ПОИСК
Интервью

«Жаль будет, если мы все здесь просто погибнем», — журналист Евгений Спирин, который служит санитаром в стабпункте

12:20 22 января 2025
Евгений Спирин

Талантливого журналиста и писателя Евгения Спирина называют украинским Ремарком. И это вполне обоснованно. Почитайте его посты и стихи в Facebook, книгу «Морг», дневники «Стаб», тексты о Буче, где он участвовал в эксгумации и идентификации останков. Если сможете после этого дышать, вы железный человек.

Евгений родился и вырос в Луганске. В 2012 году окончил философский факультет Восточноукраинского национального университета имени Даля и поступил в аспирантуру. Однако защитить кандидатскую не успел, потому что началась война. В Киеве работал на сайте «Обозреватель», на «Радио Свобода», «Суспільному» и «Громадському», возглавлял сайт «Бабель». В марте 2023 года вступил в ряды Нацгвардии. В настоящее время солдат Спирин служит в медицинской роте одной из бригад НГУ.

Вот только один его текст о войне:

«Война — это жетоны в полях, намотанные на уголь, где остались только ногти. Это руки, повисшие на кустах после сбросов и минометов. Это развороченные кишечники, оторванное лицо, салфетки и футболки в крови, когда зеленое становится красным. Это пальцы, которые отпадают в последний момент, когда ты хотел бы подержать за руку.

«Держись, друг, держись», — говоришь это, и пальцы уже в твоей ладони, отдельно от тела, которое лучами упирается в Северное небо. Но и похуже. Просто пакет с кучей пепла. И жетон. И это повезло, потому что пепел похоронят, родные выдохнут, свыкнутся с этой болью, каждый год будут вспоминать.

А те, кто там? Среди полей и лесов, редких рек и болот остался жетонами на костях. Тысячи, тысячи. Представьте этот поселок, в котором живут только мертвые? Поселок и поселки, жетоны жителей которых никто так и не смог найти".

Перед разговором я очень волновалась. Что можно спрашивать у человека без кожи, как точно написала о Спирине Леся Литвинова? Любые слова казались фальшивыми, а эмоции — лишними. Однако еще раз убедилась, что Евгений настоящий и что у него очень большое сердце.

«Меня немножко бесит фраза „гибнет цвет нации“. Здесь гибнут все»

— Евгений, вы работаете в стабилизационном пункте на Харьковском направлении. Стабпункт — это круглосуточный конвейер. В первые дни вы написали: «Все, что было позади меня, все эти морги и прочее, это просто детские оплеухи от судьбы. Все это неважно. А тут просто один нескончаемый поток. Крики боли, кровь и оторванные конечности. Сутки за сутками. Час за часом. Ад для сентиментального дурачка, который думал запомнить все имена, а на вторые сутки запутался в номерах». Как это можно выдержать?

— Ну, смотрите. Это как бы работа. Врачи и в мирной жизни имеют дело с онкобольными, травмированными, неизлечимыми. Всегда так было, не только на войне. Кто-то работает на заводе, кто-то в офисе, а кто-то в больнице. Люди как-то выбирают, кем хотят стать.

У нас все происходит следующим образом. Сначала команда эвака, если это безопасно, забирает человека непосредственно с того места, где он получил травму, условно из окопа. Бывает, что у эвака нет возможности это сделать. Например, когда идут какие-то штурмовые действия, люди могут пять-шесть дней без еды и воды ждать эвака, потому что это очень опасный участок — кто туда поедет, тот там и останется. Потому что висят дроны, работает артиллерия и все остальное. Это граница с россией. Здесь боевые действия не прекращаются. То они давят, то мы — и так по кругу. Ты пошлешь эвак и угробишь его вместе с раненым. И вот люди с оторванными пальцами находят какие-то овраги, там лежат в грязи, мерзнут, терпят боль и ждут, пока их не найдут или не зафиксируют дроном.

РЕКЛАМА

Потом их привозят к нам на стабпункт. Это ближайшая к «нулю» точка, где можно оказать какую-то помощь.

Травмы разные, конечно. Бывает нога оторванная, а бывает, к примеру, контузия. Это тоже серьезная штука. Потому что человека тошнит, он дезориентирован, у него есть оружие, что в данной ситуации не очень ок.

