«Иногда приходилось проводить ампутации посреди поля»: шокирующий рассказ подполковника медслужбы о войне на Донбассе

«Мы работали фактически непрерывно»

— Вячеслав, сколько примерно ребят вы спасли во время ожесточенных боев в районе Саур-Могилы? Есть какая-то цифра?

— Могу сказать даже не приблизительно. Мы вели амбулаторный журнал. Это надо делать при любых условиях. К нам иногда даже приходили командиры подразделений и переписывали себе сведения, потому что не всегда, выходя из боя, они знали количество раненых. Фактически за две недели, с 27 июля, когда мы впервые вступили в боестолкновение, и по 13 августа, согласно журналу, через нас прошли 486 раненых. 50−60 процентов — это были легкие ранения мягких тканей, которые сопровождались шоковым состоянием. А процентов 40 — поражение магистральных сосудов, конечностей, отрыв конечностей. Иногда приходилось проводить ампутации прямо среди поля.

Например, во время штурма Саур-Могилы (это было ночью с 27 на 28 июля, мы только прибыли туда) оперировали именно так, поскольку не смогли развернуть нашу технику из-за массированного обстрела с территории Российской Федерации. Поэтому машины использовали как склад под медицинское имущество и медикаменты. На двух ящиках накрыли операционный стол с инструментом. Носилки с ранеными (их привозили постоянно) выставляли рядами и сортировали, кто в первую очередь, что еще подождет. Работали с налобными фонариками, фактически на коленях, потому что носилки стояли на земле.

Читайте также: «Моя рука осталась в БТРе под Дебальцевым»: выйдя из госпиталя, Вадим Довгорук продолжает служить в ВСУ

— Это даже физически выдержать трудно.

— Когда ты работаешь (а мы работали фактически непрерывно), физической перегрузки не чувствуешь. Но когда отходишь от стола или заканчиваешь какую-то работу, вот тогда — да.

Кстати, в таком экстриме очень важным было то, что мы с коллегами из одного коллектива, нам не пришлось притираться друг к другу. Самое главное, что мы не теряли времени на какие-то разговоры. Все происходило на языке жестов, какого сленга, не надо было даже объяснять, какой инструмент мне нужен и кто что должен делать. Взаимопонимание было полным. Все работали слаженно.

Девушки-медсестры мужественно переносили все тяготы. Но им было сложнее. Все же определенная военная подготовка у мужчин была. Я, например, в свое время работал в миротворческой миссии, знал порядок оказания медицинской помощи в экстремальных условиях, уже сталкивался с тем, что круглосуточно нужно носить защиту, оружие и т. д. Они — нет. Но по этому поводу не было никаких жалоб и слез. Все понимали, что надо выполнять поставленную задачу, так как от этого зависит жизнь людей.

В Степановке мы расположились в одном из домов. Люди бросали жилье и уходили. Судя по оставленным вещам (детские кроватки, мягкие уголки, велосипеды), там жила молодая семья…

Мы организовали на кухне импровизированную операционную. Прямо туда заносили носилки. А когда начинался обстрел, прятались в погреб. Он был за домом. Надо отдать должное, в деревнях на Донбассе добротные погреба — с бетонными перекрытиями и т. д. Тот погреб был не очень большим, он не держал прямого попадания, но от осколков там можно было спрятаться. Единственным его недостатком было то, что туда нельзя было занести носилки — очень узкий проход и с поворотом под прямым углом.

И вот, когда мы оказывали медицинскую помощь на той кухне и вдруг начинался обстрел, возникал своеобразный момент истины. С одной стороны, работал инстинкт самосохранения — бросить все и убежать в укрытие, потому что боевики стреляли по селу из современных артустановок и танков. Когда ты видишь, как вокруг тебя разлетаются на кусочки здания, сооружения и боевая техника, становится по крайней мере страшно. Понимаешь, что следующий снаряд может попасть в этот дом и все закончится. И в то же время у тебя на носилках лежит боец, ранение которого критическое. То есть оставить его даже на 10−15 минут без оказания помощи, значит обречь на гибель. Ты потом эти 10−15 минут не догонишь никакими манипуляциями и операциями — ничем.

Понятно, что операцию один человек не делает. Это команда — как минимум два хирурга и операционная сестра. И вот, глядя друг другу в глаза, мы молча принимали решение, что никуда не идем и продолжаем работать. Мы тогда постоянно носили бронежилеты, каски и автоматы. Но в бронежилете работать практически невозможно — он тяжелый, громоздкий и ограничивает движение. Тогда снимали это все и клали рядом. И работали. Это был фатализм. Он, наверное, присутствует в каждой профессии, а в такой, как наша, без него просто нельзя.

— Как ведут себя люди, которые получили тяжелое ранение?

— По-разному. Вообще ведение боевых действий — это шок. С поля боя ребят привозили черных, но до майки мокрых, так как при выбросе адреналина выделяется пот. Он просто ручьем течет. Ну, и уже от сложности ранения: у кого более шоковое состояние, у кого меньше. Кто-то постоянно говорит, пытаясь рассказать, в какую ситуацию попал, как получил ранение, кто был рядом в тот момент. Кто-то вообще молчит. Просто лежит и молчит. Видно, что с человеком еще не критично, но он отвечает односложно на какие-то вопросы.

