«Меня на войну тянет со страшной силой», — Юрий Гудыменко

— Юрий, вы в июне 2022 года получили тяжелое ранение, за вашу жизнь долго боролись врачи. Вы перенесли много операций, однако последствия ранения оказались очень серьезными. Как вы восприняли, что жизнь больше не будет прежней? Что стало второстепенным? Вы сильный человек с чувством юмора, но все равно это очень тяжелая работа над собой.

— Во-первых, я реально стал гораздо более спокойным. Но при этом появилась такая противная штука, как вспышки ярости. Таких случаев не так много, чтобы сказать, что у меня, например, ПТСР. Но я совершенно четко знаю, что в некоторых вопросах — и все они касаются войны — взорваться могу просто моментально. И что это будет страшно для окружающих в том числе.

Во-вторых, почти перестал тратить время на то, чтобы кому-то что-то доказывать, если это не затрагивает интересы непосредственно близких людей, или войны, или ветеранских историй. То есть, если это для меня не принципиальный вопрос, не буду спорить. Я сейчас почти не захожу в соцсети. 10−15 минут в день, и все, потому что мне не хочется с кем-то дискутировать, это не имеет по большому счету смысла.

Теперь провожу свое время гораздо полезнее для себя — что-то почитаю, побуду с женой, с ребенком, куда-то поеду, что-то посмотрю. А так — в жизни стало существенно меньше многих вещей, к которым я привык, потому что долго ходить не могу, мне тяжело, еще и количество работающих рук уменьшилось на 50%.

Ну, окей. Во-первых, как говорил мой хирург, руки в жизни не главное. Во-вторых, все равно это лучше, чем умереть. То есть очень простая логика. Поэтому сейчас считаю себя очень счастливым человеком.

Читайте также: «Раненый военный с отсутствием двенадцати с половиной сантиметров кости уже проходит реабилитацию»

— Разрешаете себе жалеть себя?

— Ну, как? Были трудные периоды, когда я еще в госпиталях валялся. Но это кризис идентичности на самом деле, потому что я всегда был суперэнергичный, постоянно бегал, что-то делал. А после ранения не вставал с постели полгода. И вообще не было прогнозов, что когда-нибудь буду ходить. То есть врачи мне осторожно говорили о том, что «мы все вместе работаем над тем, чтобы ты мог сам дойти до туалета и обратно». А сейчас в теплый период прохожу по десять тысяч шагов в день. Это точно больше, чем многие киевляне.

Конечно, было разное. До сих пор бывают неприятные моменты. Откровенно говорю, что иногда мне снятся сны, где я полностью здоров. Просыпаться не совсем приятно, потому что существует суровая реальность. А она говорит о том, что обувь со шнурками для меня закончилась, потому что одной рукой их завязать очень тяжело. Однако, в конце концов, стараюсь постоянно быть в каких-то процессах, в работе, менять в окружающем мире то, что мне не нравится. И это работает. То есть когда ты занят делами и сосредоточен на них, то не думаешь о чем-то другом. Меня это устраивает.

— Всегда спрашиваю каждого, кто был на фронте, о каких-то картинках, которые человек будет помнить всю жизнь.

— Я постоянно на связи с большим количеством пацанов, с кем воевал рядом, и стараюсь им помогать.

Эпизодов много, и они иногда удивительные.

Это когда, например, я впервые увидел не в оптику, а вживую мертвого россиянина. Это произошло на «Жирафе» (это разрушенный торговый центр в Ирпене). Нам нужно было поставить посреди дороги, фактически в начале серой зоны, минный шлагбаум. Каждая мина ТМ-62 весит десять килограммов. Нам их требовалось прямо до фига перетаскать. Шли артиллерийские обстрелы, а мы, задолбанные и промокшие, бегали с этими минами вокруг этого «Жирафа». И вот в какой-то момент я споткнулся о что-то и чуть не уронил эти мины. Они были, конечно, без детонаторов, но тем не менее восемь килограммов тротила в каждой. Я начал громко материться, потому что реально чуть не упал, не заметив это «что-то». А это был сгоревший россиянин, уже затвердевший. «Десантура десантировалась и недодесантировалась». Их ирпенские пацаны нормально разваливали.