РЕКЛАМА

На стабпункте работает группа врачей — анестезиолог, хирург, терапевт, лор, плюс средний и младший персонал. Я санитар. То есть делаю все, что можно делать, не имея медицинского образования, и на что желательно, чтобы врачи не тратили свои силы. Что-то подаю, заматываю, лью йод, мою, убираю, срезаю одежду, одеваю. Эти люди в крови, в земле, в глине. Их нужно немного помыть, дать чистую одежду после всех манипуляций, сложить их вещи в пакет, который с ними потом едет в госпиталь.

В нашем стабе много работников, то есть мы можем как-то распределять обязанности, что я считаю большой роскошью. Поскольку на некоторых стабах, особенно в Сумской области, бывает так, что три человека занимаются всем. У нас, слава Богу, все укомплектовано, поэтому мы действуем очень быстро. Наш конвейер похож на «Формулу-1». Там подъехала машина, ей мгновенно сменили все колеса, почистили и отправили дальше. Здесь та же история. Привозят раненого, на него уходит где-то 20−25 минут в зависимости от тяжести травмы.

Иногда ты видишь — там точно будет ампутация. Но мы не ампутируем, хотя у нас хорошие специалисты. Потому что на это нет времени. Привезут еще десять раненых, они не будут ждать. К примеру, на днях был боец, наступивший на мину. У него оторвана стопа. Что здесь можно сделать? Как-то чуть-чуть пообрезать то, что оторвало, зашить, замотать и отправить в харьковский госпиталь. Там в спокойных условиях хирурги уже сформируют культю под протез, чтобы этот человек потом мог ходить.

РЕКЛАМА

То есть мы должны стабилизировать человека, чтобы его можно было отвезти в госпиталь, и там пусть с ним разбираются.

«Наш конвейер похож на «Формулу-1». Там подъехала машина, ей мгновенно заменили все колеса, почистили и отправили дальше. Здесь та же история», - рассказал Евгений Спирин

Очень важная задача стабика — правильно заполнить форму ранения: какой вид, где это произошло, в каком состоянии человек, какие ему давали лекарства. Потому что без этого первоначального документа потом невозможно получить выплаты от государства.

Наши пациенты делятся на три условные группы: «зеленые» — это легкие ранения, когда люди сами ходят; «желтые» — которые, может быть, и не ходят, но в сознании; «красные» — это совсем уж плохие. Бывает, что их везет в госпиталь не эвак, а реанимобиль. Потому что по дороге может произойти что угодно, пациент может начать отъезжать и перетекать из «красного» в «черный», что означает, что он умрет.

У нас все доезжают, по крайней мере, никто не умирает ни на ремках, ни в стабе. Недавно был сложный случай с очень сильным ранением в голову. Но парня зашили, сейчас он лечится, все у него будет хорошо.

Читайте также: «Мальчик нам говорит: „Отец вернется с войны и купит мне велосипед“, а тело отца лежит где-то рядом в пакете», — журналист Евгений Спирин

— К этому бесконечному потоку горя, ранений, счастья жизни и радости спасения, как вы написали, можно привыкнуть?

— Что значит привыкнуть? Ну, вот ты молодец — помог, спас кого-то. Не спас — что ты поделаешь? Не обращать внимания на других? Плакать каждый раз?

— Плачете?

— Конечно. Бывают такие ситуации, когда врачи тоже не выдерживают, потому что ты делал-делал, а ничего не помогло. Все же живые люди.

Смотрю на анестезиологов, например. Вот у человека нет полноги, и он кричит. Анестезиолог говорит: «Да тихо, сейчас поставлю укол, жди». А он еще больше кричит. Если реагировать и поддаваться эмоциям, то никого не вылечишь.

Еще нужно понять, что пациенты очень капризные, если честно. Потому что уже привезли, я жив, так «помогайте мне все». И начинается «ты мне туда не коли, а тут мне больно». Ему говорят: «У тебя нет вен, надо делать под ключицу». А он: «Нет-нет-нет, я знаю, что у меня вены есть». Иногда ему просто говорят: «Закрой рот и терпи». А он начинает умничать и рассказывать, что он все знает. В обычной больнице тоже такое. Любой пациент лучше тебя расскажет, что у него не так. Это классика.

