«Мальчишка нам говорит: „Отец вернется с войны и купит мне велосипед“, а тело отца лежит где-то рядом в пакете», — журналист Евгений Спирин

— Евгений, вы недавно написали в «Фейсбуке», что кроме всего прочего занимаетесь большим проектом — основой для мемориала убитых и замученных в Буче: «Буча для меня стала делом жизни». Чья идея этого проекта, кто его разрабатывает и финансирует, кто будет реализовать?

— Мы решили, что сделаем большой сайт об этих ужасных событиях. В ближайшее время завершим эту работу.

— Мы — это кто?

— Это «Бабель» и Бучанский городской совет. Мы работаем вместе. Я понимаю, что журналисты не должны сотрудничать с городскими властями. Но здесь мы без них никак не можем, а они без нас, потому что у них есть все базы и списки погибших, а мы можем помогать что-то расследовать.

Деньги на это дал Фонд Тимоти Снайдера. Мы взяли у них грант.

— Если честно, думала, что речь идет о разработке памятника из гранита и мрамора.

— Все так думают. Нет, наш мемориал — это не памятник, это три медиапроекта.

Первый — это большая карта братской могилы возле церкви Андрея Первозванного, где похоронены 119 человек. На этой карте можно будет посмотреть всю хронологию: как тела лежали, как выкапывали первую траншею, как закапывали, кто и когда это делал, сколько тел в другой траншее, кто похоронен отдельно. Мы все устанавливали прямо по каплям и все покажем.

Второй — имена людей, их фото, информация, кто они, где убиты и т. д. Сейчас осталось, если не ошибаюсь, 19 неопознанных, о ком мы так и не смогли понять, кто это.

Третий — информация по улицам.

Что касается памятников из гранита, это будет решать Бучанский городской совет.

Читайте также: «На въезде в Бучу стоит легковушка с заминированным телом женщины»

— Как процесс эксгумации вообще проходил? Вот освободили город, все узнали об этом ужасе. Что было дальше?

— Давайте сначала. Вы же должны понимать, что, когда началась оккупация, сотрудники полиции и других организаций сбежали. В морге экспертов не было до 11 апреля. То есть никто ничего не регистрировал, был полный хаос.

Вторая проблема в том, что оккупанты не давали убирать тела. Они говорили, что на дворе март, поэтому «пусть лежат, потому что холодно, ничего с ними не будет». Даже если погиб кто-то из близких, ты ничего не поделаешь, поскольку улицы простреливались.

Но нашлись четыре человека, которые, рискуя жизнью, пытались как-то собрать и похоронить тела. Это работник местной ритуальной службы Сергей Матюк и ее руководитель Сергей Капличный, художник Влад Минченко, он до вторжения писал картины и делал татуировки, и Артем (не помню фамилию). Если бы не они…

Сначала Влад самостоятельно собирал трупы и перевозил их на колясках супермаркета Novus. 7 марта, когда тел на улицах стало очень много, они с Сергеем Капличным надели халаты, будто они медики, и пошли к россиянам (на одной из улиц те заняли два дома и устроили там госпиталь): «Мы врачи, вы врачи, давайте как-то договоримся. Надо тела по-человечески похоронить. Потому что их уже едят собаки». Некоторые люди бросали животных, когда убегали.

В тот день им отказали, а через два дня, кажется, разрешили. Там был какой-то вменяемый российский офицер (не знаю, насколько они могут быть вменяемыми, но тем не менее), он сказал: «О'кей, но вы собираете только в моем квадрате и хороните возле церкви. Я не ручаюсь за вас, если вывезете трупы за этот квадрат. Потому что это не моя ответственность. Вас там постреляют». Между русскими подразделениями не было связи, потому они действовали только на соответствующей площади.

Они пошли в храм к отцу Андрею и попросили его выделить землю, чтобы похоронить людей. Он согласился. Но потом мне сказал, что не участвовал в переговорах с россиянами и в похоронах. Не знаю, как все было, потому что они сейчас путаются. Это понятно, потому что они находились тогда в таком тумане.

Первую траншею выкопали трактором 10 марта и похоронили туда 46 человек. Пытались складывать им руки на грудь как положено, укладывали друг к другу. Но когда вернулись в морг, оказалось, что в холодильнике есть еще 17 тел. Людей ведь не только убивали. Кто-то умирал от ковида, кто-то от сердечного приступа. О них просто забыли, потому что все свалили.

