Генерал Сергей Кривонос: «За 47 дней обороны Краматорского аэродрома я не спал ни одной ночи»

«Захват Краматорского аэродрома сепаратистами мог кардинально изменить ход войны»

— Сергей Григорьевич, почему Краматорский аэродром был так важен для обеих сторон?

— Славянск и Краматорск были ключевыми городами и для нас, и для сепаратистов. Для них — это плацдарм для наступления на Харьков, для нас — на Донбасс.

— В каком состоянии находился аэродром? Кто-то писал, что он был очень запущенным…

— Он был в рабочем состоянии. Во время матчей Евро-2012 боевые самолеты, которые обеспечивали безопасность воздушного пространства над донецким стадионом «Шахтер», находились на этом аэродроме. А потом его законсервировали. Там располагались небольшие силы и средства.

— Самое главное для таких объектов — взлетно-посадочная полоса. Во время обороны она не была повреждена? Вы ее сохранили?

— Конечно. Она была в абсолютно удовлетворительном состоянии. После деблокирования Краматорска туда садились наши штурмовики, истребители, военно-транспортная авиация.

Что касается важности Краматорского аэродрома, скажу одно: захват его сепаратистами мог кардинально изменить ход войны, и это имело бы тяжелейшие последствия для Украины. Не исключено, что на следующий же день военно-транспортные самолеты и вертолеты Российской Федерации с нарисованной украинской символикой садились бы туда, доставляя живую силу и технику. И никто не разбирался бы, российские это самолеты или украинские. Когда на Донбассе появилось огромное количество российской техники из ниоткуда, россияне же утверждали, что она захвачена у Вооруженных Сил Украины.

— Причем техника была абсолютно новой.

— Верно. Но такого количества у ВСУ априори не было. То же самое было бы и с самолетами. И «шахтеры с металлургами» тут же захватили бы их и начали летать.

Военных самолетов и вертолетов в период, когда я там находился, на Краматорском аэродроме не было.

— Как и когда вы туда попали?

— Первый раз абсолютно случайно. Я тогда выполнял обязанности старшего оперативной группы ВДВ в Херсонской области. И мы вместе с генералом Муженко и еще несколькими генералами и офицерами полетели в Днепропетровск, а потом планировали лететь в Доброполье, где находилась 95-я бригада. Как раз накануне в Краматорске блокировали колонну 25-й бригады. Была захвачена техника бригады, часть военнослужащих перешла на сторону сепаратистов.

Читайте также: Виктор Муженко: «Россия может превратить войну на Донбассе в полномасштабную в течение часа»

— Почему это случилось?

— Во-первых, военной прокуратуре нужно отдельно разбираться в том, что непосредственно побудило людей к такому решению. Эта бригада была просто измучена постоянными сменами приказов. Их гоняли по треугольнику Красноармейск — село Довгеньке — Славянск. Люди не спали несколько суток. Только они прибывали куда-то, тут же поступал новый приказ. Руководства было много, а толку мало. У семи нянек дитя без глаза.

Во-вторых, нужно тщательно разобраться, каким образом 25-й бригаде ставили задачи о входе в Краматорск и чем она была оснащена тогда. Многие ребята, которые вырвались потом из той блокады, были со мной на Краматорском аэродроме. Я общался и с ними, а потом и с теми, кто руководил этими процессами. У меня есть своя точка зрения. Знаю, в чем были провалы в планировании этой операции, хотя не принимал в ней участия. Не сомневаюсь (и время потом это показало), что 25-я бригада — это патриотически настроенные и профессионально подготовленные ребята, но та ситуация требует отдельного изучения.

В общем, когда мы получили информацию о блокировании подразделений 25-й бригады, вылетели туда. Был небольшой боевой контакт (боем это сложно назвать). Потом вертолетами доставили освобожденных парней на Краматорский аэродром. Пробыли там четыре часа. Встретил бывших сослуживцев и разминулся со своим братом ровно на полчаса. Он улетел в район Мариуполя. 5 мая его ранили в бою под Семеновкой, где они прикрывали выход ребят «Альфы» из боя.

