к нам на выручку. Привезли и раздавали воду и хлеб. А анестезиологи Северодонецка забрали к себе всех тяжелых больных. Впервые за тридцать с лишним лет моей практики мы передавали пациентов без историй болезни. Я только по телефону созванивался с коллегами.
Вскоре заведующих отделениями собрали у главного врача. Поблагодарили за работу, а потом представитель СБУ сказал: «Стройте мирную жизнь. Через две-три недели все закончится. Совсем скоро мы выйдем на границу…»
До сих пор у меня сохранилась привычка — в авто всегда заправлен бензобак, а дома в углу стоит наготове эвакуационный чемоданчик с документами. Я его так и не разобрал. Еще восстановился на воинском учете. Ведь война совсем рядом с Лисичанском.
Ранее другой очевидец событий рассказал в эксклюзивном в интервью «ФАКТАМ»: Цветов и объятий не было, все сидели по подвалам — как Лисичанск освобождали от «русского мира».
*На фото в заголовке: Смерть и разрушения принес «русский мир» на землю Донбасса. Эта девятиэтажка стояла в километре от детской больницы Лисичанска
Фото из архива Александра Рештаненко
7528Читайте нас в Facebook