Они их тоже похоронили. 12 марта двое из той четверки сели на скорую и выехали вместе с колонной, когда была единственная эвакуация из Бучи. Остались Влад Минченко и Сергей Матюк. Они решили, что их миссия — собирать трупы и хоронить. Они сами копали вторую траншею. Понятно, что никто ничего не регистрировал, никаких документов ни у кого не было.

Читайте также: «Я сидела в подвале и тупо ждала смерти. Понимала, что мы оттуда не выберемся», — Надежда Сухорукова рассказала об аде в заблокированном Мариуполе

Потом, когда украинская армия освободила Бучу, когда вернулись эксперты и полиция, выяснилось, что очень много непохороненных. Поскольку в бучанском морге не было места (морг, например, может вместить 20 покойников, а их сотни), тела повезли по всей области — в морги Белой Церкви, Ворзеля, Гостомеля. Там их принимали и писали: «Неизвестный человек, примерно столько-то лет». И оно все еще перепуталось. Поэтому мы уже четыре месяца над этим бьемся.

— Почему вы приобщились к этой работе?

— Не знаю. У меня есть опыт, потому решил, что могу поехать и помочь.

— Если взять общую картину, сколько было убитых и замученных?

— Где-то 80−85 процентов. Даже если тело гнилое, туловище испорчено, все равно можно увидеть входное отверстие в голову и выходное из подбородка. Это значит, что его застрелили. Была куча людей со связанными руками. Это настоящий геноцид.

В Буче было несколько пыточных. То есть они не устроили концлагерь, как в Еленовке, где сейчас содержатся сотни пленных. Одна из пыточных была на улице Стеклозаводской (это район завода стеклотары). Атошников и волонтеров, которых сдавали соседи, свозили в лагерь «Променистий». Уж точно подтверждено, что там в подвале пытали и застрелили пятерых. В одном гараже облили бензином и сожгли семь человек, в том числе одного ребенка. Вообще уже установлено, что убиты 12 маленьких бучанцев.

Русские действовали какими-то бригадами. К примеру, на Стеклозаводской ходили по домам и выводили всех мужчин. А потом мучили. Есть видео, где сжигают человека в спортивном костюме.

Если условно, жертвы можно разделить на три категории. Первая — мужчины, которых подозревали в том, что они могут сопротивляться, либо иметь оружие, либо причастны к ВСУ, либо корректировать огонь. Их превентивно собрали и убили.

Вторая категория — те, кто, например, вышел за водой (потому что воды не было). Они выходили, а вся улица простреливается. Их убивали в спину или еще как-то. То есть человек просто оказался не в том месте.

Третья категория — те, кто погиб во время обстрелов. Там были артиллерийские бои. Летали осколки, снаряды. Кому-то попало в дом и убило. Эта категория самая маленькая. А первая — самая большая.

Читайте также: «Во время оккупации получила несколько SMS из России: «Ирпень горит? Совет?» — депутат Ирпенского горсовета

— Наверное, случалось, что и целую семью убивали?

— Да. Жительница Бучи 33-летняя Маргарита Чикмарева и ее сыновья Матвей и Клим сели в автомобиль и пытались уехать. По ним стрельнули из БМП или из танка, не знаю. Они заживо сгорели в салоне.

У церкви было две траншеи с телами. Отдельная могила — три военных. Ибо Матюк сказал, что он не может хоронить воинов в общей могиле, что они заслуживают уважения. И отдельная могила у вербы — это Маргарита и двое ее детей. Эта семья — моя личная боль. Я каждый день просыпаюсь в четыре утра из-за нее.

Их хоронил Влад. Он сказал, что две недели боялся подойти к сгоревшей машине с останками, потому что там тоже простреливалась улица. Но в какой-то день ему стало так совестно, что они лежат там, и он пошел, забрал и похоронил их. От них остались только угли.

— В тех траншеях были тела россиян?

— Знаем сейчас об одном. Это точно подтвержденный некий боевой бурят.

С ним произошла любопытная история. 25 февраля россияне зашли на окраины города и рассредоточились. А через два дня, когда наши разбили большую колонну российской техники, над Бучанским горсоветом подняли украинский флаг. Есть видео об этом. Это абсолютный п… ц. Потому что в момент, когда это происходило и толпа кричала: «Ура, Бучу освободили», со стороны завода стеклотары заходили российские танки. Некоторые люди, увидев это видео (тогда еще была связь), вышли на улицы. И их стали убивать. То есть это видео сыграло очень плохую роль.