А вообще для меня стабпункт — это чисто антропологическая история, потому что записываю все, что вижу. Привык записывать, потому и записываю.

"День, ночь, день, ночь, день, ночь, цифры на доске, ряды коробок, ведра пеленок. Загляни себе в глаза, они больше не удивляются. Шестидесятые сутки рядом с сильнейшими из людей", - написал о буднях стабпункта Евгений Спирин

— Какие трансформации происходят с человеком в таких чрезвычайных и сверхсложных обстоятельствах? Некоторые писатели говорят, что на фронте хороший человек становится лучше, плохой — хуже. Как перемалывает человека война?

— Все по-разному происходит. Есть, например, те, кто ощущает себя на своем месте. Им здесь лучше. Хотя не могу сказать, что им все это нравится. Бывают люди, у которых просто едет крыша, они пытаются кого-то убить, поэтому у них забирают оружие и отправляют лечиться в психушку. Это я не о своем подразделении, но мы много общаемся с ранеными, с ребятами из других бригад. Кто-то играет в казино онлайн, оттого что хочется что-то делать, а не только воевать.

Поэтому сказать, что есть некий универсальный код, что происходит с человеком, невозможно. Все зависит от того, насколько он сформирован и подготовлен к подобным испытаниям. Можно, как историк Грицак или еще кто-то, цитировать затертые страницы о том, что в концлагере не умерли те, кто думал, что это надолго. Это очень классно. Но реально так не бывает. Конечно, люди устают и хотят нормальной жизни. А ее нет. И не будет.

Многие говорят: «Мне ничего не надо, я уже пожил». Это работает их защитный механизм.

Вот ты понимаешь, что когда ты был военным журналистом, ты мог поехать на Донбасс, пожить там с пацанами, попасть под обстрелы, поснимать. А потом возвращался в Киев, ходил в уютную редакцию, пил кофе, спал с девушкой. И все у тебя было хорошо. Потом снова уехал на пять дней и вернулся. А в таких условиях ты не можешь никуда вернуться. Вот у тебя есть 20 человек, которых ты видишь каждый день. И 300 квадратных метров, за которые тебе не позволено выходить. Плюс постоянно что-то падает на голову. Особенно если ты непосредственно в окопах. Что у тебя может быть в голове за полгода? Никакой трансформации там не происходит, кроме того, что все очень хотят домой. И всё.

Героически можно воевать в Twitter и Facebook и рассказывать, что мы дойдем до границ 1991 года. Но, по моему опыту, понос в штанах после первого взрыва КАБа обеспечен всем воякам, заверяющим о возвращении границ и всего прочего. Потому что реалии немного отличаются от мечтаний.

Что для меня было важно? Не надо думать, что война выглядит как плакатная пропагандистская обертка на телевидении. Здесь не все герои, не все двухметровые великаны с голубыми глазами. Есть люди, вышедшие из тюрьмы, например. И некоторые подразделения состоят из таких людей, которые ведут себя соответственно. И это не делает их плохими. Они защищают Украину.

Меня немножко бесит фраза «гибнет цвет нации». Здесь гибнут все. И это плохо. Потому что, когда люди гибнут, это плохо. Для меня нет разницы — это цвет нации погиб или человек, который вчера сидел за решеткой. Оба воевали бок о бок.

Не нужно никого идеализировать. Они все герои, потому что дают отпор врагу. Но если вы их представляете, как в телевизоре, то это далеко не так. У всех свои недостатки. Кто-то пьет, кто-то играет в казино, кто-то еще что-то делает. Как бы это ни скрывали, это будет, потому что человек есть человек. У любого есть какие-то слабости.

Моя любимая цитата последних дней, когда человек спросил: «Как я из программиста превратился в убийцу и мне это нравится?» То есть вчера он ходил в офис в Киеве, а теперь сидит и бросает дронами бомбы на русню, у них отрывает головы, а он ловит от этого кайф. Это тоже не значит, что он, вернувшись в Киев, забудет все, что здесь было. Хотя, может, и забудет.

По моему очень скромному мнению, все зависит от уровня образования, от моральной подготовки и т. д. Если человек знает, что бывает так, так, а еще и так, он немного спокойнее все воспринимает. А когда люди не очень, скажем, далекие, они быстро переходят какую-то грань в голове. Поскольку не понимают, что с ними происходит.

