«Война закончится не какими-то громкими взрывами. Однажды россияне просто уйдут», — капеллан Василий Иванюк

— Отец Василий, как и почему священник становится капелланом? Какой путь он проходит для этого?

— Начну немного с истории, чтобы ваши читатели поняли суть капелланства, потому что многие в обществе не понимают, что это такое.

В 371 году во французский город Амьен заехал отдел римского войска. У ворот молодой офицер римской когорты по имени Мартин встретил нищего. Была сырая дождливая погода. Этот нищий очень замерз. Мартин хотел дать ему деньги, но не нашел их в кармане. Тогда он слез с коня, снял свой плащ (это для римского войска был обязательный атрибут, в плащ прятались от непогоды, под плащом грелись) и разрубил его мечом. Половину отдал тому нищему, а половину оставил себе. Через некоторое время он покинул военную службу и с единомышленниками офицерами-христианами основал первый монастырь во Франции.

Мартина очень почитают в этой стране, в его честь названы около семи тысяч приходов. А плащ, который он отдал нищему, стал реликвией королевского двора. Во все походы король Франции брал его с собой. Ставили две палатки — одну королевскую, а сбоку палатку, в которой хранили ту святыню.

В переводе с латинского плащ — это капа. А шатер, или палатка по-нашему, — капелло. Понятно, что нужен был кто-то, кто отвечал бы за эту реликвию. Для этого назначали капеллана — священника римского двора. С тех пор капеллан при войске всегда хранит святое. Святое для всех людей — их души. Во всех армиях мира, соблюдающих христианские догмы, обязательно есть священник, отвечающий за святость душ солдат. Поэтому мы сейчас в войсках.

Есть капелланство военное, тюремное, медицинское, студенческое. Когда-то богатые люди могли позволить себе держать капеллана для своей семьи. Но все сводится к одному: капеллан заботится о святости человека, который дается ему на сопровождение.

Если в 2014 году мы ездили на фронт как волонтеры, то сейчас все формальности соблюдены. Капелланы стали офицерами Вооруженных Сил Украины.

Читайте также: «Мечтаю после войны поступить в консерваторию», — боец с позывным «Космос»

— Как вы оказались на Донбассе?

— В юности я учился в лесотехническом техникуме, потом служил в советской армии, учился в Ленинградской лесотехнической академии, позже в Ивано-Франковском теологически-катехитическом духовном институте.

К тому времени греко-католическая церковь уже вышла из подполья. В 1992 году заехал в Донецкую область как миссионер. Потому что из села на Львовщине, откуда я родом, было много подпольных священников, и один из них пригласил нас, молодых коллег, на служение в Донецкой области людям, которые были в 1951 году переселены туда в результате операции «Висла».

Когда я приехал, нам без проблем выделяли земельные участки. В селах Раздоловка, Звановка, Верхнекаменское Артемовского (сейчас Бахмутского) района, куда мы приехали впервые, было подавляющее большинство именно переселенцев. Поэтому, когда они заявили о желании иметь свою церковь, там какого-то особого противостояния не было. Когда массово начали строить церкви московского патриархата, мы уже там работали лет десять, наверное.

Что касается языка, то мне было комфортно. Потому что тогда еще жили люди, родившиеся в 1930—1940-х на западе Украины. Они все разговаривали именно по-украински, помнили веру, культуру, все национальные и религиозные праздники отмечали согласно прадедовским обычаям, знали много повстанческих песен и пели их постоянно, несмотря на прессинг советской власти. На Рождество у нас ходили с вертепами. Люди прославляли рожденного Христа, и им это сходило с рук в то время. То есть люди не теряли ни веры, ни связи со своими народными корнями. Будем так говорить, что они просто уперлись, и это было такое их сопротивление.

Даже разговаривали на бойковском языке, на котором в горах говорят. Я сам бойко по происхождению. Мы с родственниками создали словарь бойковского говора, там 6 457 слов, встречающихся только у нас. А самая большая проблема была перейти с церковнославянского языка богослужения на украинский.

Какой-то агрессии по отношению к нам не было. Однако когда зашел московский патриархат, они уже начали накручивать в обществе эти антиуниатские настроения. Но на самом деле за эти 32 года какого-то конкретного серьезного прессинга я не почувствовал. Может, потому, что у меня такой характер, что я не обращаю внимания на трудности и на то, кто что говорит, а просто делаю свою работу.

