«Некоторые уже воспринимают войну, как некий песок в постельном белье, мешающий спать и спокойно жить», — писатель Артем Чех

Вот несколько цитат из постов Чеха в Фейсбуке и интервью.

«Ужасы войны не сделали меня лучшим писателем. Никаким образом это не обогащает. Я не буду лучше писать, у меня не станут лучше образы, я ничего лучше не придумаю, имея этот опыт. Он просто есть. И я не могу сказать, что я благодарен ему. Это страшный опыт, неприятный».

«Война — это очень страшно. И те, кто никогда не видел ее, даже не представляют себе, что это. И лучше не представлять».

«Трупы собак, лужи крови, сожженные машины, разваленные дома — кого этим сейчас удивишь. Лесополоса вся в „подарках“. Растяжки поставлены наспех, но их много. Все нафаршировано железом, огороды засыпаны обломками. Теперь местность будут узнавать по военным шрамам. Наша топонимика изменится. Возле того танка, за русскими окопами, там, где стоял дом бабы Нины…»

«Сначала я думал, что я слишком черствый для этой войны. Теперь думаю, что слишком уязвимый».

«В армии важно не забывать, что привыкание к хорошему — это прямой путь к разочарованию. Не научил меня этому мой опыт. Теперь выгребаю».

«С нашим пребыванием в армии жизнь не закончилась, она продолжается здесь и теперь, откладывать что-то на потом — глупая затея. Потом может не наступить. Теперь мы все так живем».

«У меня есть сигара, которую я всегда с собой ношу в плитоноске. Товарищ привез мне ее с Карибских островов перед войной. Я ее взял с собой, когда на второй день войны уехал в Винницу. Все смотрят: «О, у тебя сигара, давай покурим!» А я: «О нет, я ее не буду курить. Я выкурю ее после победы, как в том американском фильме «День независимости» с Уиллом Смитом».

«В сегодняшней действительности почти отсутствуют оттенки, сплошной монохром. Черно-белое все, ничего другого нет. Есть мы, есть враги. Врагов нужно выгонять с нашей земли, уничтожать и на этом точка. Пафосно, банально, но так есть и с этим сейчас не поспоришь. Не нужно искать вообще среди них ни хороших, ни плохих россиян. Они просто россияне, которых нужно выгнать с нашей земли».

«Говорить, что война — это бесценный опыт народа, добытый кровью наших мужественных рыцарей, могут живые, а не мертвые. Мертвых никто не слышит. Расскажите мертвым о «бесценном опыте народа».

«На войне вообще ничего не может быть, кроме желания кричать. Но это не опишешь ни в одном тексте про кровавую грязь и обгоревшие останки тел в не доехавших медэваках. Можно только написать о кровавой грязи и обгоревших останках. Но не почувствовать. А почувствовать — когда прожить».

«На глазах у нас горел Бахмут — навсегда запомню запах сожженного города. Вокруг нас были трупы — навсегда запомню этот резкий кислый запах».

«Тем, кто много десятилетий жил в уютных объятиях демократии и свободы, кто не знает страха неволи и пыток, трудно понять, почему такие мирные люди, которые испокон веков выращивали пшеницу, добывали железо и уголь и пасли скот на безграничных лугах, с такой яростью. защищают каждый метр своей страны. Но я знаю ответ. Потому что это наша прекрасная земля».

«Война, смерть и миллионы травмированных — это трагедия, руина и рана. Это путь назад, в неолит, к дегуманизированному обществу, экономическому коллапсу и культурной депрессии. Никакие войны никогда ничего хорошего не приносили, никакие национальные трагедии никогда никого не поднимали с колен. Этот бесценный опыт — черная воронка, из которой придется выбираться еще не одному поколению.

Эти тысячи смертей, разваленные города и деревни, высушенные горем вдовы, беженцы и переселенцы, люди без домов и дома без людей, эти желто-голубые ленты на эксгумированных телах и золотые коронки в пластиковом боксе трудно назвать бесценным опытом. Это о невозможности принять и постичь, о безнаказанности и бессмысленности смерти как результате бессмысленности жизни, это об обожженной войной стране, в которой жить невозможно, и в которой невозможно не жить. Это, наконец, о том, когда в принципе жить невозможно".