В тот день некоторые ответственные бучанские граждане поймали этого россиянина и провели с ним «разъяснительную работу». Потом кто-то из местных притащил его в больницу на простыне или еще на чем-то и положил на ступеньки. Он скончался в реанимации. Его тело попало как раз в тот холодильник, где лежали ковидные и другие. Его закопали в первую траншею вместе со всеми.

Когда мы разбирали и идентифицировали тела, то увидели, что у него был русский военный билет. Еще нашли записку, где было написано, что его жена, когда ей позвонили по телефону, ответила: «Он мне на х… не нужен». Это прямая цитата. Пакет с ним так и стоит. Никто его не ищет. А Родине, отправившей его воевать за нами, вообще пофиг.

В Харьковской области есть команда G9, они идентифицируют тела российских военных. А потом едут туда трупы в железнодорожных вагонах…

Читайте также: «Трупы на деревьях и земле, куски человеческой плоти, братские могилы», — врач-интерн об аде в Мариуполе

— Читала, что идентифицировать тела очень помогли французские специалисты?

— Оказалось, что в Украине нет передвижной ДНК-лаборатории. Ты не можешь приехать, открыть багажник машины и брать анализы. Надо, чтобы люди ехали, например, в Киев. Как? Это был апрель, не было бензина, у людей — денег. Кто этим всем будет заниматься?

Французы согласились помочь. Они привезли эту передвижную лабораторию, это два грузовика. У них тоже такого опыта не было. Кто же мог знать, что в 2022 году может быть такое количество замученных, например?

Сначала мы пронумеровали пакеты с телами, взяли анализы. Сделали первую базу. Затем позвали людей, ищущих своих родственников. Дали им номерки. Процедура взятия анализов очень проста. У человека палочкой (такая, как для очищения ушей) берут биоматериал из полости рта. С нами были психологи, врачи, девушки-волонтеры, которые угощали людей кофе, печеньем, чтобы те как-то нормально чувствовали себя, несколько волонтеров отводили людей в тот грузовик.

Потом мы сравнили эти две базы. Мы ведь все делали впервые. Никто ничего не умел, не знал. Почему мы хотим сейчас поехать в Изюм, где тоже ужасное количество погибших мирных граждан? Чтобы сказать: «Пожалуйста, послушайте нас. Мы потратили четыре месяца. Что-то делали неправильно. Но уже знаем, как это делать. Давайте все расскажем и покажем». Наша методология разбора массовых захоронений поможет быстрее справиться с этим. Но там такая бюрократия. Я ведь не чиновник. Кто будет меня слушать?

— Вы сказали, что самое страшное — это не разбор тел, а общение с теми, кто искал своих родных.

— Понимаю, что это звучит жестко, но люди в пакетах тебе уже ничего не расскажут. А живые… Вот приходит женщина: «Не могу найти дочь. Она у меня одна-единственная, больше нет никого. Родители скончались. И вот мою дочь убили». И ты такой стоишь и думаешь: вот что я могу сказать? Ничего. Только обнять ее.

У одной женщины пропала троюродная сестра, у которой не было детей, родители скончались. Никого вообще, кроме той женщины. Но тесты делают для родственников первой ступени родства отец — сын, мать — дочь. Если, например, дядя — племянник, не факт, что будет совпадение ДНК. Разъяснил ей: «Вы понимаете, что нет смысла в том, что вы сдадите анализ, потому что вы очень дальние родственники». А она упала на колени: «Я никуда не уйду. Берите, я останусь здесь лежать. Пусть 0,5 процента совпадет, все равно у меня будет надежда, что я ее похороню». Ну, взяли. Разумеется, ничего там не совпало.

Самая жесткая история была с одним мальчиком, которого привела мать. Ему около шести лет. У него убили отца. Мы с моим другом Вовой вели его на анализы. Мальчик говорит: «Вот отец с войны вернется и купит мне велосипед». А ведь я понимаю, что тело отца лежит где-то рядом в пакете. Потом сказал психологу: «Поговорите с матерью ребенка. Надо, чтобы она сыну сказала, что отец погиб, что его больше нет. Иначе он будет ждать до семнадцатилетия этот велосипед».