Читайте также: «Некоторые уже воспринимают войну, как песок в постельном белье, который мешает спать и спокойно жить», — писатель Артем Чех

— Почему у вас позывной «Справжній»?

— Я его получил в 2015 году уже на войне. Потому что стараюсь быть настоящим. Если я дома, значит, я отец и муж для жены. Никогда домой не приношу работу. На работе (я являюсь директором благотворительного фонда «Каритас») ни о чем не говорю, кроме работы. Если я в армии, то туда не приношу своих переживаний, потому что там я являюсь капелланом. То есть нужно отделять мух от котлет. И это мне удается, что очень хорошо. Если ты правильно упорядочишь свою жизнь, то при всей занятости у тебя еще остается время на себя, чтобы что-то почитать и так далее. Каждому Бог дает ровно столько времени, чтобы ему хватило совершить все дела на земле. Но большинство людей, к сожалению, не умеют распорядиться временем.

А теперь об эпизоде с позывным. Когда в одном из выходов возникла необходимость, даже не возможность, взять в руки оружие, я его не взял. Потому что понимаю, что я священник, а не комбатант, а оружие для священника — нехорошо. Я мог работать с оружием, потому что у меня есть какая-то базовая подготовка. Но после внутренней борьбы этого не сделал. Не потому, что меня могут убить и застать с автоматом в руках. Могут потом на тело положить автомат и сделать какие-то фейковые репортажи. Это не проблема.

Я не надеялся, что мы выберемся оттуда живыми. Думал: хоть перед Богом буду чист, когда встану перед Ним, не взявший оружие и не испортивший свою священническую репутацию. Потом спросил ребят о том, что с нами произошло. Один меня обнял и сказал, цитирую языком оригинала: «Не парься, батюшка, ты настоящий». Стараюсь быть настоящим. Это мое жизненное кредо.

Должен сказать, что в нашем постсоветском обществе говорить, что военные начнут доверять священнику сразу из-за того, что он священник, не приходится. Потому что военные — это достаточно специфическая часть общества. Это срез общества.

Читайте также: «Все, кто зарабатывает на войне, хуже россиян», — бывший мэр Умани Александр Цебрий, воюющий на «нуле»

В армии, извините, не все так гладко и не все верующие. Понятно, что там есть представители разных конфессий, а многие себя позиционируют как внеконфессиональный, или неверующий, или «верю где-то в душе». Кроме того, учтите, что в военной среде повышен уровень агрессии. Наиболее агрессивная, само собой, тюремная среда, а на втором месте стоит армия. Это связано с применением оружия, с кровопролитием и с постоянным риском потерять здоровье или жизнь.

Поэтому специфика служения капеллана состоит в том, чтобы его признали своим. После слов «не парься, батюшка, ты настоящий» я уже мог спокойно в подразделении подходить к любой группе людей и начинать с ними беседу. Знал, что на агрессию не нарвусь.

Плюс к тому я ж еще прыгнул с парашютом. В десантном подразделении ты недодесантник, пока не прыгал. Тебе немножко не подходит носить берет. И когда капеллан в 53 года сигает вместе со всеми с высоты 800 метров, хотя никто не заставлял, это, разумеется, сразу поднимает его рейтинг.

В армии очень не любят, когда что-то делается ради какого-то пиара. «Я прыгну», «да я с вами в огонь и воду» — все, сразу могут вычеркнуть.

— Такая работа очень сложная. Были раздумья, стоит ли ею заниматься?

— Понятно, что да. Но я до декабря 2014 служил и даже не знал, что я капеллан. Просто ездил по подразделениям к ребятам, постоянно что-то делал. И духовные дела и помогал как волонтер. Был всегда в курсе происходящего. Но уже капелланское служение — такое, как я потом принял, это совсем другое, потому что оно уже тебя ограничивает одним подразделением. То есть если я раньше мог мотаться по всей линии фронта, был повсюду узнаваем, то уже после того, как я зашел в бригаду, мои руки немножко укоротились, потому что должен акцентировать свое внимание именно на своем подразделении. С одной стороны, это хорошо, с другой — оно ограничило мое передвижение и общение.

Начинал я знакомство с 93-й бригады, потом была 30-я, теперь уже 81-я десантно-штурмовая, с которой я по сегодняшний день.