Запомнится момент ранения. Это далеко не самое приятное чувство, когда тебя вытаскивают реально через куски тел. Многие пацаны погибли в тот непростой день.

Но запомнятся и какие-то прикольные моменты. И как мы в баскетбол играли с людьми, которых уже нет, как вообще время проводили, как мы кошку в подразделении завели в конце концов.

Есть как светлые, так и темные стороны. Поэтому не просто же так очень многим военным после демобилизации хочется вернуться на войну. Потому что там всё настоящее.

Меня на войну — ту, которая была, — тянет со страшной силой. Хотя понимаю, что я там буду обузой сейчас, потому что даже прыгнуть не могу. Но воевал бы прямо до упора, если честно. Сейчас немного странно прозвучит, что я не очень люблю армию, но мне очень нравилось воевать. Очень.

Читайте также: «Мы не должны врать себе о цене, которую заплатим за Победу», — генерал Сергей Кривонос

— Человек должен созидать, а не убивать, хотя понятно, что пришедшего на нашу землю врага надо уничтожать. Однако почему настоящая жизнь как раз на войне?

— Хороший вопрос. Потому что, во-первых, там очень ясные цели. Преимущественно ты результаты своей работы можешь увидеть почти сразу. В гражданской жизни, как правило, это происходит очень медленно.

Представим себе жизнь совершенно типичного человека из какого-нибудь американского фильма. Он учится, потом идет на работу. Раз в несколько лет его повышают в должности, у него растет зарплата. То есть идет такая медленная история. У этого человека были какие-то мечты о том, что он станет миллиардером и у него будет яхта, или он в космос полетит. Однако в какой-то момент становится понятно, что эти мечты недоступны, что он не станет даже миллионером, а в лучшем случае — начальником какого-то отдела. И это человека вгоняет в депрессию. На этом фоне ему все кажется таким несущественным. Он думает, что жизнь проходит мимо.

На войне ты хватаешь жизнь полной грудью. То есть у тебя вообще выбивает из головы все эти мечты. Все, чего ты хочешь, — не умереть сейчас, если речь идет о бое. Однако подавляющая часть жизни на войне, по крайней мере в большинстве подразделений, это реально рутина. Конечно, ты потом выходишь на «нолик», и там уже все по-другому.

Но даже с рутиной эта жизнь настоящая. Люди рядом с тобой — ты их не выбирал. Однако как-то так сложилось, что они стали тебе ближе всех друзей и приятелей, которые были. Как человек проверяет друзей в обычной жизни? Пили вместе, может, ошиблись с кем-то вместе. А тут ты понимаешь, что он тебя будет вытаскивать, а он — что ты будешь вытаскивать его. И это совершенно разная дружба.

Более того, поскольку наша война полностью справедливая, ты чувствуешь себя частью какой-то великой миссии.

— И это не пафос.

— Это совершенно другое. Какая у тебя миссия по большому счету в гражданской жизни? Есть пожарные, есть хирурги, другие специалисты, которые спасают людей, поэтому могут сказать, что у них эта миссия есть. Но это не о подавляющем большинстве, которое утром ходит на работу, а вечером возвращается домой. А вот когда у человека появляется миссия, это вдохновляет. Это совершенно другое мировосприятие. На войне у тебя есть миссия.

Более того, каждый человек, по крайней мере до первого ранения, считает, что он бессмертен. Я тоже считал. Теперь нет. Буквально сантиметр сюда, сантиметр туда — и я был бы суперсмертен.

Но ведь смерть — это то, что бывает с кем-то другим. Соответственно это ощущение бессмертия и такой адреналин ты не можешь получить в других условиях, это абсолютно невозможно. Только в бою. Это квинтэссенция всего того, что есть в человеке. Вот человек выкладывается на тысячу процентов из возможного. И никакими наркотиками, никаким спортом, никаким экстримом типа прыжков с парашютом или альпинизмом оно не перекрывается.