Здесь настолько все разные, что выявить какие-то средние показатели невозможно.

Читайте также: «Я в Днепре до войны никогда не был, а сейчас этот город знаю по моргам»: как ищут пропавших без вести

«Чем ближе к линии боестолкновения, тем меньше ты думаешь, что будет, когда война закончится»

— Процитирую вас: «Холод, грязь, безысходность, КАБы, сбросы и понимание, что уже ничего и никогда не будет, — здесь добивают людей. Но ко всему этому их добивает одиночество».

— Это правда. Поверьте мне, вы не хотели бы с этими людьми в мирной жизни пересекаться. И не потому, что они плохие. Они хорошие. Но мы как-то выбираем, с кем общаться и дружить. А тут — куда ты попал, туда и попал. И тебе приходится жить в таком замкнутом социуме, который никто не выбирал ни по интересам, ни по предпочтениям. Просто вот тебе дали, теперь живи. А ведь ты хочешь как-то эффективно работать, тебе приходится выполнять кучу всяких правил, причем иногда вопреки себе. Может, ты этого никогда не делал бы, но сейчас у тебя нет выбора. Вот такие общественные договоры.

Людей может быть рядом хоть сто, но ты при этом будешь чувствовать, что ты один. Во-первых, потому что это ведь не твои люди, не твои родственники. Во-вторых, у многих есть семьи, есть подруги, девушки. Все тоскуют и хотят к семье.

Некоторым нравится такая «романтика», но я ее здесь не вижу. Хотя на самом деле нахожусь в очень шикарных условиях. Я могу мыть ноги, стирать вещи, готовить себе что-нибудь. И при этом не скажу, что это мне все нравится. Более того, никогда в жизни не хотел бы это делать.

Конечно, ты хочешь иметь свои интересы, занятия, хобби, а не, условно, пилить дрова или копать окопы. Вот представьте канаву без перегородок с досками, на которых сидят 30 парней и какают. Они ведь не одинокие. Но ведь для нормального человека это не классно, правда? Поэтому бывает, что некоторые не разговаривают несколько дней, потому что хотят побыть одни.

А так, конечно, можно петь песни о братстве с радио Bayraktar. И это все понятно, потому что не помог ты кому-нибудь, завтра тебе не помогут, а послезавтра оба погибнете. Но это не значит, что все ощущают близость. Это как ты ходишь на работу. Там люди, ты с ними работаешь. И все.

"В этом углу проходят мои лучшие годы как мальчика, а все знают, что у мальчика самые тяжелые годы подростковой жизни - это пока 40 не стукнуло", - шутит Евгений Спирин

— Еще цитата: «Самыми важными становятся мелочи. Наклейка с собакой, рисунок, брелок, домашняя маленькая лампа. Люди создают мир мелочей, за который можно зацепиться».

— Да. У каждого есть свои талисманы, свои вещи, которые приехали с ним. И он тянет их с собой всю войну.

Для меня стало показателем, когда в кармане замурзанной формы истерзанного обломками чувака были пачка сигарет, валидол и пленочная фотография жены 2005 года (дата была написана ручкой на обратной стороне). То есть фотографии 20 лет, а он ее таскал не знаю сколько времени. Мы эту фотку положили в пакет с его документами, она поехала с ним в госпиталь. Человек может потерять автомат, такое бывает. А фотографию не потеряет, потому что знает, что она его держит.

Люди очень устали и истощены. Я же говорю, что классно слоганами махать. А человека взяли и выдернули из жизни, толкнули сюда, засунули в грязь и говорят: «Сиди здесь, пока мы не решим, что тебе нужно возвращаться». А никто не решит. И не решает.

Вот боец находится в 30 километрах от большого города. Ночью даже видит какой-то свет оттуда. Он знает, что туда приедет его жена, и просит: «Мне нужно хоть на трое суток». Он год жену не видел. И не увидит, потому что кому-то просто впадлу его отпустить. Такое отношение к живым людям. И он бросает все и уходит. И я его понимаю.