Читайте также: «У нас ощущение холодного упрямства от безысходности», — боец с позывным «Душегуб», два года воюющий на «нуле»

— У вас есть офицерское звание?

— Нас эти все годы готовили к тому. Мы были штатные, но стоял вопрос, чтобы ввести именно капелланов-офицеров. Мы не знали, какая будет принята система — канадская или европейская. По-канадски, когда священники заходят в армию, они получают первое звание — капитан. Мы учились в Академии Сухопутных войск, где было специально создано много курсов, получали сертификаты. Каждый сертификат добавлял нам рейтинг в будущем служении в Вооруженных Силах.

Я получил три сертификата и мог бы стать старшим офицером. Но затем был принят закон, что все капелланы, независимо от уровня, где они находятся, тактического или стратегического, приступили к служению с наименьшего офицерского звания младший лейтенант. Это было приемлемо для молодых священников. Я же, поразмыслив хорошо, обратился к своему епископу, потому что я человек зависимый от своей церкви и руководства. Сказал, что мне предлагали достаточно серьезную должность в Вооруженных Силах Украины. А епископ сказал: «Ты в паспорт посмотри. Стоит ли тебе этим заниматься? Ты нам нужен. Кто „Каритас“ будет вести и массу приходов в Донецкой области?» Поэтому я принял решение уволиться и остаться главным капелланом экзархата. Все равно я с армией не порвал отношения.

— У священников вообще другой взгляд на события, на человеческую жизнь, на смерть. Однако не могу не спросить, какие картинки вы будете помнить всегда?

— Не знаю. Должен найти девочку из Песок. Ей лет шесть было. Я подхватил ее на руки и выносил из дома. В это время работал миномет. Хотел ее как-то закрыть собой, но, с другой стороны, понимал, что мина может и впереди нас упасть, и тогда она для меня стала бы щитом. Это было очень страшно. Я этого ребенка передал на БМП, его подхватили ребята. Что дальше, не знаю, потому что я побежал. Приблизительно знаю, где этот дом. После войны думаю поехать туда.

А так, знаете, война, к сожалению, ужесточает людей. Я помню всех погибших побратимов и друзей. Не удаляю их номера из телефона. Придет время — объеду и проведаю всех. Пока не знаю, как это будет выглядеть, но знаю, что буду работать над памятью своих друзей.

Читайте также: «Здесь действительно мужики с железными яйцами», — главный сержант 118-й отдельной механизированной бригады, которая стоит в Роботино

— Религия учит нас любви к Богу, к людям, к стремлению делать хорошие дела. Сейчас наши защитники вынуждены убивать. Убивать врага — это святое. Однако это не может не отражаться на душе.

— Не могу вам четко ответить, потому что я не вооруженный человек. Но один мудрый человек сказал: «Мы убиваем врагов не потому, что их ненавидим, а потому, что любим того, кого защищаем».

Не знаю, как я относился бы. Понятно, что любая война противится Божьим законам. Но у меня есть семья. И мне не все равно, что будет в случае, если кто-то их захочет обидеть. Поэтому ничего удивительного нет, что моя семья восприняла войну как долг защищать своих. У меня сын и зять на фронте. Как-то так.

Я с 2014 года в Вооруженных силах. И не видел здесь ненависти и агрессии. Это больше всего подкупает меня в наших воинах. Они остаются людьми даже после того, что с ними и в плену вытворяют, и на поле боя. Это просто нечто. Это заставляет меня находиться рядом с этими людьми. Они даже этого не подозревают, но они обычные верующие люди, которые просто делают свою работу. И хотят, чтобы это поскорее закончилось. А для этого они должны работать качественно. Ни разу не слышал высказываний «мы пойдем сейчас и всех убьем». Они говорят «за работу», «пойду поработаю», «надо отработать там-то». Он солдат, он работает. Это тоже настоящесть.

— В начале вторжения спросила одного военного, которого очень уважаю: «Что спасет Украину?» Он ответил: «Бог спасет». Почему Бог допустил такое испытание для нас? У вас есть ответ?

— Честно — нет. Могу разве что немного фантазировать или как-то посмотреть на предыдущую историю Украины. Бог нам давал достаточно много шансов на то, чтобы мы стали процветающей страной, добрым народом и тому подобное. Но мы всегда упускали эти возможности.