У родственников, которые до сих пор не нашли своих, есть заблуждение, что человек может быть жив. Что его вдруг вывезли в белорусь, потом в россию, там удерживают. Человек потом с этим всю жизнь живет. Эти 19 неопознанных — чьи-то родственники. Может, о них до сих пор думают, что они живы. А они мертвые. Психологически это, конечно, лютые треш.

Таких историй очень много. Ты будто спокойно с этим работаешь, но потом приезжаешь домой — и все, оно догоняет ночью, когда осознаешь, что все эти оторванные конечности и головы — это были мужчины, женщины и дети, которых больше нет. Потом люди спрашивают: «Чего ты так плохо выглядишь, чего у тебя красные глаза?» А как я должен выглядеть?

Читайте также: «Рашист выпустил в Карину автоматную очередь, а затем выстрелил в голову»: жуткая история семьи, потерявшей дочь

 — Вы писали: «И потом они тебе снятся. Во снах трупы и пакеты с останками. Ты просыпаешься и больше не спишь. А они все время с тобой: убитый в глаз парень, замученная женщина, размазанный снарядом ребенок, расстрелянный дед. Каждую минуту». Известно, что вас тоже пытали в 2014 году в Луганске.

— Да это был детский сад по сравнению с тем, что происходит сейчас. Мне только два раза дали по лицу и по пальцам.

Понимаете, тогда у людей, оказавшихся «на подвалах» Донецка и Луганска, была надежда, что после пыток и издевательств они попадут на обмен. А то, что мы увидели… Вот человека посадили в подвал, связали руки, замучили и застрелили в голову. То есть это уже совсем другой уровень. Такое не укладывается в голову. Я понимаю, что это вообще не может укладываться. Какой нормальный человек будет пытать другого?

Сейчас мы имеем дело с нарушением всех конвенций. Эти убийства гражданских пленных должны стать базой для международных судов. Очень надеюсь на это. Каждый случай следует расследовать как преступление россии против Украины.

— Почему человек способен на такое зверство? Русские так гордятся своей религиозностью, великой культурой, загадочной русской душой, своим особым путем. А потом оказывается, что они изверги.

— А почему немцы были способны на это? Почему они травили евреев в газовых камерах? Немцы же неплохие люди.

Потому что есть дегуманизация. Вот человек работает на скотобойне и убивает коров. Вы будете убивать корову? Я — нет. Потому что смотрю на нее — она мягкая, пушистая, теплая и добрая. Чего ее убивать?

Россияне не воспринимают нас как людей. Если ты не человек, можно и убивать. Почему нет? Для них это нормальное дело. С другой стороны, будем честны. Мы ведь теперь тоже не воспринимаем их как людей.

— Я — нет.

— Ну вот. Практически все так.

Понятно, что в 2014 году были совсем другие события. Вот мы тогда ходили по минному полю с фотографом, чтобы сделать репортаж. Сейчас никто не сунется на минное поле, потому что тебе на голову прилетит авиаснаряд или ракета от «Искандера».

— У вас очень интересная биография. Вы за свои 34 года многое успели сделать. Расскажите о себе.

— В 2004 году окончил школу в Луганске. Отец решил, что я должен быть милиционером, чтобы занимался оперативно-розыскной деятельностью. Поступил в Луганскую академию внутренних дел имени Дидоренко. Два года жил в казарме вместе со 120 такими же 17-летними дурачками. Потом решил, что не хочу быть опером. Поступил на бюджет на философский факультет Восточноукраинского университета имени Даля.

Батя очень обиделся, что я не захотел стать ментом, и сказал, чтобы я уезжал из дома. А стипендия маленькая, работы нет. Пошел работать в морг санитаром. У меня была куча левака, даже зарплату с карты не снимал. Ты приезжаешь на вызов и говоришь людям: «Надо полотенце, мыло, на бензин двести гривен». Это нормальная история для тех времен.

Я работал и учился. С другом Сергеем Пивоваровым сняли жилье в центре Луганска. У нас было очень весело. Обычно где-то около полусотни людей там тусовались. Иногда Сергей ночевал у меня в морге, когда я дежурил. У меня там был кабинет — диван, булава и флаг Украины.

В 2012 году получил диплом, поступил в аспирантуру и начал преподавать. Сдал кандидатский минимум, написал три главы диссертации.

— Какая тема?

— Очень смешная — «Темпоральная эстетика постмодернизма». Ничего не понятно, но здорово.