Вернулся в Херсонскую область. 15 мая мы вместе с командиром 79-й бригады полковником Шандором, генералом Хомчаком и другими офицерами планировали операцию по захвату Саур-Могилы. Думаю, все было бы нормально, если бы 22 мая не случилось нападение на военнослужащих 51-й бригады под Волновахой. Это внесло свои коррективы, операция была отсрочена, часть сил и средств 79-й бригады была перекинута на участок ответственности 51-й бригады. Позже вся операция прошла не с теми силами и средствами, как планировалось. Она была недостаточно успешной.

Накануне операции меня перебросили в Довгеньке, откуда я на вертолете прилетел на Краматорский аэродром вместе с нынешним командующим Военно-воздушными силами генералом Дроздовым. 24 мая приступил к руководству обороной аэродрома.

«Все, что применяется на войне, было придумано и проверено до нас»

— Вам поставили задачу удержать любой ценой этот важный стратегический объект. Вы понимали, что это билет в один конец?

— Скажем так, даже если это билет в один конец, всегда есть нюансы. Я понимал: если бы враг нашел силы и средства, которые снял бы с района Славянска, нам было бы очень и очень трудно.

Аэродром находится на окраине города. Это абсолютно открытая местность. Из любой квартиры многоэтажек, расположенных поблизости, можно увидеть все. Это первое.

Второе. С другой стороны аэродрома такие заросли кустов и деревьев, что враг мог спокойно скрыто подойти к нашим позициям.

Третье — огромный периметр аэродрома, около девяти километров.

Аэродром не был оборудован для реальной обороны. В первый же день я обошел позиции и понял, что предыдущим руководством аэродрома, которое там пробыло месяц, ничего толкового не было организовано.

— И что вы делали в первую очередь?

— Окапывались.

— Чем? Техники же не было.

— Вручную. Было 18 штыковых лопат плюс пехотные малые лопаты. И вот по очереди круглосуточно начали рыть, рыть, рыть. Мы назвали это «операция «Крот». За неделю вырыли и основные позиции, и запасные, и даже ложные сделали.

Позже, проанализировав все, с чем столкнулся на войне, могу утверждать: если каждый командир — от командира отделения до командира бригады — будет делать все, что прописано в боевом уставе Сухопутных войск, его подразделение непобедимо. Потому что все, что применяется на войне, было придумано и проверено до нас. Да, есть современные нюансы, но основа остается прежней.

Поэтому я очень благодарен своим подчиненным, ребятам из 25-й и 95-й бригад, 3-го и 8-го полков спецназначения, 85-й авиационной комендатуры, которые четко выполняли мои приказы.

Любой командир должен понимать (это мне вбили в мозг, когда был еще сержантом), что у солдата на войне три положения: он воюет, он отдыхает и он готовится к бою, то есть тренируется. Второй постулат — солдата нельзя жалеть во время тренировок, но его нужно беречь в бою.

Когда солдаты и офицеры занимаются боевой подготовкой, они ощущают себя нужными. У них нет времени на ерунду. После тренировки на полигоне у них только одно желание — отдохнуть. А когда командиры не организовывают боевую подготовку, начинаются пьянки, неуставные отношения, бардак. Командир должен четко знать: солдата тренировать можно в любом месте и в любое время.

— В вашем подчинении на аэродроме было 186 человек. И все остались живы…

— Сначала людей было больше. Но 30 мая многих забрали. Позже они под руководством генерала Муженко участвовали в боях за Красный Лиман и Славянск.

Читайте также: Виктор Муженко: «Можно разгромить любую армию, но покорить народ нельзя»

— Люди остались на аэродроме добровольно или по приказу?

— Генерал Муженко определил, какие подразделения должны убыть. Не было такого — добровольцы, не добровольцы… Это были профессиональные военнослужащие-контрактники и те, кто был призван по мобилизации.

— То есть, условно говоря, мобилизованный киевский инженер попал на войну. А там вы начинаете муштру.

— И ничего страшного. Понимаете, все, что я требовал, прописано в документах. Да, на первом этапе иногда случалось непонимание. Люди ворчали: зачем нам, десантникам или спецназовцам, рыть окопы, зачем нам заниматься? Но я, будучи опытным командиром (к тому времени 25 лет прослужил в частях спецназначения и ВДВ), стоял на своем.