Читайте также: «Мы ужаснемся от цифры погибших воинов в этой войне, но должны выстоять», — волонтер Диана Макарова

— То есть появляется другая система координат.

— Абсолютно. Я постоянно подчеркиваю и в реальной жизни, и в интервью — это потому, что мы ведем справедливую войну. И мы все это понимаем. Потому что, например, у значительной части солдат американской армии во Вьетнаме не было такой уверенности. У них были моральные дилеммы: правильно ли они делают, зачем они туда пришли, какую цель преследуют? А у нас очень просто. И эта простота правды многое меняет из того, что нельзя потрогать руками, к чему прикоснуться. Это изменение в головах.

— Вы наверняка помните момент, когда вам впервые стало по-настоящему страшно.

— Первый случай произошел еще до полномасштабки. Я периодически приезжал с волонтеркой на фронт. И вот однажды где-то в километре упал какой-то снаряд или минометная мина, я тогда еще не разбирался. И оно было такое — прям вау.

Второй, это когда мы в 2020-м или в 2021 году приехали в 503-й батальон морской пехоты. И ходили ночью запускать «мавик» со сбросом. В тот момент это была такая экзотика! Большинство вообще не знало этого словосочетания. Сейчас уже все в курсе, что такое сброс, FPV и так далее. И нам пришлось вылезти из окопа, чтобы сигнал нормально ловил, а потом сидеть и отсвечивать башкой и другими частями тела практически в чистом поле. И это под сообщение по рации о том, что работает снайпер. Ну, блин, страшно.

Но есть факт: как правило, ты не услышишь именно тот снаряд, который тебя убьет или тяжело ранит. Выход услышишь, а даже свист, скорее всего, тебя обойдет. Это не какая-то мистическая история или еще что-то. Это явление объясняется физикой. Соответственно, ты понимаешь, что в какой-то момент просто начинается игра с судьбой — ты везучий или нет.

Я совершенно точно не был супербойцом, я совершенно точно не спецназовец, не лучший сапер не то что в мире или в Украине — даже в своем маленьком подразделении. У нас были специалисты, по сравнению с которыми я просто человек, которого дрессировкой научили что-то делать, что-то ставить и что-то снимать.

И я, понимая это, точно знаю, что можно быть лучшим солдатом в мире, вот просто Рэмбо, но все равно снаряд может прилететь в тебя и ты ничего с этим не сделаешь. Ни-че-го. Ты можешь не совершить никакой ошибки за всю войну и все равно умереть. Это вопрос в том числе и везения. Конечно, ты можешь уменьшать или увеличивать шансы на выживание в зависимости от того, как себя ведешь или выполняешь элементарные уставные правила. Но все равно может не повезти.

Читайте также: «Одного бойца привезли на эвакуацию как погибшего. А медики его воскресили»: защитник Украины о войне «на нуле»

— Вы часто вспоминаете свой пост в Facebook, который написали в марте 2014 года, где предупреждали, что россияне после аннексии Крыма и событий на Донбассе пойдут дальше — в Запорожскую, Херсонскую область, будут пытаться пробить сухопутный коридор в Крым, будут атаковать Киев. Позже вы прокомментировали в одном интервью именно этот текст: «Возможно, если бы я громче кричал все эти годы, если бы я, несмотря ни на что, каждый день уделял внимание этой своей паранойе, что-то изменилось бы. И, возможно, чего-то не произошло бы, каких-то ужасных вещей». И добавили: «Мне бы не хотелось еще через десять лет понять, что я что-то увидел заранее и чего-то не сделал». А о чем бы вы сейчас кричали? Вот, люди добрые, не должно такое и такое произойти.

— Я кричал и сейчас продолжаю кричать о том, что мы должны надеяться только на самих себя. Есть, условно, автаркии. Это когда страна полностью сама себя обеспечивает. Мы не можем быть такой страной, мы не живем в таком мире.