У меня был классный научный руководитель Алексей Еременко. Он единственный из всего нашего факультета летом 2014 года уехал из Луганска. У нас был очень офигенный факультет. Его основала профессор Виктория Суханцева. Она собрала такой состав преподавателей, что к нам приезжали защищаться претенденты на научные степени из столицы.

Когда в апреле захватили луганское СБУ и другие админздания, уехал из города. Мне сказали: «У тебя 24 часа». Зачем оставаться? Чтобы в подвале сидеть? Я не люблю, когда мне делают больно.

А коллеги остались разрабатывать «философию Новороссии». Один из наших преподавателей Андрей Лустенко теперь «министр образования ЛНР». Очень жаль, потому что он одаренный человек, наизусть знал всю «Элладу».

— А что с диссертацией?

— Алексей Юрьевич в 2015 году позвонил: «Так что, будем защищаться?» А я думаю: темпоральная эстетика? постмодернизм? защищаться? У меня журналистика, новости, редакция и все остальное. Зачем?

— Вы пишете замечательные стихи.

— Это чтоб с ума не сойти. Вот сидишь в четыре утра, хлоп — и стишок появился. Как человек с философским образованием, прошедший кучу всяких курсов по мировой литературе, не считаю, что это стихи. Но мне нравится. Я не контролирую этот процесс, и все.

— Каким может быть наказание для изуверов?

— Мы долго об этом дискутировали еще до событий в Буче, а тем более сейчас. Полагаю, что убивать их очень гуманно. Пожизненное заключение куда ужаснее. Ты всю жизнь сидишь в камере один. В шесть утра подъем, в десять вечера отбой. В течение дня даже койку не можешь опустить.

Недавно Сергей сделал сильный текст о судьбах нацистских преступников. Кого-то нашли и наказали, но не всех. Наверняка с этими будет то же самое. Пока есть какие-то чмони, которых осудили и посадили в украинские тюрьмы. А надо привлекать тех, кто отдавал приказы, кто руководит этой «спецоперацией». Пожалуй, это произойдет, когда война закончится. Но никто не знает когда это будет.

Читайте также: «Оккупанты зашли в дом, где на кровати лежала 90-летняя бабушка, и выстрелили ей в голову»: гробовщик Игорь Середа о зверствах рашистов в Буче

— Теперь немного о людях, которые взяли на себя эту святую миссию идентификации тел. Кто в вашей команде?

— Да обычные люди.

Это заместитель бучанского городского головы Михайлина Скорик-Шкаревская. Вот к ней приходят журналисты: «Здравствуйте, я из такого-то издания, мне нужен комментарий». Она говорит: «На тебе базу, сиди и разбирайся». Так к нам попала и осталась с нами журналистка из Львова София Кочмарь-Тимошенко. Она очень классная. Уже два с половиной месяца работает с нами. Говорит о себе: «Все вывезли детей отсюда, а я сама переехала из Львова и еще ребенка в ирпенскую школу отдала».

Это местный депутат Тарас Вязовченко. Это его округ, он многих знал. Очень классный чувак. Мне жаль его, потому что вижу, насколько ему тяжело, вижу его глаза, когда он с людьми общается. Понимаю, что он ощущает.

Это журналистка из The Washington Post Камила Грабчук. Я ее туда притащил. Шучу об этом: «Парень ведет женщину в ресторан, а мужчина — в морг». Она начала помогать с базами. Ибо один человек там не может разобраться. Это очень тяжело.

Это эксперт по Google Галина Мащенко, она там работает. Она нам помогает дистанционно со сведением всего в Excel, потому что баз много, а нам нужно одна. Мы не умеем, а она умеет. Мы ей набрасываем все, а она сводит.

Когда брали ДНК, волонтерил мой друг Вова Мирошниченко, он помогал общаться с людьми и объяснять им какие-то вещи.

В первые недели с нами была врач Надежда Давиденко. Это тоже моя подруга. Я ее просто привел: «Давай помогай». Она ответила: «Давай».

Куча народа пишет в личку: «Чем помочь? Мы тоже хотим поехать что-то делать». Но проблема в том, что сейчас мы работаем с данными. То есть уже не выкапываем и не закапываем никого. Нам нужно, чтобы все были опознаны. А это очень кропотливая работа.