«Хлопцы сами пекли хлеб. Это был, наверное, самый вкусный хлеб в моей жизни»

— Говорят, вы длинных разговоров вообще не вели.

— Это правда. В свое время меня мой сержант научил основному армейскому принципу: не хрен трындеть, когда трындеть не хрен (это смягченный вариант, на самом деле слова были иные. — Авт.). То есть говорите прямо, коротко и по существу. В армии не нужно разговаривать много — нужно четко ставить задачи, обеспечить их выполнение и требовать потом выполнения.

— Что из боевой техники в тот момент находилось на аэродроме?

— У нас было пять БМДшек (боевая машина десантная. — Авт.) 25-й бригады и шесть БТРов (бронированная транспортно-боевая машина. — Авт.) 95-й бригады.

- На ходу?

— Нет. Четыре БТРа были на ходу, а три из пяти БМДшек были как памятники, то есть из них можно было стрелять, но они не ездили. Мы их на ночь на буксирах вытаскивали на позицию, а днем затаскивали обратно. Было еще несколько автомобилей и две «Ноны» (авиадесантная самоходная артиллерийско-минометная установка. — Авт.) 25-й бригады. Эти минометы держали на расстоянии врага, который четко понимал, что получат по зубам.

— Тогда все сепаратистские и российские пропагандисты писали, что «Ноны» с Краматорского аэродрома стреляют по жилым кварталам.

— Во-первых, 120-миллиметровые мины не предназначены для стрельбы по зданиям. Во-вторых, у нас было очень ограниченное количество боеприпасов, мин — так просто по самому минимуму. Минометы мы использовали только в том случае, если видели врага и были четко уверены, что сможем его поразить.

— Как вам доставляли боеприпасы?

— По воздуху. Последний вертолет прилетел 4 июня, после этого я позвонил и сказал, что больше не нужно, потому что понимал, что не всегда мы сможем правильно организовать прикрытие. Ни один из вертолетов за весь период моего руководства не был обстрелян или сбит.

Мы рассчитывали, что продержимся две недели, как нам сказали. Но пришлось там пробыть гораздо дольше.

Нам с «большой земли» забросили продовольствие, оружие, стрелковые боеприпасы, инженерное оборудование, минно-взрывные средства, колючую проволоку и «путанку» (это проволока МЗА — малозаметные препятствия. — Авт.), чтобы мы могли нормально удержать периметр. «Путанка» — это наилучшее противотанковое средство. Для танка это страшная вещь. Если она попадает в гусеницу, танк останавливается. А люди запутываются и режут и обувь, и кости, и кожу. Поэтому на танкоопасных направлениях мы натянули эту «путанку», обеспечили посты минами типа МОН-50, МОН-100 и МОН-200. Если бы подошла пехота, она была бы уничтожена этими минами. Плюс было прикрытие наших стрелков.

— У вас же не было электричества.

— Боевики подорвали электролинии. Что касается электроснабжения, у меня вопрос к предыдущим руководителям. На аэродроме были электроагрегаты, но они работали на бензине, запасы которого — 1300 литров. Зато солярки было больше 11 тонн. Но дизельных генераторов не было.

Поэтому в очередной раз низко кланяюсь нашим волонтерам, которые по моей просьбе одним из последних вертолетов доставили нам дизельный генератор. Он честно проработал все 40 дней, заряжал нам и батареи, и телефоны, и обеспечивал связь. Он нас практически спас.

— Где вы располагались, где спали? На аэродроме какие-то здания ведь были?

— Как на любом аэродроме, минимум зданий: укрытия для самолетов, небольшое одноэтажное здание комендатуры, небольшая казарма, ТЭЧ (технико-эксплуатационная часть) и вышка КДП (контрольно-диспечерский пункт). Так что вырыли землянки, построили какие-то навесы. Летом же все проще.

Когда обрубили электричество, мы были вынуждены за несколько дней съесть все запасы масла и мяса, которые нам успели завезти, потому что не было возможности их хранить — холодильники не работали. Харчевались кашами, в которые добавляли «красную рыбу» — проваренную кильку в томатном соусе. Ее запах можно было почустовавать за полкилометра до столовой. В первый день, второй, третий ешь нормально, а на четвертый она уже не лезет в горло.