«Наши мужественные рыцари — это пехота, арта, механы, которые просто е… шат, потому что не имеют выбора. Это о таком яростном страхе и о такой мясорубке, что даже неизвестно, что их движет вперед. Это о запахах сгнивших и запеченных в броне тел, о цинизме самосохранения и безжалостности к чужим, к своим и к самому себе, о черных пакетах (кулечки, коробочки, ящички), о тусклом свете моргов и о послеоперационных биоотходах, о смерти как обыденности и о пройденном пределе восприятия анатомических ужасов. Бесценный опыт, который будут выхаркивать еще наши внуки».

«Человек не может жить в постоянном страхе. Он не может постоянно хотеть отомстить и убить другого человека. Это противно человеческой природе. Я понимаю, почему кое-кому хочется туда вернуться. Там твои боевые товарищи, там у тебя эмоции, которые тебе не испытать на гражданке, и это очень сильный наркотик, с которого трудно слезть. Но в этом наркотике нет ничего хорошего. Война — это грязь, дерьмо и страх».

«Будут сотни тысяч молчаливых героев, несколько тысяч околовоенных кликушей и миллионы людей с посттравматическим расстройством. Самоубийства, криминал, девиация. В общем, социальная катастрофа, буйно прорастающая из благодатной почвы бесценного опыта. И радость победы тоже будет. Но недолго.

«Я не апологет пацифизма. Но я вижу, что война несет. Мне странно слышать, когда говорят в частности о культуре, произрастающей на удобренной чужими жизнями почве: смотрите, вот война, а сколько всего хорошего произошло за это время. Сколько песен и смешных мемов появилось, листовки и почтовые марки, поэзия, народное творчество, сколько замечательных прозаиков появится, которые будут писать о нашем героическом подвиге. Да, если выживут».

13 июня Артем Чех презентует новый роман «Песня открытого пути». Но наш разговор тему творчества почти не затронул.

— Артем, все чаще читаю в соцсетях возмущения из-за того, что у нас, в стране, судьба которой решается именно на фронте, некоторые перестали уважать людей в пикселе. Согласна с вашим тезисом: «Самый популярный сегодня миф: все воины — герои. Но нет. Не все воины — герои и не все герои — воины». Это понятно. Однако куда делись наша благодарность, наше «верим в ВСУ»? Уже нет должного уважения к ребятам в форме. Что с нами происходит как с обществом именно в отношении к военным?

— Честно говоря, я этого особо не заметил, но предполагаю, что это есть. Это может быть связано с банальной усталостью от войны — и когда уровень адреналина уменьшился и стало легче дышать, скажем, каким-то тыловым городам, жители этих городов воспринимают войну, как некий песок в постельном белье, мешающий спать, то есть спокойно жить. Война мешает полноценно существовать, а люди в пикселе в первую очередь ассоциируются для граждан именно с ней. Это то, что хочется не замечать, чего хочется избегать, от чего хочется отвести взгляд. Этакая попытка уйти от реальности. Война есть, она продолжается, гибнут люди, но пусть все это будет фоном — где-то там.

Читайте также: «Все, кто зарабатывает на войне, хуже россиян», — бывший мэр Умани Александр Цебрий, воюющий на «нуле»

— Отношение к тем, кто нас защищает, дальше будет еще хуже?

— Не знаю. В конце концов, война будет ассоциироваться исключительно с определенным негативом, а солдаты, несмотря на то, что защищают государственный суверенитет и конкретно каждого человека, живущего в тыловых городах, — с этой войной. Наверняка это будет происходить даже когда закончится война и мы, наконец, приступим к восстановлению. Это будет такой флешбэк, такое напоминание неприятного прошлого. А воин — он же заслуживает уважения. И он имеет право требовать этого уважения от общества, поскольку жертвовал своей жизнью, здоровьем, временем, семьей — всем, что имел, чтобы защитить эту страну. И если он не видит соответствующего отношения, банальной благодарности за его жертву, то, безусловно, это загоняет его во фрустрацию, в уныние. На самом деле ощущение этого неуважения или не в полной мере правильного отношения может вызвать что угодно вплоть до агрессии.

В общем, вижу в дальнейшем нашу социальную картинку немного пессимистичной. Но прогнозировать не возьмусь. Украинское общество до смешного изменчиво.