Но мы должны сделать максимум из возможного. Должны развить свое производство. Не обязательно даже на территории Украины, главное, чтобы мы это контролировали. Мы должны увеличить количество бизнеса и все привлекательности для бизнеса, чтобы он работал, создавал рабочие места, в том числе для ветеранов, и платил налоги в бюджет, чтобы казна наполнялась. И должны справедливо урегулировать все вопросы. Чтобы как можно меньше возникало несправедливых вопросов, связанных с войной или даже не связанных.

Приведу в пример метафору. Я люблю курить. Можно сказать, что у меня никотиновая зависимость. Очень давно курю, и мне это нравится. Знаю все минусы и риски, но это мой сознательный выбор. Но я четко понимаю, что в то время, когда я получаю никотин из сигареты, мой организм просто прекращает его вырабатывать естественным путем. А если я откажусь от сигарет, организм будет страдать, потому что никотин перестанет попадать извне, а внутри уже не производится.

Так вот, мы сейчас также получили зависимость от наших западных партнеров. Во всем — и в деньгах, и в вооружении, и технике, и в боеприпасах, и далее по списку. Соответственно, мы частично перестали производить и даже думать о том, чтобы производить как можно больше, а полагаемся на то, что все придет извне. А это неправильно. Конечно, мы не можем полностью себя обеспечить. Это физически невозможно. Но если давать возможность людям работать и зарабатывать здесь и даже заводить иностранных инвесторов, а есть такие желающие и сейчас, если бизнес не пинать ногами, как собак, извините, то мы сможем увеличить количество денег в бюджете. И тогда нам меньше придется просить и меньше зависеть от кого-нибудь. То же касается и изготовления оружия, снарядов и всего прочего. Чем больше мы делаем сами, тем меньше мы зависимы.

— Для этого чиновникам нужно быть государственниками.

— На самом деле сначала нужно быть людьми, которые это понимают. Сейчас я это понимание в чем-то вижу, но в большинстве вопросов — нет. Потому что мы периодически попадаем в страну невыученных уроков.

Я до сих пор не понимаю и думаю, что никогда не пойму, какие отмазки можно придумать, чтобы, например, не сделать реформу судов. Чем сейчас мешает военное положение? Ничем. Что мешает сделать налоговую систему такой, чтобы было меньше возможностей обдирать бизнес? Ничего.

Читайте также: «Если Зеленский будет продолжать узурпировать власть, это будет очень опасно и для него, и для страны», — политтехнолог Сергей Гайдай

— Вы говорите, что вас очень бесит, что у нас некоторые вопросы откладывают на «после Победы».

— И таких вопросов огромное количество. Это и о реформе прокуратуры, и о реформе полиции. Я знаю многих полицейских, преимущественно патрульных, которые пошли воевать и воевали очень круто и очень классно. Но ведь мы все понимаем, что в райотделах у нас не ангелы, мягко говоря, уже не говоря об их руководителях. И с этим можно работать даже сейчас. Ничего здесь военное положение не меняет. То же касается производства оружия — да всего.

То есть мы сейчас теряем время. И наша зависимость только усугубляется. Это меня откровенно пугает как гражданина, потому что я совершенно точно знаю, что никуда отсюда не уеду, что буду здесь до конца жизни, когда б он ни наступил. Поэтому хочу жить в стране, которая лучше и справедливее той, что есть сейчас. Вот и все. Это мое желание.

— Как не сойти с ума, за что держаться, на кого опираться в столь сложные времена? Фраза «верим в ВСУ» очень раздражает военных. Как и заверения, звучавшие еще недавно, что «мы уже победили». Мы должны это выдержать. Но где брать силы?