Хлеба не было, галеты и сухари мы уничтожили на протяжении первых двух недель. Но была мука. И хлопцы стали выпекать лаваш в яме, обложенной кирпичом. Потом я попросил, чтобы нам доставили дрожжи. Парни нашли в столовой формы и научились печь хлеб. Это был, наверное, самый вкусный хлеб в моей жизни.

— Как ребята переносили голод?

— Ну, голодом это не назовешь. Скажем так, ограниченное и однообразное питание. Переносили стойко и доблестно.

«19 дней мы провели без воды и на такой жаре, что невозможно было дышать»

— Вы были отрезаны от всего мира. Паника была?

— Нет. Моя задача номер один — не дать всем расслабиться: люди либо на позициях, либо тренируются, либо отдыхают. И все. Паника появляется, когда человек предоставлен сам себе. А тут ему нужно выполнять боевые задачи. Возможно, кто-то и паниковал, но благодаря толковым офицерам и сержантам все эти настроения гасились. Мы были как единый кулак.

— Тогда ведь стояла дикая жара. А вы без воды…

— Аэродром находится на возвышенности. Грунтовые воды в том районе залегают на большой глубине. Старожилы рассказывали, что бурили когда-то скважины, дошли до глубины 82 метра, а вода так и не появилась. Ее туда подавали по водоводу. Когда подорвали водовод, первые несколько суток мы выезжали к источникам. Потом они и их взорвали.

Мы были вынуждены пить воду из пожарных резервуаров. Наверное, ее налили тогда, когда я еще не родился, а потом просто пополняли. По консистенции вода была густая, как кисель, и с диким привкусом авиационного керосина, ведь раньше его хранили в этих емкостях. Но именно это и спасло нас от кишечных заболеваний, потому что керосин по своим свойствам является дезинфектором, он обеззараживает воду. К тому же такой воды много не выпьешь, и это тоже стало большим плюсом. Вот ты закипятил кружку воды, кидаешь туда несколько ложек кофе, чтобы перебить вкус керосина, а через полчаса начинается такая отрыжка — поднеси зажигалку и полыхнет, как у Змея Горыныча.

Выручило и то, что мои спецназовские парни знали, как обеззараживать воду. Врачам (у нас было три медика) была поставлена задача сделать фильтры. Много через них не прогонишь, это капающие фильтры, тем не менее это тоже давало эффект.

Плюс мы объяснили, что делать, чтобы не хотелось пить. Нужно постоянно что-то держать во рту — какой-то камешек, да хоть спичку в зубах перекатывать. Когда выделяется слюна, жажда не так сильно ощущается. Еще исключили из меню все соленое и острое. К тому же после простой и скромной пищи особой жажды и не было.

19 дней мы провели без воды и на такой жаре, что невозможно было дышать. Но с 23−25 июня начались проливные дожди. Мы все емкости заполнили дождевой водой. Это было супер. Тогда еще и похолодало. Мы ночами надевали куртки и шапки.

— Мне рассказывали, что вы ночами вообще не спали.

— Ни одной ночи не спал. Не мог спать, потому что, если я засну — могут заснуть и мои подчиненные. У меня был такой режим — спал с семи до девяти утра и потом, например, с полудня до двух. То есть четыре часа в сутки.

— Как это выдержать можно?

— Абсолютно спокойно выдержал 47 дней. Главная задача — не садиться. Постоянно передвигался, все время на ногах. И людей постоянно дергал.

— Вы их там задергали, наверное.

— Нет, все нормально, все живы-здоровы (во время обороны Краматорского аэродрома не погиб ни один человек. — Авт.), а это показатель.

Тогда научился по звездам определять время. Когда гаснет заря, знал, сколько часов и сколько минут. Ты так ждешь рассвета… Потому что рассвет — это уверенность, что к тебе враг уже не подойдет. Когда сереет, когда звезды начинают гаснуть и появляется первый луч солнца, наверное, это лучшее, что бывает в жизни. Значит, люди пережили ночь, наступил новый день, а это возможность отдохнуть и подготовиться к следующей ночи.

Мы очень ждали наших, ждали, что придет помощь, но иногда понимали, что она может не успеть.