— Есть пословица «война все спишет». Что многие поступки, серьезные ошибки, промахи будут прощены из-за пережитых тяжелых испытаний. Что она никогда не спишет?

— А она и не спишет ничего. Информационное пространство сегодня настолько открыто для всех, что списать что-то вряд ли получится. Немного забыть, где-то потерять в памяти — да, возможно. Но в общем все станет когда-то явным. Во что бы то ни стало, любые нехорошие вещи, которые происходили, будут обнародованы.

Ответственность должна быть. Будет ли она, это уже другой вопрос. Несмотря на открытость нашего общества, мы все-таки чуть-чуть не доросли до того, чтоб ответственность догнала виновных в тех или иных грехах. Опять же все зависит от того, как закончится война. Поскольку мы все верим в нашу Победу, а победителей, как известно, не судят, может быть, что-то и спишется. Где-то закроют глаза, где-то промолчат. Но, в общем, те, кто должен помнить, будут помнить. Многие и на фронте, и в обществе могут свидетельствовать, писать, творить и воспроизводить историю. Возможно, эти свидетельства не будут столь важны для общества, как, скажем, эйфория от той же Победы, но все останется в памяти людей обязательно.

Читайте также: «Я видел такой героизм, что Голливуду и не снилось», — полковник Нацгвардии

— Вы мечтаете об определенных причастных к Победе вещах: «Жизнь после и жизнь вместо. Отсутствие повинности, право свободно распоряжаться своей свободой, возможность безопасно передвигаться по стране от Чопа к Изварино». Вы верите, что это будет? На днях разговаривала со студенческим другом, проживающим за границей. Сказал, что у него «ощущение украденной страны и украденной жизни». Россия действительно десять лет назад украла у нас нормальную жизнь. Может случиться, что украдет страну?

— Сугубо теоретически — да. Если наше общество будет дальше существовать в анабиозе, если не проснутся те миллионы, которые проснулись в первые месяцы широкомасштабного вторжения, если страна не осознает простую и банальную вещь: война не на востоке или на юге, война — везде, то у нас есть все шансы не удержать государственность, а значит и страну. Мы видим, как вяло проходит процесс мобилизации и насколько люди не готовы жертвовать собой. Я сейчас обобщаю, конечно, ведь здесь следует рассматривать конкретные случаи и конкретных людей, но в целом то, как это происходит, не очень хорошо. Исходя из состояния, которое есть сейчас, как дышит фронт, какую имеем поддержку союзников, — нет, у нас не украдут страну. Очевидно могут быть потери территории, какие-то уступки или еще что-нибудь. То есть я рассматриваю такую вероятность, но потеря государственности, мне кажется, не произойдет. Не во время этой войны.

— Когда вы, чисто мирный человек, впервые оказались на фронте в 2015 году, какими были первые впечатления? Шок, отчаяние?

— Дело в том, что я не сразу попал на фронт. До этого было четыре месяца под Крымом, в степях Таврии. Сильный стресс произошел, когда я только что попал в армию. До этого я не служил в армии и всегда избегал каких-либо скоплений людей, тем более незнакомых, не моего круга общения. И вот меня окружают люди, с которыми не знаю как говорить, о чем говорить, на каком языке. То есть было сложно, я себя чувствовал совершенно чужим, неприспособленным. Кроме того, я не привык, что мной можно командовать и что я могу быть зависим от воли другого человека. Типичные стрессовые вещи, которые случаются с гражданскими, когда те попадают в армейскую систему. Но к этому быстро привыкаешь, начинаешь понимать, как все работает, а главное — почему это работает именно так. И когда мы ехали непосредственно на «ноль», я ехал не с незнакомыми людьми. Это уже были друзья, побратимы.

Мы тогда попали под Попасную, это Луганская область. Очень странное чувство было в первые дни. И легкий восторг, и страх, и тревожность — все вперемежку. Но все удивительно быстро привыкли к новой реальности: здесь — мы, там — враг. После десяти месяцев на передовой, где мы прожили в одном и том же блиндаже, как-то под конец уже складывалось впечатление, что другой жизни и не существовало никогда. Что есть эта посадка, это поле, этот блиндаж с мышами и эти люди, которые рядом, — других не существует.