Я хорошо учил историю, поэтому должен сказать, что и сейчас мы не воспользовались шансом, который нам Бог подарил. Мы в 1991-м вышли бескровно из советского монстра. Однако сразу отдали власть олигархам, бросили свое государство на произвол судьбы, раздали земельные паи. Мы сами создали из компартийной элиты олигархическую. И теперь уже должны жить по принципу «танцуй, враже, як пан скаже».

Поэтому думаю, что наш народ еще не созрел для чего-то великого — быть каким-то лидером среди других народов. Мы имеем на то все — и право, и знания, мы очень трудолюбивы. Но нам не дает вырваться из нашей скорлупы то, что сотнями лет вбивалось нам в голову, — что мы сами ничего не стоим, что кто-то нам должен что-то подсказывать. Мы до сих пор слушаем какие-то указы, но сами ничего не хотим делать. Это меня, например, удручает, потому что я привык принимать решения и нести за них ответственность, и никогда не спихну ее на другого человека. Я уже сбросил эти путы рабства.

Кто помог сбросить? Бог. Если кто-то думает, что Бог — это постоянные посты, молитвы, стояние на коленях, это немного неправда. Это моя благодарность Богу, когда я пощусь, когда встаю на колени и молюсь, или когда какую-то благодарность Богу приношу, за то, что Он мне дает и что дал. На самом деле религия дает свободу. Мы сами себе создаем определенные ограничения, чтобы хоть каким-то образом показать нашу благодарность Богу за то, что Он для нас сделал. Вот и все.

Да, идет война. Все, что нас не убивает, делает нас сильнее. Война убивает. Но мы становимся и сильнее. Мы уже не такие, какими были до войны. Для меня невозможно сейчас говорить о взятках. Я не могу сейчас думать о том, чтобы кого-то устроить, где-то искать какие-то связи. Я хочу жить в другой стране. И работаю для этого. И хочу, чтобы все работали.

Читайте также: «Я видел такой героизм, что Голливуду и не снилось», — полковник Нацгвардии

— Каким наше общество выйдет из этой истории? Более закаленным или, наоборот, потеряет что-то важное именно в духовном плане из-за войны?

— Не хочу, знаете ли, заглаживать и говорить, что все будет хорошо. Будет так, как мы себе создадим. Но надо уже начинать считать эти риски. Закончится война, нас ждут большие волны миграции. А это тоже большое испытание и для экономики, и нас на человечность — да на все, что хотите. Хлынут назад люди, выехавшие в результате войны. Они будут возвращаться в свои пошарпанные дома, будут реально выживать. Но они будут роднее друг другу, потому что им придется делиться друг с другом чем-то. Их будет объединять что? Любовь к своему городу или селу.

Не надо забывать, что появятся из-за границы уклонисты, которые во время войны могли быть с народом, но сбежали. И они захотят также как-то самоутвердиться в обществе и доказывать на каждом шагу «я помогал, я дал сто евро, я дал тысячу евро». А те, кто здесь под бомбами сидит, скажут «лучше бы ты сюда не возвращался». Будут конфликтные ситуации.

К тому же вернется почти миллион солдат. Конечно, не все воюют. Пусть минимум 300 тысяч имеют опыт боевых действий. Они вернутся домой с поломанной жизнью, поломанной психикой, поломанными семейными узами. Поверьте мне, что разводов будет очень много. И сейчас уже есть. И суициды, к сожалению, будут. Нам придется с этим всем столкнуться.

Что касается наших ветеранов. Они вернутся, а общество не будет готово их принять, а они — принять правила игры общества. И будут конфликтные ситуации в семьях, на работе — да повсюду. И сразу появятся какие-то лидеры, которые начнут ребят разводить. Одних потянут в политику, других купят, еще других посадят за решетку, еще других — подставят, еще других — подсадят на стаканчик.

Нам придется это пережить. И мы переживем. Кто пережил 1990-е, переживет точно.

Что может спасти нас от всего? Что можно сделать? Здесь должна быть хорошая политика государства. Должен быть лидер государства. И здесь все снова реально зависит от нас. Мы будем голосовать думая или по приколу? Мы можем навести порядок внутри или через пару лет еще иметь какую-то войну с кем-то? Для того чтобы в обществе не было каких-то качелей, нужно дать людям работу. Это будет в основном восстановление. И все зависит от того, на что мы будем напирать. Если на восстановление, то вернемся в совок — просто строить хрущевки, потому что нам негде жить. У власти должно быть понимание, что мы живем в XXI веке, который диктует свои условия развития технологий. Именно на этом нужно будет акцентировать внимание государства и общества. Потому что стройка стройкой, но должны быть люди, которые будут зарабатывать деньги на стройку. А сейчас это делается исключительно через технологии.