Читайте также: «Мы отдаем жизнь за будущее наших детей. Однако таких, как мы, уже почти нет. Мы заканчиваемся, к сожалению», — подполковник ГУР Андрей Савенко

Вообще никого в жизни не осуждаю. Даже тех, кто ныкается от мобилизации. Это их право. Я не считаю, что всем нужно быть здесь. Много примеров, когда людей бусифицируют, привозят сюда, они бросают оружие и убегают. Не знаю, это хорошо, что набрали кучу людей, которые ничего не хотят делать, не умеют и не будут, или плохо. Но это отдельная тема. Я вижу здесь тех, кто сознательно пришел сюда и понимает, для чего он здесь. Потому что с кем ни поговори, тот скрывался от жены, когда готовился к мобилизации, тот тайком собирался.

Еще момент. Человека не отпускают, потому что некем менять. Какое правило в армии? Если хочешь в отпуск, найди кого-нибудь вместо себя, чтобы процессы не останавливались. Делопроизводство, например. А свежих людей нет. О каких-то новосозданных бригадах никто ничего не знает. По факту многие подразделения воюют за счет прикомандированных из других подразделений. А потом те уезжают, а свои остаются. Они никуда не девались. И никакого отпуска у них не будет.

Иногда везешь раненого, а он говорит: «От моей роты осталось восемь человек. Всех, с кем я начинал, уже нет». А он до сих пор болтается. Конечно, в нашем подразделении все иначе, потому что медики на войне — это немного отдельная каста. Поэтому говорю только о каких-то абстрактных бригадах.

— О чем люди говорят, когда есть свободное время?

— Точно не о «зачем я здесь оказался» и о какой-то своей высокой миссии. Можно услышать вопрос, а ля «Господи, что я здесь делаю?», но это шутки на секунду. Никто не ведет никаких философских размышлений на тему «я оружие Победы». Всех интересуют очень бытовые вещи — еда, стирка, ремонт одежды, тепло, дрова, вода. Конечно, обсуждение новостей, фильмов, музыки, книг, какие-то анекдоты и воспоминания о семье. То есть обычные разговоры обычных людей.

— По вашим словам, один из популярных видов психотерапии — мечты о том, кто что будет делать после войны.

— Однако чем ближе к линии боестолкновения, чем ближе падает КАБ, тем меньше ты думаешь, что будет, когда закончится война. Потому что пока она не то что не кончается, она прямо в твоем огороде.

Отдельная моя боль — медиаграмотность. Люди здесь не фильтруют, что читают. Многие ведутся на какие-то фейки из TikTok и Telegram-помоек. Поэтому много разговоров о том, кто что продал или купил, о власти, о «может, Трамп что-нибудь сделает» или «будут переговоры». Но это все на бытовом уровне, ничем не отличается от бесед бабушек, сидящих у подъезда. Это точно не о планах.

Из того, что я вижу, это немного фатализма типа «что будет, если КАБ упадет». А что будет? От КАБа не спасает ничего. Он пробивает бетон на четыре этажа. И все такие: «Ну, не спасет. А что поделаешь?» А что они могут сделать?

С будущим такая же история. Однажды я сказал: «Вот люди кофе пьют в Киеве». А мне ответили: «Для того мы здесь, чтобы они там кофе пили. Иначе вообще никто кофе пить не будет». Мне очень понравилась эта фраза.

Читайте также: «Некоторые уже воспринимают войну, как песок в постельном белье, который мешает спать и спокойно жить», — писатель Артем Чех

— Вы классно об этом написали: «Я вместе с врачами сижу в таком месте, что иногда даже не понимаю, это КАБ прилетел, или Луна упала на Землю, потому что грохочет так, что кишки навыворот. И ни я, ни побратимы-посестры никогда не хотели бы, чтобы так было в Киеве или где угодно».

— Здесь нет такого, чтобы кого-то осуждали: «Вот мы здесь гибнем». Нет. Напротив, люди очень спокойно ко всему относятся. Единственное и главное, что всех волнует, и всё, чем здесь живут, — это возвращение в семью.