«Моя красавица жена за эту войну очень поседела…»

— Что ощущает человек, когда понимает, что вот-вот эта осада завершится, что наши уже близко и Краматорск будет освобожден?

— С военной точки зрения, правильнее говорить, что город был деблокирован. Его зачищали мои подчиненные.

Ничто так не радовало, как канонада, которая приближалась непосредственно к аэродрому. Иногда отчаяние охватывало всех. И когда нас прижимали, и когда были бои. Помню, какое было отчаяние, когда в небе над Луганском подбили наш Ил-76, ведь часть погибших — ребята из 25-й бригады, которых сняли с нашего аэродрома.

— Сепаратисты предлагали вам сдаться?

— Конечно. И эсэмэски мы получали, и звонки были типа «сбережем вам жизнь и все будет у вас хорошо». Мы к этому относились спокойно.

Я собирал командиров «на чай на Барвиху» ранним утром и поздним вечером и всегда повторял: «Надейтесь на себя, на своих подчиненных, на Господа Бога и на ваших мам, жен, любимых, которые молятся за вас. Больше никто не придет на помощь».

— Что за «Барвиха»?

— Мой штаб. Чтобы подколоть противника, многие объекты нарек по названиям дач Сталина.

— С женой часто разговаривали?

— Я очень благодарен своей жене и маме. Мы общались, но я никогда не рассказывал, что происходит на аэродроме. Всегда заверял, что у нас все хорошо. Думаю, жена как военнослужащая все прекрасно понимала. Моя красавица жена за эту войну очень поседела…

И маме говорил то же. И не мог понять, откуда она обо всем знает: «Что ты мне рассказываешь, сынок, обстрел был во столько-то». Просто тогда в соцсетях организовали «Союз матерей и жен ребят Краматорского аэродрома». Они писали друг другу, созванивались, обсуждали все новости. Как мы ни шифровались, все равно кто-то что-то рассказывал близким, и тут же все моментально разлеталось. Однако каждого из нас сильно стимулировало то, что нас ждали.

Давайте я вам расскажу не о том, что человек ощущает, когда близится освобождение, а о том, что мы чувствовали ночью.

У нас очень быстро закончились аккумуляторы и батареи, мы не могли их подзарядить, а ночная оптика без батарей не работает. Поэтому я с самого начала учил людей видеть и слушать правильно. Это все давно описано в учебниках.

Ночью вообще все слышно супер, можно и видеть. Мы в безлунную ночь запускали осветительные мины. Словно электрику включаешь — все видно. Часто по территории ездила группа из двух-трех машин, на одной из них мы ставили мощный аэродромный прожектор. Его луч доставал аж до Карачуна, а это около 14 километров.

Мы не давали противнику просто так приблизиться к нам, постоянно держали его в напряжении: то прожектором, то беспокоящим огнем по «зеленке». С самого начала правильно научили корректировщиков и наблюдателей выполнять функциональные обязанности. Их действия были отработаны до мелочей. Огромное спасибо моему начальнику штаба подполковнику Андрею Качанову, он выполнил колоссальный объем работы.

Одна из моих проблем тогда — заставить людей четко играть по правилам, которые я определил. Например, всегда требовал, чтобы вне позиции все были в бронежилетах, обутыми и в шлемах.

— Бронежилеты у всех были?

— Практически у всех. О качестве промолчим.

Вскоре один случай стал живой рекламой моей правоты. Как-то я сильно отругал солдата из 95-й бригады, потому что тот был без бронежилета вне позиции. Он надел его, а через 10 минут начался обстрел и четыре осколка прилетели ему в бронежилет. Потом замполит его водил по всем позициям. И тот всем рассказывал: «Парни, командир мне вставил, конечно, но вот мой бронежилет, в нем четыре осколка, а я живой».

Очень сказалось, наверное, и то, что большинство ребят были из спецназа и ВДВ, а это армейская элита. Они обучены воевать, не ожидая приказов и чьей-то помощи, воевать в отрыве от основных сил, когда надеешься только на себя и на своих товарищей.

Инициатива у них всегда была на высшем уровне. Они постоянно сами что-то улучшали, придумывали, как ввести врага в заблуждение. Помню, как прапорщики и офицеры из 8-го полка за ночь сварили из водопроводных труб и покрасили шесть «минометов». С 30 метров их практически было не отличить от настоящих.

