«Каждые пять дней у меня была истерика»: Неля Шовкопляс об испытаниях последнего года

«Мне сказали: забирай детей и уезжай»

— Неля, вы были из тех, кто готовился к войне?

— Нет, не готовилась — не знаю, к счастью или к сожалению. Кто может назвать это инфантильностью, но я до последнего не хотела верить, что так случится. Даже когда о войне говорили все, я отвергла эту мысль. Хотя муж мне постоянно твердил: «Собери тревожный чемоданчик». Но меня настолько это раздражало, что не обращала внимания на его слова, не могла представить, что такое может произойти в 21 веке в Европе. А муж был готов — заправил полный бак бензина в машине, чтобы мы при необходимости могли сразу уехать. Я же в тот день (24 февраля 2022 года) была на работе, и когда начались первые прилеты ракет, позвонила маме, которая как раз была у нас в гостях, сказала, чтобы она собрала сыновьям рюкзаки с минимумом вещей.

Читайте также: «Свое зверское нутро россияне просто скрывали»: журналист-расследователь Станислав Ясинский о неизбежности российско-украинской войны

РЕКЛАМА

— Что было с вами в тот день, 24 февраля 2022 года?

- Я этот день помню поминутно. Первой приехала в пять утра в студию, все было закрыто, никого из работников кроме меня, гримера и охраны не было. В 5:20 мне позвонила руководительница и сообщила, что началась война. Я была в каком-то ступоре. Начала звонить своему коллеге по эфиру «Сніданку з 1+1» Егору Гордееву, он как раз уже ехал на работу, ведущая ТСН Маричка Падалко тоже скоро должна была быть. Продюсер мне говорит: «Возможно, сейчас сама будешь вести прямой эфир». А потом, через минут 10, мне дозвонился мой товарищ, военный, который сказал: «Неля, началась война. Если у тебя есть возможность, забирай детей и уезжай. Лучше, чтобы они этого не видели. У меня, должно быть, тогда было шоковое состояние. Когда мы после эфира с ведущими вышли на балкон где-то в 8−9, видели, как уже на Левом берегу со стороны Броваров и со стороны Вышгорода небо было черным и слышны звуки взрывов. Но все равно — ты это видишь и слышишь, но не можешь поверить своим глазам. Мозг тебе кричит: «Нет, это нереально»!

Позже писала мужу из студии: «Забирай детей, маму, котов и уезжайте без меня, я остаюсь в Киеве на работе». А муж ответил, что нет, без меня они никуда не поедут. И только в три часа дня где-то внутренне я решила, что нужно вывезти детей и поехала домой собираться. Собрала свой рюкзак по минимуму, потому что надеялась, что скоро вернусь в Киев работать.

Мы очень медленно двинулись на запад страны, несколько часов стояли в очередях, но еще успели до начала тех страшных обстрелов Житомирской трассы, когда уехать было уже невозможно. Мои дети не испугались. Мы сели в машину, я им говорю: «Дети, началась война и мы едем в путешествие». У нас не было паники. Где-то 14 часов ехали сначала в Хмельницкий, там отдохнули день у моей подруги, а затем отправились дальше во Львовскую область. Благодаря нашей зрительнице, с которой мы еще подружились, а во время войны еще больше сдружились, она нам нашла жилье. Я была там первые два месяца, а моя семья находилась там до конца весны.

— Как переживали первые месяцы полномасштабной войны?

- Пожалуй, так же как и все. Был и шок, и какое отторжение — мозг не хотел воспринимать, что это реальность. Постоянно читала все телеграмм-каналы, смотрела телемарафон новостей, к которому присоединился наш канал с первых дней. Мониторила, потому что не могла представить масштаб того, что реально происходит.

Читайте также: «Третий ребенок меня спас»: Светлана Тарабарова призналась в тяжелой депрессии

В этом коллективном информационном поле ты никуда от войны не можешь деваться. Первый месяц было колоссальное напряжение. Каждые 5 дней у меня стабильно была истерика — это, вероятно, мой способ снимать напряжение. Ходила к озеру, чтобы наедине поплакать, а потом меня отпускало. Но много было еще и текущих дел. Мы с семьей относительно быстро добрались до Львовщины и решили вопрос с жильем. А вот огромное количество моих друзей, которые ехали из Славянска, из Краматорска, из моего родного Барвинкового, из Харькова нуждались в помощи. Потому первые три недели у меня была логистическая работа: помогала с поиском жилья для них. Вот когда у ближайших друзей выехало за пределы опасной зоны, тогда я выдохнула. Тогда мы уже начали жить свою повседневную жизнь, ходить заниматься волонтерской помощью в том населенном пункте, где жили. С одной стороны, это физическая нагрузка, а с другой — меня разгружало и отвлекало от тревожных мыслей. Даже плетение сеток для меня было как определенная медитация.

— Ваш родной город Барвинково долгое время был на линии фронта. Как ваш дом, друзья детства?