Однако я встречал людей, которые говорят: «Мне не нужно в тыл, потому что у меня там никого нет». Они не хотят возвращаться с ротации, потому пишут рапорты: «Прошу оставить выполнять боевые задания». Я им немного завидую. Несколько раз думал о том, что если бы у меня не было моего человека, то, в принципе, мне и здесь неплохо. Мы все вместе делаем доброе дело — спасаем людей. А что мне там делать? Но этот фактор, что у тебя есть человек, по которому ты скучаешь настолько, что это просто невыносимо, поэтому иногда лезешь на стену от невозможности встретиться, поговорить, пообниматься, делает тебя уязвимым. С другой стороны, немного помогает, потому что люди стараются быть осторожнее. Они понимают, что нужно возвращаться и что нужно себя сберечь.

На фото то, что осталось от ноги бойца. "Завтра тебя ждет больница, боль, жена, боль, медсестры, боль, палата, боль, антибиотики, боль, капельницы, боль, уколы, боль, странная еда, боль, попытки уйти, боль, терапия, боль, звонки, боль, сигареты, боль", - написал Евгений Спирин

«Мне досадно, что люди стесняются сказать любимым и родным о чувствах»

— Есть два противоположных мнения. Одни военные говорят, что на фронте нашли самых родных друзей на всю жизнь. Другие — что нельзя ни к кому привязываться, потому что потом мучительная боль от потерь. Что скажете?

— Думаю, это зависит от нескольких факторов. Наверное, если люди стоят спина к спине и стреляют, то они потом становятся ближе, потому что защищают друг друга. Про себя не знаю. Здесь все классные, все молодцы, все очень хорошие. Но проблема в том, что все очень-очень разные. И надо, чтобы тебе сильно повезло иметь кого-то специфического — такого же дурака, как ты. Поэтому чтобы прям брататься — не знаю.

Во-вторых, все подразделения большие. Даже медицинские роты. Сегодня ты с одними в смене работаешь, завтра с другими.

В-третьих, у тебя куча работы, поэтому нет времени на какие-то суперзадушевные беседы.

Когда это закончится, вернусь в свой обычный круг. И там буду дружить. А здесь у меня такая задача. Что поделаешь, если оно такое? Я это так воспринимаю.

— Вас можно цитировать и цитировать. «В этих разрушительных днях возвращаюсь в прошлое. И поступал бы не так, и вел себя не так, и говорил бы не то, и пил бы не с теми, и ел бы не за теми столами. И руки бы этим не подал, а тех обнял бы, и целовал бы на утро не тех, и цветы рвал бы для других. И писал бы, и пел бы, и ценил бы».

— Это постоянно происходит. Здесь же не так, как все думают, что война — это значит, что человек 24/7 сидит с пулеметом и стреляет. Есть много пауз. Слава Богу, бывают такие дни, когда вообще нет раненых. Это значит, что все хорошо повоевали и никого не задело. И тогда мы все очень радуемся.

Однако все равно нужно круглосуточно находиться на стабе. Нечего делать — ты просто занимаешься какими-то своими делами, что-то пишешь, читаешь, смотришь. А поскольку ты, как мы уже отметили, одинок, то начинаешь очень сильно копаться в себе, вспоминать, что делал и когда кому что-то сказал. Вот тогда я с девушкой три дня не разговаривал, потому что обиделся. Вот бы она сейчас была здесь, я бы только и делал, что говорил с ней. Здесь много историй, потому что мы все эмоциональные. И имели какие-то свои семьи. И как-то вели себя там. А тут в часы покоя начинаешь все вспоминать и думать — тогда надо было так делать, а тогда вот так. А ты уже это не переделаешь.

Не знаю, как для других (за всех не буду говорить), но у меня отношение ко всему очень спокойное. Вот начинается какая-то полемика. Я даже не вижу смысла вмешиваться, потому что мне настолько это все пофиг стало, что не представляете. Кажется, что просто вернусь и буду ходить с одним и тем же выражением лица. Не знаю, как это описать. Вселенский дзен, наверное.

Вот сейчас вижу какие-то политические срачи, в которые раньше точно влез бы как журналист. Теперь у меня и сил нет на это и не вижу в этом смысла. Начинаются какие-то разговоры «вот здесь гибнут, а там Тищенко сидит в Раде». Ну, Тищенко. Ну, в Раде. А тут чуваку ногу оторвало. Ему зашили ногу, он поехал дальше. Какой Тищенко? Кого он здесь колышет?

— Параллельный мир.