Еще мы использовали разные технические нюансы. Например, в шахматном порядке выставляли защитные экраны, то есть мы видели врага, а он — сплошную стену. Это давало нам возможность спокойно передвигаться. От обстрелов людей защищали старые кузовы и машины, которые были в автопарке, в середину мы поставили ящики с песком.

«Договариваться с медведем бесполезно»

— 5 июля вы отправили ребят устанавливать флаг над разминированным горсоветом.

— Они горсовет и разминировали. Первыми в город вошли мы, мы его и зачищали.

— В одном интервью вы рассказали, что люди, которые сидели «на подвалах», выходили оттуда седые. Много их было?

— Достаточно много.

Запомнилось, как вышел директор аэропорта Подушкин, просидевший больше 50 дней. Мне потом показали его фотографию до войны — волосы черные, как смола, а я увидел абсолютно седого человека. Причем седина с какой-то желтизной. У него отросли очень длинные ногти. Шел в шлепанцах, а ногти касались асфальта.

— Славянском тогда руководил полковник ФСБ Гиркин. Вы видели интервью Гордона с ним? Оно действительно ценное для Гааги?

— Я для себя ничего нового не услышал. Гордон попиарился, какой он крутой, а Гиркин — какой он самый умный. Все было далеко не так, и воспринимать его рассказ за чистую монету…

Одно из правил, которого на войне следует четко придерживаться, — всегда уважайте своего врага, никогда не считайте врагов идиотами. Командир должен понимать, что враг сильный, подготовленный, опытный, тренированный. Значит, твоя задача — сделать своих людей сильнее и хитрее, чтобы они выполнили задание и остались живы, а враг был уничтожен.

— Вам сейчас не снится аэродром?

— Конечно, снится.

Если честно, 2014 год, несмотря на потери и все пережитое, стал один из самых ярких периодов в моей жизни. Во-первых, тогда я реализовал все свои возможности как командира, учил подчиненных всему, что знал сам. Во-вторых, ощущал просто сумасшедшую поддержку со стороны народа. В-третьих, вообще не было полутонов — перед тобой или враг, или свой.

Это был год надежд. Я свято верил, что в нашем обществе все очень быстро изменится в лучшую сторону. Мы тогда говорили: наша задача — выиграть на фронте, а народ сможет навести порядок в тылу.

— Такой подъем был, просто нереальный…

— Но, к сожалению, власть быстро успокоилась и убаюкала народ. А через какое-то время люди и вовсе забыли, что на Донбассе идет реальная война. Они не понимают, что там кто-то каждую ночь не спит, ждет рассвета, потому что рассвет — это новая жизнь. Ценнее ее нет ничего.

В 2015 году мы начали проигрывать информационную войну. Сейчас у нас в ней полный провал. Украинские каналы в большинстве своем пропали или стали платными. Зато появилось большое количество бесплатных российских каналов. Неужели эту так называемую мягкую экспансию не видят руководители страны? Или просто не хотят видеть? Жизнь в разных измерениях? С разными ценностями?

Все чаще слышу, что надо с Россией как-то договариваться, и это реально злит. Каким образом договариваться? Договариваться с медведем бесполезно, он все равно рано или поздно тебя съест, поэтому нужно искать хорошее копье, держать зверя на расстоянии, а со временем заколоть.

Читайте также: Кремль изменил план «Новороссия», Путину нужна вся Украина, — генерал Сергей Кривонос

Прощать россиян? Не мы к ним пришли в Воронеж, а они к нам на Донбасс.

В 2016 году ко мне приезжали американцы. Они спросили: «О какой войне вы говорите? О ней забывают, выезжая за территорию Донецкой и Луганской областей. Где в Киеве хоть один плакат, призывающий к поддержке военных, к борьбе с врагом? Ни одного. Ваша армия ездит там непонятно на чем, а в Киеве тысячи крутых джипов. Почему народ не поддерживает армию? Что делает государство, если у вас военные без жилья? Где уважение к военным, которые защищают свою страну?»

«Руководство страны хоть раз побывало в госпитале, где лежат раненые ребята?»