— Где-то 12 километров не дошли до нас россияне. Наши ребята их остановили в поселке Курулька. Барвинково находится в таком треугольнике — с одной стороны Изюм, с другой — Славянск. Они оккупировали Изюм, а дальше наши ребята заблокировали их. Российские войска хотели проехать через Барвинково, поэтому там полностью разрушены деревни, через которые они проходили. И им оставалось только бить артиллерией по городу. Больше пострадала окраина. Россияне засевали очень обильно кассетными боеприпасами, не жалели. Мой дом, слава богу, цел, хотя возле нас прилетало. Конечно, это не Бахмут и не Попасная, которую сравняли с землей российские войска, но в нашем городке большинство людей небогаты, так что отстроить дом или отремонтировать квартиру — требует очень больших усилий. Неясно, куда возвращаться многим людям. Но сейчас уже постепенно оживает город.

«Мои дети играют в охранника путина»

— Как дети воспринимают войну, о чем спрашивают Матвей и Тимофей?

— Тогда они мало спрашивали. Мы старались максимально их отвлекать, чтобы ребята не сконцентрировались на войне и не погружались в переживания. Было много вопросов, когда мы уже вернулись. Потому что большое количество их друзей уехало — в Германию, Польшу, кто-то в Тернопольскую область. «Мам, а чего Дани нет, а чего Артур не возвращается? А чего Кира в Польше? И когда ты им объясняешь, у них такая злоба появляется, что они не могут вернуться к своей привычной детской жизни, к своим друзьям. Дети, конечно, между собой в школе обсуждают войну. А когда я сказала сыновьям еще перед 24 февраля этого года, что, видимо, нам придется снова уехать, потому что тогда все пугали повторным нападением россии, то дети даже расплакались. Мне кажется, нет ребенка в Украине, которого бы так или иначе не коснулась эта война. Уж не будет так, как раньше. Дети по-другому на все это смотрят.

— Пожалуй, и игры их изменились?

- Помню, как удивилась, когда узнала, что дети на улице сейчас играют в охранника путина. Я спрашиваю: «Зачем вы в такое играете?», а сын мне: «Мама, ты не понимаешь. Сначала мы притворимся охранником путина, а потом его завалим».

На днях зашли в супермаркет, покупаем продукты, а Тимофей: «Мам, ты же видела, тачка на входе в супермаркет стоит, давай что-нибудь купим, передадим нашим солдатам». Говорю: «Давай какие-то крупы, сахар, может что-нибудь сладенькое». Сын пошел, набрал целый пакет конфет своих любимых, какие-то вафли и спрашивает: «Мам, а им кока-колу можно?» То есть, в голове у детей что-то свое происходит, что-то они там думают, как могут помочь ВСУ. Пошел, сложил все в тележку, потом у охранника спрашивает: «А вы это солдатам точно передаете? А можно здесь на конфетах написать, что это от Тимы Шовкопляса?» Мы посмеялись с Владом, моим мужем, над этим. Недавно были в селе и сыну подарили пустой шар от автомата, без заряда — так теперь это самое дорогое его сокровище. У Тима сейчас военная тематика — у него и штаны и кофта должны быть. И дома у нас целый оружейный магазин — деревянные, пластмассовые, любые пистолеты и автоматы.

Читайте также: «Людей били током, железными палками и надевали на голову пакеты»: военкор Дарья Литовченко о работе в освобожденном Херсоне

— Как сейчас чувствуете себя? Что помогает держаться?

- Настроение идет какими-то волнами, качелями. Я все же считаю себя человеком, умеющим работать на длинные дистанции. Я марафонец, но начинаю выдыхаться. И это притом, что постоянно работаю с психологом уже несколько лет. И если меня так кроет периодически, то что же тогда с людьми, никогда не обращавшимися за психологической помощью? У меня бывают разные состояния, бывает такая апатия, что вообще ничего не хочется. Хочешь просто лечь и ничего не делать. А бывает наоборот — есть силы, ресурс, подъем. Понимаю, что нужно распределять равномерно свои силы, чтобы эту дистанцию еще дольше продолжить. У меня такая психика, что в момент стресса я мобилизуюсь, могу долго на этих ресурсах что-то делать.

А еще стараюсь много двигаться — надеваю наушники с любимой музыкой и свои десять тысяч шагов в день хожу. И в трудные моменты стараюсь меньше находиться в давящем на меня информпространстве. Даже просто посидеть на природе — это наполняет меня и спасает. Понимаю, что все чаще в себя погружаюсь. Недавно были в селе на Полтавщине, у родственников мужа. В какой-то момент я сама пошла на реку, села на берегу и смотрела, как заходит солнце.

— О чем мечтаете после войны?

- Фактически каждый день об этом мы спрашиваем в «Сніданке» у наших зрителей, гостей или героев рубрик. А сама сейчас даже не знаю, что ответить. С прошлого года у меня как будто исчезли все желания. Не знаю, может это эмоциональное выгорание. Когда перед Новым годом писала в дневник благодарности, то, несмотря на тяжелый год, у меня была куча вещей, за которые я могу поблагодарить. И все это нематериальные вещи. Страницы 3 или 4 списала — и это все о людях, которых я встретила на своем пути, о событиях, с которыми пришлось столкнуться. Например, во Львовской области у меня теперь есть две новые семьи — это те люди, которые дали нам убежище. Списки желаний вообще не хочу писать. Я не понимаю, что туда написать кроме одного — победы Украины! За последний год у меня произошла глобальная переоценка ценностей.

Ранее «ФАКТЫ» писали, как Владимир Остапчук отреагировал на ракетный удар по его родной Умани: «Двор, который я знаю по сантиметрам».

14099

Читайте нас в Facebook