Читайте также: «Каждый день погибает или получает ранение кто-то из моих знакомых», — Ирина Солошенко

— По вашим словам, вас иногда называют конченым эстетом. Вы даже на войне пытались устроить быт не абы как. «Если имею возможность сделать свое гнездо, то есть спальное место, вкладу в это занятие душу, а не просто брошу себе матрас на пол. Мне хочется, чтобы все вокруг меня было расставлено как дома: книги, витамины, гаджеты — все на своем месте». Это супер на самом деле. Ваши фотографии это хорошо иллюстрируют. Но откуда такое эстетство?

— Не знаю откуда. Это условное эстетство. То есть для кого-то это эстетство, для кого-то — обычное дело. Армейски это было немного странно. Мне хотелось окружать себя определенными маркерами из прошлой гражданской жизни и так кардинально не отрываться от нее. Именно поэтому я старался красиво сервировать, есть из фарфора, как бы это ни странно ни звучало, и тому подобное.

Конечно, в окопе ты и поесть как следует не всегда имеешь возможность. Однако в целом служба это не только окопы. Через два года где только ни пришлось бывать и жить. В деревенских домах, в окопах, на ППД — где угодно. Да, можно себе насыпать кашу в котелок и пойти где-то ее съесть, а можно как-то иначе организовать этот процесс. Также мне было важно организовать свое спальное место так, чтобы было максимально комфортно. Когда ты после наряда, после выходов, после, не знаю, суток где-нибудь на наблюдательном пункте приползаешь помыться и выспаться, хочется почувствовать этот комфорт, напомнить себе лишний раз, что я еще жив, и при всех условиях, в которых оказался, должен окружить себя условно прекрасным.

— Кто ваши родители?

— Совершенно обычная семья. Папа автомеханик, мама работала в детском саду, она по образованию филолог (русский язык и литература), но никогда не преподавала. Я вырос в провинциальном городке Черкассы. По большому счету вариантов было не так много, но всегда было желание добиваться большего. Откуда это эстетство, не знаю. Мне скоро 39. За это время как-то определенным образом куда-то шел, в каком-то направлении развивался, во что-то верил, к чему-то стремился.

— 4 марта 2022 года вам вторично пришлось надеть пиксель. Некоторые ребята говорят, что ужас, через который они прошли в АТО, им теперь кажется легкой прогулкой. Хотя это такая себе шутка. Вы уже знали, куда едете, четко осознавали, что вас там ждет. «Больше всего я не хотел возвращаться в армию. Потому что для меня это была катастрофа: у меня налаженная жизнь, у меня все прекрасно в семье, в быту, в творчестве».

— Скажу, что это как второй прыжок с парашютом. Когда прыгаешь впервые — не знаешь, что тебя ожидает, ты полон восторга, у тебя есть желание осуществить это, проверить себя на прочность. А второй прыжок для тебя уже гораздо страшнее, поскольку имеешь этот опыт, знаешь, что это такое. Видел, чувствовал. Когда мы ехали на Восток уже во время большой войны, большинство наших ребят были полны энтузиазма, азарта и желания воевать. У меня такого не было — я знал, куда еду.

Сейчас ребята после ротации снова поехали на Восток. Они уже совсем в другом настроении, потому что знают, что такое страх, что такое боль. Для них это уже не новый опыт, который хочется узнать, нащупать, почувствовать. Это уже трудная, страшная и неприятная работа, которую нужно выполнять. Как-то так.

Читайте также: «Россиян нужно забить под землю на полтора метра за все, что они натворили», — писатель Ян Валетов

— «Главным достоянием и сокровищем Феликса навсегда осталась война, из которой он так и не вышел, хотя и ушел», — написала критик Юлия Пятецкая о герое вашего романа «Кто ты такой?» Вы дважды вернулись с войны. И потом констатировали, насколько сложно было принять себя другого, свою семью, свой быт. Переоценка ценностей — это все понятно. А что меняется по отношению к себе? Может, жалость появляется? Что происходит с душевным состоянием?