Читайте также: «Мы травмированы этой войной люди, поэтому самое главное — отцепиться от себя и от других», — Дмитрий Золотухин

— До этих проблем нам еще далеко.

— А я, простите, уже живу послевоенным временем. Уже сейчас думаю, как организовать бизнес для ветеранов. Я это прошел в Донецкой области между 2015-м и 2022 годами. У нас были успешные проекты с Министерством ветеранов. И местная власть, слава Богу, пошла нам навстречу. Мы приступили к очень серьезной работе. Ветеранов привлекать надо, а не жалеть ни в коем случае. Ветеран — человек военный, он привык выполнять приказы, привык к трудностям. Ему нужно сразу сказать: «Брат, никто, кроме тебя, здесь не справится. Вставай, управляй, делай». Не дай Бог их оставить один на один с их мыслями.

— Выдержим ли мы весь этот ужас?

— Вот же ж и стоит вопрос. Кто выдержит до конца, тот и спасется. Вспомните Майдан. Надо признать, что тогда Янукович все-таки победил. Постреляли множество людей. Остальные были растеряны. Сколько их осталось на Майдане? Не так уж и много. Будто бы один из революционеров крикнул «идем на штурм». Что это было? Призыв к восстанию или какое-то отчаяние? Неизвестно. И повлияли ли именно эти слова на Януковича? Но он сбежал. И все его приспешники тоже.

Помните, насколько все было накручено до этого? А утром мы проснулись — вау, никого нет. Милицейские щиты брошены, каски брошены. Все куда-то убежали. Кто куда. Общество потеряно полностью. А что дальше делать? Президента нет. Начали немного собираться депутаты. И сразу устроили разборки между собой за власть.

Сейчас мы однозначно опираемся на ВСУ. Армия — это очень красиво и мощно. Но стреляет солдат, а стрелы носит Бог. И победу в бою дает Бог. Так прописано. У нас долгая ночь. Это война. Однако знаем, что перед рассветом еще больше сгущается тьма. Вот что сейчас происходит. Мне кажется, что все должно вот-вот прерваться. Явно не в пользу врага.

Мы сохраним государство. У нас нет иного выбора. Просто единственное, чтобы это государство было для нас таким, в котором хотелось бы продолжать жить. Должны признать, что многое будет зависеть в будущем от того, чтобы мы научились на ошибках именно строительства государственности.

Что касается ненависти к врагу, это понятно. Но вот если какая-нибудь дальняя родственница из россии выйдет на связь и скажет: «Слушай, а я не знала правды. Вот мне влили это все в уши. Я поверила. Прости меня». И что дальше?

— Это очень сложный вопрос. Не готова ответить на него.

— Я знаю. Потому и задал. Вот сразу встанет вопрос: мы люди или орки? Ибо только человек способен прощать. Не забывать, а прощать. Я не говорю о христианстве сейчас.

Мы действительно сражаемся с какими-то орками. Имеют человеческий облик, а внутри непонятно что. Хотя знаете, я служил в армии, учился в Ленинграде. Они такие простаки, такие добряки, с ними очень легко. Он тебе в глаза скажет, что он думает. И это подкупало всегда. Простой вопрос: где берется эта животная жестокость? Тут уже загадка «русской души».

Читайте также: «Мы вытащим весь пепел из кремлевской стены и сровняем мавзолей с землей», — заместитель командира легиона «Свобода россии»

— Вы хорошо знаете Донбасс. Всегда говорила, что Донбасс и Крым — это Украина. Но сейчас, глядя на происходящий там шабаш, уже не уверена, что его надо возвращать.

— Расскажу об одном эпизоде. В 2014 году Краматорск был четыре месяца под оккупацией. После освобождения, когда туда зашла наша армия, в СБУ было написано заоблачное количество доносов за коллаборационную деятельность. Это в городе, где 200 тысяч населения. Писали на соседей, на коллег, на тех, кто носил оккупантам еду, кто поддерживал их, кто бегал с российскими флагами. Вот стояли на блокпостах вместе Ваня и Петя, клялись в верности путину. Затем написали друг на друга. Когда разбирали эти кляузы, ребята из СБУ умирали от смеха. Говорили, что «это нечто уникальное».