— И глава Офиса президента Ермак, и сам президент Зеленский заявили, что надеются на проведение выборов в ОРДЛО осенью этого года.

— Наше руководство должно четко понимать, что все, что они стараются придумать, придумано задолго до них. Берите опыт других и накладывайте его на наши сегодняшние реалии. Пусть изучат не только хорватский опыт, но и то, каким образом было проведено политическое урегулирование ситуации в Германии после войны. Там провели денацификацию всех граждан. И лишь в 1949-м, через четыре года после окончания войны, прошли выборы. Поэтому не нужно бежать впереди паровоза.

— Нас же еще постоянно призывают к примирению и диалогу с Донбассом.

— О каком примирении можно говорить? Вот такие заявления и являются попытками дестабилизировать ситуацию в стране, что только на пользу врагу. Пусть власть научится четко и коротко говорить, как учил меня мой сержант. А если не о чем говорить — молчите.

В 2014 году одна волонтер сказала: «Чтобы в этой стране был порядок, каждый министр, каждый народный депутат или их родственники должны повоевать на фронте». А они живут своей жизнью… Я их называю декабристами: «Страшно далеки они от народа».

Нет ничего страшнее народа, который прошел войну и у которого лопнуло терпение. Я не пугаю никого, но призываю власть опуститься на землю и не врать самой себе и людям.

— У многих ощущение, что мы дрейфуем в сторону Кремля…

— Правильно. Руководство страны должно говорить без полутонов со своим народом: Российская Федерация — страна-агрессор, у нас война, а не конфликт. Конфликт у мужа с женой на кухне, а когда люди гибнут… Пусть хоть один из тех, кто ведет речи о примирении, поедет на кладбище, где похоронены погибшие на этой войне. Руководство страны хоть раз побывало в госпитале, где лежат раненые ребята? Их жены были? Они когда-нибудь в глаза сирот и вдов героев смотрели?

Приведу два примера успешной государственной внутренней политики.

Чтобы понять, каким может быть отношение государства к военным, нужно поехать на Арлингтонское кладбище в Вашингтоне, где похоронены 440 тысяч погибших на разных войнах. Там постоянно проходят детские экскурсии, где детям рассказывают историю страны. А у нас до сих пор нет достойного мемориала. Да поставьте 13 тысяч крестов в одном месте, чтобы увековечить память ребят. Все, кто туда будут приходить, смогут реально увидеть, сколько воинов погибло за то, чтобы они мирно жили и спокойно спали. Пусть государство выступит с инициативой высадить в каждом большом населенном пункте 13 тысяч деревьев, чтобы возле каждого была табличка с фамилией погибшего. И тогда люди будут иначе воспринимать войну. Да, уже заявлено о плане создать мемориал. Но это пока только лозунги.

Второй пример взаимоотношения государства и народа, от которого взвоют все российские пропагандисты, это Германия. Наша сегодняшняя ситуация во многом напоминают Германию в начале 1930-х: унижение и обнищание народа, отсутствие перспектив и слабая экономика. Но немцы тогда вернули народу утраченное во время Версаля национальное достоинство, создали рабочие места и т. д. Дальнейшую их политику мы не обсуждаем. Но можно же использовать их положительный опыт, который был до нацизма. Без политики и цвета флага — просто как государство информационно работало с народом. Сравните количество дезертиров в вермахте и в Красной Армии. Особенно если сопоставить общую численность этих армий. Будете удивлены. Еще раз повторю, что это ни в коем случае не реклама нацизма, это просто исторический факт.

Знаю, что движущей силой любых изменений являются максимум 10−15 процентов граждан. Так у нас они есть.

— Только они общий язык между собой никак найти не могут.

— Проблема в том, что каждый мнит себя гетманом и выдает себя за универсала. Не грызться нужно, а объединяться и спасать державу. Вот тогда будет порядок.

Ранее «ФАКТЫ» сообщали, что генерал Кривонос рассказал о разработанной в СНБО программе, предусматривающей формирование в Украине структуры территориальной обороны на случай нападения войск Путина.

Читайте также: Казаки — это только начало: Путин раскачивает Украину по новому сценарию

11191

Читайте нас в Facebook