— Абсолютно параллельный. И он не плохой, не хороший. Просто параллельный. Наши миры не пересекаются. Может, и слава Богу. Здесь у всех свое. Не было такого, чтобы кто-то кричал: «Я брошу автомат и уйду отсюда, потому что Тищенко не в тюрьме». Да плевали все на этого Тищенко. Здесь куча работы, которую мы должны выполнять.

Меня очень цепляет природа. Когда ты видишь ночью эти леса и поля и понимаешь, что это все засеяно минами и расплавленной техникой, что вокруг столько взорванных и обгоревших домов, что это все ушатано и не подлежит восстановлению (может, лет через 70), то думаешь: «Бля, ну вот за что все это уничтожили?»

Они такое натворили в Донбассе, однако там и до этого было не очень. Но в Харьковской области такие села, такие дома. И на тебе мины, на тебе «градину» в дом, чтобы все сгорело…

Читайте также: «Если мы войну проиграем, Украина превратится в тотальную Бучу», — Элла Либанова

— Всегда спрашиваю, какие яркие картинки человек будет помнить всю жизнь. Однако понимаю, что у вас эти картинки каждый день.

— Врезаются в память чьи-то личные вещи. Стараюсь фотографировать на пленку, что было с собой у каждого раненого. Это настолько разные предметы. А по факту все сводится к одному — что кто-то кого-то любит. И для меня это самый важный фактор, потому что считаю, что без этого здесь давно все уже умерло бы. Мне досадно, что люди это недооценивают, что стесняются сказать любимым и родным о чувствах.

Евгений Спирин написал в "Фейсбуке" щемящую историю о том, как раненый боец ​​не давал снимать обручальное кольцо с поломанной руки: "Это единственное, что у меня здесь есть. Любовь моего человека"

— «Любите тех, кто рядом, цените каждую секунду, минуту, час. Даже когда они бесят. Любите, пожалуйста, любите как в последний раз, здесь этого бонуса нет».

— Именно так. А из картинок для меня самая-самая сильная — это вещи одного раненого, которые увидел в первые дни на фронте. Не знаю, жив он или нет, потому что серьезные травмы были. Вот у человека примотанная к каремату саперная лопатка, которую пробило осколками насквозь. Каремат в крови. Рюкзак в крови. А одно отделение в нем полностью занято детской игрушкой. Этот некогда белый огромный заяц стал красным. То, что боец ходил с ним на боевые выходы, для меня как раз проявление того, что люди держатся благодаря тому, что всегда есть тот, кто тебя любит или кого ты любишь. Если это исчезает, то появляются вот эти «я уже пожил, мне пофиг».

"У меня лучшая женщина в мире. Эта женщина целует так, что с ума сойти. Я хочу детей. Я немного в заднице мира. Я отсюда вернусь. И я ни о чем не жалею"

А так — не знаю. После пяти лет работы в морге трудно сказать, что мне что-нибудь будет сниться, что я что-то запомню. Может быть, я не визуальный человек. Я больше слушаю. Эти истории о том, как «было 90, а остался один», для меня жесткие.

— «Земля в глазах, земля в ногтях, земля в ушах, земля в горле. Земля к земле. Вместо двух рук — метры крови, вместо головы каша, вместо зажигалки кишки, вместо фото — уголь. Выжженные, уничтоженные, убитые, смешанные». Не жалеете, что оказались там?

— Жалею только, что у меня не хватает медицинского образования. Потому что понимаю, что могу сделать гораздо больше. Таким, как я, многое не дают делать, потому что можем навредить. Учиться уже поздно, ведь мне почти 40. А моя кандидатская по философии, к сожалению, здесь не котируется.

А так — чего жалеть? Мне не жалко, что будут переговоры. Жаль будет, если мы все здесь просто погибнем. Вернее, мне уже будет никак, но мне не хотелось бы, чтобы это было уничтожено навсегда и никто о нас не вспомнил.

Читайте также: «Мы не сможем победить с тем подходом к войне, который мы видим сейчас», — Герой Украины Василий Бурмеч

1867

Читайте нас в Facebook

РЕКЛАМА
Заметили ошибку? Выделите её и нажмите CTRL+Enter
    Введите вашу жалобу
Следующий материал
Новости партнеров