Будем иметь полмиллиона доносов, когда вернемся на Донбасс. Учительницы будут строчить друг на друга. Будут рассказывать, что их заставили. Лучшим аргументом будет «вы нас бросили», «мы же готовы были защищаться, у нас не было власти».

— «Мы за мир во всем мире. Мы не за тех, не за этих». Я этого наслушалась в 2014 году.

— Само собой. «Жить и работать надо было».

Это мы переживем 100%. Но наша Украина очень хорошая ненька. Позволит выборы там провести, голосовать за местных коллаборантов и тому подобное. Мой жизненный опыт подсказывает, что так и произойдет. Хотя в других странах такого не было. Потому что были наказаны преступники и поражены в правах коллаборанты.

Одно время, еще до полномасштабного вторжения, я участвовал в обсуждении темы, что делать после завершения оккупации. У нас были разговоры на уровне областной администрации. И пришли к выводу, что после армии первые туда зайдут такие гуманитарные миссии, как наш «Каритас», которые будут отрабатывать тех людей и сбивать агрессию, потому что их мечты по поводу россии рухнут. А когда их агрессия пройдет и желудок даст о себе знать, они пойдут на попятную. В результате будет какое-то другое общение. Власть туда сразу возвращать нельзя, сначала будут комендатуры и т. д.

Читайте также: «Мы заходим в век очень серьезного силового противостояния в мире», — Роман Безсмертный

— Вы постоянно общаетесь с военными. Какой у них настрой?

— Они просто упорно делают свою работу. Уперто стоят, и все. Понимают, что если они сломаются, если их не станет, то дальше россиян уже никто не остановит. Потому каждый максимально отдается на своем участке.

Я не слышал, чтобы они жаловались. Однако если они раньше еще могли выкрикивать в сторону командиров, что они и такие, и сякие, и пересякие, то сейчас замолчали. Это, мне кажется, немного нехорошо. Лучше, чтобы эмоции выплескивались.

Период неуверенности и отчаяния был после смены руководства ВСУ и перезагрузки на многих звеньях. К сожалению, людям не объяснили, зачем это делают. Было немного непонятно. Но сейчас втянулись и работают. Когда спрашиваю зятя и сына: «Как твои дела?», отвечают: «Нормально, работаем». Я никогда от них не слышал каких-либо подробностей. Как и от меня никто не слышит ничего.

«Просто делаем свою работу». Все в руки Божии отдали, потому что Бог действительно спасет. Но видите, какой вопрос. Бог не пользуется оружием. Ни HIMARS, ни F-16.

Возьмем историю израильского народа, о чем в Библии написано. «Сколько, Иуда, имеешь войска?» — «20 тысяч против 100-тысячного вражеского». — «Так это слишком много. Отпусти всех женатых и кто один сын у родителей. Ибо за тебя буду воевать я, Бог твой». — «Отпустил». — «Сколько осталось у тебя?» — «Семь тысяч». — «Слишком много. Веди всех пить воду. И смотри, кто как пьет. Кто лакает, захлебывается, а кто рукой черпает. Отпусти лакающих и останься с теми, которые будут моим орудием для того, чтобы разгромить врагов». Чтобы люди не могли рассказать, что они гениально спланировали и провели операцию, которая привела к серьезной большой победе.

Так Бог таки покинул Украину или Он с нами? Вспомним Славянск, Краматорск, Дружковку в 2014 году. Россиян не так просто было выбить оттуда. Но однажды ночью что-то с ними произошло, и они побежали из нашей конгломерации, которую захватили, там укрепились и это уже было их. Какой укрепрайон в Дружковке выстроили — это просто что-то, все было залито бетоном. Но видите, военные стратеги рассчитывали, сколько им нужно будет биться за тот укрепрайон, а биться не пришлось. Ни одного выстрела там не было. Потому что что-то их там испугало, и они ушли. Рассказывают, что удирали даже пешком в панике.

То же с этой войной. Она закончится не какими-то громкими взрывами. Однажды россияне просто уйдут.

Читайте также: «Если Украина проиграет эту войну, нам устроят геноцид. Причем резать будут всех», — военный аналитик Петр Черник

6295

Читайте нас в Facebook