— Держаться очень просто — за семью и работу. Это самое простое, но и самое сложное одновременно. Но я считаю, что еще не все поняли, что жизнь изменилась неотвратимо, что мы никогда не вернемся к тому, как было до полномасштабки. Если не понимать этого, то впереди будут ждать депрессия и очень тяжелые психологически времена. Этот факт нужно осознать, принять и жить с ним дальше.

Я знаю множество людей, которые приняли как факт, что у них сейчас нет руки, или ноги, или одного глаза, как у Маси Найема. И я уверен, что это принятие было гораздо труднее, чем принятие того факта, что Украина после полномасштабки не вернется в точку «ноль».

Это не самая сложная работа на самом деле. Это значит, что для этого можно и нужно делать какие-то выводы. К примеру, о том, что рано или поздно все так или иначе будут вовлечены в войну. Что сегодняшняя усталость может означать завтрашнюю войну, в которой на фронте окажутся именно твои дети. А ты этого точно не хочешь. Поэтому лучше выложиться сейчас по полной для того, чтобы твои дети жили в покое и войну видели только в каких-то марвеловских боевиках, где какие-то супергерои борются с суперзлодеями.

Читайте также: «Мы заходим в век очень серьезного силового противостояния в мире», — Роман Безсмертный

Теперь об элементарном. Уметь накладывать турникет должен каждый. И всегда держать его при себе. Когда я выхожу на улицу, у меня турникет обязательно с собой. И это не только потому, что может рядом «шахед» прилететь. Но есть банальные вещи, которые могут произойти. Машина может кого-нибудь сбить. Поэтому надо обретать знания, которые понадобятся и в жизни гражданской сейчас, и в военной жизни, возможно, потом.

Надо иметь базовые медицинские навыки, знать, что делать в кризисных ситуациях, требовать, чтобы окружающая тебя среда становилась безопаснее. То есть речь о вещах, даже не связанных с войной. К примеру, пожарные выходы в зданиях закрыты. А мы проходим мимо, потому что, конечно, пожара сегодня не будет.

Однако, во-первых, вероятность пожара с падением «шахеда» или обломков ракеты немного увеличилась. А во-вторых, тебе не кажется, что ты мог бы потратить буквально десять минут на то, чтобы найти менеджера этого заведения и натыкать его носиком, как котика? И, возможно, ты тем самым сохранишь жизнь — свою, знакомых и незнакомых тебе людей.

То есть мы не должны закрывать глаза на несправедливость и на опасность во всех ее проявлениях. И должны разносить такие истории. Если ты видишь, что паркоместом для инвалида воспользовался здоровый кабан, который на инвалида вообще не похож, то можно сделать ему замечание. И это, поверьте, требует немного меньшей храбрости, чем выходить на «нолик». Но это поступок. Во время большой войны надо совершать поступки. Возможности для них есть не только на фронте, но и в тылу. И это могут быть совершенно разные поступки.

Никто не требует, чтобы кто-то ночами переодевался в Бэтмена и шел бороться с преступностью. Но если ты можешь, я не знаю, привести мир вокруг себя в какую-то немного лучшую форму, это будет супер. Помоги пожилой соседке, которой тяжело выходить из дома. То есть действуй даже на бытовом уровне. А когда еще демонстрировать свою светлую сторону, как не в самые темные времена? Когда это еще делать?

Каждый человек в детстве точно хотел быть героем и нести свет другим. Сейчас самое время. Я знаю, что мои знакомые пацаны и девчата на фронте совершают поступки раз за разом. Они даже могут этого не хотеть, делать это через силу, быть очень уставшими, но это война. Может, мы в тылу каким-нибудь хорошим примером поддержим их? Потому что мы все хотим жить в лучшей стране.

Возвращаясь к вашему вопросу, чтобы все было не зря, скажу, что недостаточно, чтобы, условно, кто-то во власти захотел, чтобы все стало круто. Я считаю, что сейчас мы все должны приобщиться к искоренению зла и распространению добра вокруг себя.

Читайте также: «Думаю, честно будет сказать, что мы не знаем, когда закончится эта война», — Павел Казарин

1798

Читайте нас в Facebook