— Знаете, даже не смогу вам объяснить, несмотря на то, что я это уже дважды переживал. Ты понимаешь, что с тобой произошли перемены, видишь по реакции окружения — семьи, родных, близких, что ты изменился, что они тебя видят совсем другим. Зачастую им это не нравится, но ты не можешь понять, что именно изменилось. Отстраненность, безразличие, определенный цинизм появился, возможно, утрата какого-то легкомыслия и радости от жизни. Да, ты изменился, но эти изменения с тобой происходили постепенно, ты их не замечаешь.

Многое зависит и от поддержки родных, и именно от человека. От его адаптивности, его психологических и физических возможностей быстрее перестраиваться и воспринимать новую старую реальность.

Много разных вопросов возникает. И в какое окружение ты попадаешь, и чем будешь заниматься после войны, которая будет триггерить тебя. Когда я вернулся в 2016 году, у меня не было желания жить, хотя на самом деле не было ни ПТСР, ни каких-либо осложнений. Сама служба в армии — была другая реальность, она повлияла на мою гражданскую жизнь, соответственно, на семью. Чтобы перестроиться и встать на эти старые гражданские рельсы, я должен был дистанцироваться сам от себя. Не копаться, не анализировать, не вспоминать. Меньше думать и больше делать. Потом пошел работать руками. Несколько лет тяжело работал в рекламе. Это помогло мне вернуться и не замечать своих изменений.

В армии у меня были разные должности. Служил в пехоте. Был и пулеметчиком, и командиром стрелкового отделения. Звание — младший сержант. Сейчас в Киеве служу в определенной структуре Вооруженных Сил. Не могу назвать это полноценным возвращением, чувствую, как изменился, и моей семье отчасти трудно воспринимать эти изменения. Пытаюсь подстраиваться под них, они — под меня, то есть в общем такой дряблый процесс возвращения происходит. Моя семья меня воспринимает больше как домашнего, а не как чужого человека, который бегает по лесам с автоматом и передвигается по степям на большой зеленой машине.

Читайте также: «Мы ужаснемся от цифры погибших воинов в этой войне, но должны устоять», — волонтер Диана Макарова

— «Важнейшие события в моей жизни: женитьба, рождение сына и возвращение с войны. Я не хочу туда снова, потому что там ничего хорошего и ничего человеческого». Однако многих туда тянет. Несмотря на все ужасы. Недавно делала большое интервью с Юрием Гудыменко. Он признался, что его очень тянет на фронт.

— Не знаю, это зависит от того, кто как воспринимает эту войну. Я никогда не был милитарным человеком, и для меня оружие — что-то чужое, неестественное, атавистическое. А для кого-то оружие, армия, побратимы — это что-то новое, то, что они открыли для себя и вдруг осознали, что это совсем другая действительность, и она им как-то нравится.

Да, это кардинальные изменения, заставляющие тебя активнее жить, активнее думать. Адреналин и тому подобные вещи обладают определенным наркотическим эффектом, поэтому, по-видимому, хочется вернуться.

Ну и опять же, есть разные типы ответственности. Та ответственность, которая тебя ожидает в гражданской жизни, иная, чем та, которая на войне. Там все на градусе, все на нерве. Ты отвечаешь за свою жизнь, за жизнь побратимов, выполняешь поставленную задачу, а выполнив — имеешь твердое удовлетворение от ее выполнения. Всё просто. А здесь, в гражданской жизни, происходят какие-то дряблые процессы, тебя съедает быт, еще и натыкаешься на непонимание.

У меня никогда не было желания вернуться в армию. Для меня любой коллектив, армия, оружие, любая государственная система, в том числе армейская, были чужими. Опять же, нет ничего хорошего в ощущении того животного страха, когда не способен рационально мыслить, а поддаешься инстинктам, иногда напоминая себе какое-то животное. Мне это не нравится. То есть я хочу контролировать действительность вокруг, а на войне редко можешь ее контролировать. Война — это большой хаос. И он меня разрушает, скажем так. А для кого-то он наоборот — катализатор, который раскрывает лучшие качества. Я воевать не люблю. Однако понимаю, что есть ответственность перед собой, перед людьми, перед семьей, поэтому приходится делать то, что тебе не нравится. К сожалению.

Вторую часть интервью с писателем Артемом Чехом читайте в ближайшее время.

Читайте также: «Судить будут проигравших войну. Это нужно четко осознать украинскому военно-политическому руководству», — Роман Цимбалюк

878

Читайте нас в Facebook