«Рашизм разъедает человека, превращая его в тварь»: звезда «Дільничного з ДВРЗ» и «Кіборгів» Вячеслав Довженко о жизни во время большой войны

«Я не верил в возможность полномасштабного вторжения»

— Вячеслав, надеялись ли вы на то, что съемочный процесс в Украине достаточно быстро возобновится после начала полномасштабного вторжения?

— Я не только надеялся, а к этому призывал. Поскольку это было важно не только для актеров, но и для большого «цеха», работающего на кинопроизводстве. К тому же это большой плюс для зрителя. Ведь после 24 февраля, когда стало понятно, что российского контента больше не будет, оказалось: украинского не так уж много. А переводить с русского на украинский тоже не вариант: лица же их актеров не замажешь! Поэтому наконец-то начали активно снимать украинский контент.

— Сейчас много говорят о «новом дыхании» и театре. Безумный спрос на спектакли, по крайней мере в столице, — «Конотопська відьма» в Театре имени Франко, «Хазяїн» в Театре на Подоле.

— Мне кажется, театр даже раньше кино вернулся к отечественному контенту. В Театре на Подоле, где я служу, до 2014 года было большое количество российских представлений. Лишь несколько шли на украинском. А после 2014-го наш руководитель Виталий Малахов очень четко определил позицию и начал переходить на украинский контент. С этого момента начался бум зрителя и появилась плеяда молодых украинских режиссеров. С театром украинизация прошла достаточно быстро, в отличие от киноиндустрии. А телеиндустрия еще дольше «играла в игры», пытаясь создавать копродукцию. Понятно, что это было из-за желания заработать. А вот уже после 24 февраля вопрос «какая разница» отпал навсегда. К несчастью, страшным путём, но это произошло.

— Учитывая, что вам до большой войны приходилось общаться с коллегами на россии, был ли шок от того, как россияне стали вести себя в Украине?

— Конечно, как у всех. Вопрос в том, насколько безумно все, что они начали делать. Это просто какая-то запредельная шкала ненависти. Но с 2014 года я уже ясно понимал, куда это все клонится и что началась настоящая война, а не какое-то АТО. Количество друзей, которые тогда воевали, конечно, было меньше, чем сейчас, но они рассказывали и понимали, с кем и за что воюют. Хотя тогда для какого-то количества украинцев еще были какие-то иллюзии по ситуации.

— Чувствовали, что полномасштабное вторжение все-таки произойдет?

— Нет, к сожалению. Я относился к тем, кто в это не верил. Считал, что это совершенно нелогично, утопично. Поэтому я один из тех, кто в последнюю ночь перед вторжением говорил друзьям: все будет нормально, не волнуйтесь. Но… Я проснулся 24 февраля, как многие киевляне, от звуков взрывов. Над домом летали самолеты, звучала сирена. Первый вопрос был — спасать детей. Мы с бывшей женой договорились, что отправим сыновей на запад Украины. А сам для себя я решил, что никуда не убегу. Когда прошел первый шок, начал искать, чем могу быть полезен. Особенно, когда не дали в руки автомат…

— А вы просили?

— Как и многие сознательные граждане тогда. Вопросы были: куда бежать, где брать оружие? Потом пришло непонимание, чем я занимался до того, зачем было это все творчество? Ответ пришел благодаря находившимся на фронте бойцам. Мы начали общаться в социальной сети, я записывал обращения, это тоже было творчество. В первый месяц большой войны ничего не работало — ни театр, ни кинопроизводство. Многие уехали. И тут оказалось, что воинам нужно творчество, они сами что-то выкладывали в сети, хотели общаться с актерами, которых знали по кино, театру.

— Уже в начале лета театры начали открываться.

- Да, после деоккупации Киевщины. Блокпосты стали постепенно исчезать с улиц. Помню, мы поехали в театр посмотреть, что там делается. Приехали актеры, персонал, директор. Было впечатление, будто встретились родные люди. Начали говорить об открытии театра. Летом 2022 года мы уже играли пьесу «Царь Эдип» в постановке режиссера Давида Петросяна.

«Я спрашивал себя: зачем мне играть российского военного?»

— Что с первых месяцев полномасштабной войны запомнилось больше всего?

— Много было впечатлений. Самое сильное — это встреча со спасенной девочкой. Вместе с беременной мамой военные вывезли ее из самой горячей точки. Мы пригласили семью к себе домой, на Осокорки — там было довольно тихо. Помню, как девочка спросила, есть ли у нас горячая вода. Потом час плескалась в ванне, после чего сидела за столом и просто молча ела. Ей не о чем было рассказывать. Это было очень тяжело пережить эмоционально. Это воспоминание теперь со мной навсегда.

— Как ваши сыновья отреагировали на войну?

— Младшему тогда было 13 лет. Он, как ни странно, спокойно реагировал. По крайней мере внешне. Слава Богу, что их удалось отправить в первый же день. Тогда на гастроли в западную Украину должен был ехать театр Франко. Конечно, никто никуда не поехал, а поезд отправлялся. Мы посадили мальчиков на этот поезд, они поехали на Львовщину к бабушке. Там были до конца марта, пока младший не стал проситься домой. Точно могу сказать, что это поколение правильно все понимает.

Сможем ли мы простить россиян? Не думаю, что они могут ждать от нас прощения как такового. Просто когда это все перейдет в историческую плоскость и, по моему убеждению, российская федерация перестанет существовать, появится, возможно, дипломатический контакт. Но вопрос братского народа на всю жизнь для украинцев уже решен.

Читайте также: «Сказали, если я не буду сотрудничать с оккупантами, меня расстреляют»: мариупольского режиссера Анатолия Левченко 10 месяцев держали в плену

— Известно, что состоялись съемки фильма «Буча», в котором вы сыграли роль российского военного. Что ощущали при этом?

— Это была тяжелая роль. Я даже не сразу на нее согласился. Вопрос был: зачем мне это нужно сейчас? Но, когда мы проговорили определенную миссию с режиссером, согласился. Это в первую очередь нужно европейскому зрителю, живущему сейчас в плоскости «не все так однозначно». Моя миссия была — показать существо, живущее с понятием рашизма, которое очень убедительно у него в голове. Как он может легко превратиться в угрозу для своих же. Я слушал радиоперехват, где российский военный рассказывает жене, что он делал в Украине, а она ему: «Не возвращайся домой». Рашизм разрушает человека изнутри полностью, превращая в страшную тварь, которая несет угрозу и тем, кто ее вырастил.

— Вы поняли, как от этого существа можно избавиться?

— Только уничтожить. Рашизм — это болезнь. Люди становятся духовно мертвыми. И если болен целый народ — это беда для него.

— Говорят, чаще нужно представлять день нашей Победы.

— Не думаю, что это будет какой-то яркий момент. Горечь от Победы настолько сильна, что даже если это случится сейчас, не будет так радужно. Потому что эмоциональные и физические последствия очень болезненны. Но Победы хочется всем, чтобы наконец вдохнуть полной грудью.

— Что спасает ваше эмоциональное состояние сейчас?

— То, что спасало в начале большой войны, — безумный оптимизм на «2−3 недели» — прошло. Сейчас полная трезвость, когда планируешь каждый день. Плоскость бытового существования спасла меня лично. Но многие мои друзья эмоционально перегорели. Выход один — человечность, объединение и поддержка. И так до финала.

Ранее в эксклюзивном интервью «ФАКТАМ» актриса и телеведущая Тала Калатай рассказала о самых тяжелых решениях последних двух лет, возвращении в Ирпень и разговорах с детьми, которые разрывают ей сердце.

9014

Читайте нас в Facebook