Основная команда — это Михайлина, Тарас, София, я и Камила. Мы координируем процесс. Раз в две недели собираемся на какие-то совещания. Мне немного сложно, потому что пока доеду из Киева, пока назад, еще редакция есть, какие-то другие дела.

Сидим по четыре-пять часов. У нас большой стол, на нем распечатки, фотографии, таблицы, списки. Все завалено и мы в этом копошимся. А потом в чате координируем, кто что делает. Просто проблема в том, что мы не следователи Генпрокуратуры и не ЦРУ. Все приходится придумывать. Никто из нас не умел такого делать, потому очень сложно.

Вот, например, в одной базе есть запись: человек примерно 50 лет, трусы синего цвета. Все, больше никаких данных нет. Его выкопали из братской могилы и что-то описали. Затем этот труп уехал в Белую Церковь, потому что в местном морге не было места. Там его тоже описали. Аналогичная запись появилась в другой базе. А потом он вернулся в Бучу. И мы понимаем, что, скорее всего, это один и тот же труп. Таких случаев немало.

Наверное, многие не понимают, что мы делаем. Они думают, что мы сидим и копаемся в каких-то бумажках и никакой пользы от нас нет. Но мы знаем, что от нас есть польза и что все будет о'кей.

Читайте также: «Во время эвакуации из Бучи потеряла маму»: врач, выехавший из Луганска в 2014-м, сейчас бесплатно спасает раненых украинцев

— Когда вы впервые попали в Бучу?

— 2 апреля, через сутки после освобождения.

Наша редакция с начала войны и до сих пор работает в помещении ресторана Pink Freud. Мы с работниками заведения там организовали волонтерский пункт — готовили еду для военных.

У нас была куча крупы, еще что-то. И вот когда освободили Бучу, люди говорят: «Чего мы сидим? Загрузим бус и повезем». Мы с барменом с Сашей Тангеловым повезли воду, тушенку, кнопочные телефоны, потому что у людей мобильные отобрали и их родственники не знали, живы ли они, и сим-карты.

Едем, повсюду куча сгоревшей техники, там голова валяется, там рука, там еще что-то. Гражданских уже забрали тогда, а россияне валялись какое-то время, неделю их точно никто не трогал. Там было все заминировано.

В пять вечера вернулись в Киев. Помню, как не смог набрать на телефоне текст — настолько дрожали руки. Пришлось впервые в жизни записать голосовое сообщение.

— 9 августа вы написали: «Мы сегодня хоронили людей в Буче. Говорю как есть — я сижу, пью и плачу. Я не спал несколько дней, столько же дней не ел». Как такое можно выдержать?

— Да нормально. Люди и не такое выдерживают. Особенно те, кто там живет.

Когда мы приехали в Бучу, из подвала какого дома вышла пара. Такие черные оба. Услышали, что кто-то что-то раздает. Им нужно было куда-то пойти за водой. Обратились к нам: «Можете подвезти?» Я говорю: «Да у нас нет мест, только кузов, там будет трясти». А она мне: «Нас уже здесь потрясло».

Но не зря говорят, что украинцы отличаются от всех. Первое, что мы увидели в Буче, это как какой-то коммунальщик на маленьком тракторе вычищал дорогу от пыли. Он ехал среди обломков, снарядов, трупов. Ты думаешь: блин, дома горят, только рашистов выгнали, а чувак чистит асфальт.

Читайте также: «Снаряд попал в стену нашей спальни»: Вадим Карпьяк восстанавливает свой дом в Буче

Сейчас там вроде бы все работает. Открыли Novus, аптеки, «АТБ», люди стоят в очереди в ЦНАП, что-то оформляют. Единственное, что страшно, что скоро зима, а у многих нет окон, в домах повреждены крыши. Тарас сейчас бодается с жителями одной аварийной многоэтажки. Люди тупо не хотят уезжать оттуда. Он им говорит: «Надо все сносить. Давайте мы вас переселим, есть куда, потом разберемся». А они: «Нет, это наш дом». А там просто двух пролетов нет, он может развалиться в любой момент.

Еще четыре месяца назад здесь все пылало и было в дыму. А сейчас едешь и смотришь — дети в парке играют, школа открылась, люди гуляют. Жизнь продолжается…

Читайте также: «Такое впечатление, что расстреливали людей ради развлечения»: в Буче найдено видео с лицами кафиров, совершивших ужасные преступления

5324

Читайте нас в Facebook