Было несколько стрессовых расстройств. Даже без физического повреждения ребята получали стресс. Они закрывались в себе и вообще не разговаривали, не реагировали ни на какие раздражители. Такое тоже было.

— Теперь о том, как вы попали в окружение.

— Мы находились в Степановке. 13 августа ночью на нашу территорию зашли подразделения регулярных войск Российской Федерации — около 40 единиц техники, в том числе танки. Начался штурм села. Было понятно, что нас вот-вот окружат.

Читайте также: Если бы не Иловайская трагедия, россияне дошли бы до Мариуполя, — полковник Евгений Сидоренко

Мы ждали команды на какие-то действия. Когда уже начались уличные бои, прибежал замполит бригады: «Дана команда на выход. Выходим». Мы загрузили свою штатную технику и отправились в центр села, где формировали колонну.

Ехали туда под звуки канонады. Летело отовсюду. Наши БМП немного сдерживали это вражеское наступление, чтобы дать возможность другим выехать из села. Уехали. Еще несколько километров за нами летели пули. Слава Богу, никого не поразило, но по машине стучало ничего так.

В той колонне ехали медики нашего и хмельницкого госпиталей и подразделения обеспечения — саперы и связисты. Всего восемь машин.

Ни у кого не было карты. Все понимали примерно, куда ехать. В район Саур-Могилы мы заезжали, как говорится, по полям и лесам, а тут выскочили на дорогу. Развязки дорог и вообще местности никто не знал. К тому же мы ехали с выключенными фарами.

В главной машине сидел санинструктор. Он сказал по рации: «Появился связь, у меня включился навигатор. Давайте будем ехать по навигатору». Ну, давайте. Решили отправиться на Амвросиевку, потому что в то время была информация, что она еще наша.

Читайте также: «Зачем подставлять себя и свою семью ради Украины, которой мы не нужны?»: рассказ жителя Донецка о жизни в так называемой «ДНР»

Когда канонада закончилась, мы подумали, что все хорошо и спокойно. Но навигатор на одном перекрестке повернул нас неправильно. Заехали в какое-то село. Когда главная машина (это был инкассаторский бронированный «Фольксваген») зашла за холм, по ней ударила очередь из крупнокалиберного пулемета. Мы пытались по рации связаться с тем санинструктором. Но он не отвечал. Поняли, что в той машине живых уже нет, что, видимо, она выскочила на вражеский блокпост (если работал крупнокалиберный пулемет, там наверняка стояла какая-то техника — БТР или БРДМ).

Сразу же остановилась вся колонна. Все развернулись и начали ехать обратно. Когда мы отъехали где-то метров 500−600, я увидел, как по первому уазику влупили спереди два ручных пулемета и с обочины еще два. Он остановился. Остановилась и колонна. От такого резкого торможения все в нашем санитарном автомобиле посыпалось, все попадали.

Начался бой. Я выкатился из машины и сразу рядом почувствовал очередь. Скорее всего, у боевиков были какие-то ночные приборы. Сделал два оборота — снова возле меня очередь. Катался по полю, наверное, раз десять.

У меня оружия не было, потому что все осталось в машине. Между тем машины из колонны начали заводиться, разворачиваться и ехать в другую сторону. Подошел к нашему уазику. А от него осталось просто решето. Как говорится, не бит, не крашен, ремонту не подлежит. Смотрю, а в машине лежат наши девушки-медсестры. Они даже не вышли. Схватил их за шкирку и вытащил оттуда.

— Сколько их было?

— Две. Операционная медсестра Светлана Комарова и манипуляционная медсестра Леся Аврамчук. Хотел пристроить их в какую-то машину. Но оттуда, не останавливаясь, кричали: «Мест нет». А тут еще со стороны блокпоста начала приближаться канонада.

«Мы сорвались и побежали. Просто куда глаза глядят»

— Это все быстро происходило?

— Очень быстро. Затем мы выбежали на дорогу, где довольно долго разворачивался КамАЗ. Потому что дорога узкая, а он еще с прицепом был. Крикнул водителю: «Давай мы как-то заскочим, кабина же большая!» И вдруг остановился на обочине. Я подумал, что услышал. Но, когда подбежал туда, увидел, что из кабины вытекает кровь. То есть ехать не с кем и некуда.

Мы остались втроем. Залегли под тень того КамАЗа и втиснулись в землю. А стрельба приближалась…
Вскоре услышали русский говор. Кто хотя бы раз был в России, сразу его узнает.

Читайте также: «Во время затишья на что-то присел. Потом понял, что это были тела погибших ребят»: рассказ очевидца Иловайской трагедии

Они подошли, прострелили со всех сторон машину — не лежит ли кто там и за ней. Пули летали буквально рядом с нами. Затем разрезали брезент и залезли в машину. «Да здесь какие-то носилки, таблетки. Оружия нет. Где те „укры“?» Тогда, кстати, я первый раз услышал это слово. До этого — только «правосеки».

Кто-то открыл дверь КамАЗа: «Один готовый». Понял, что это о водителе. В это же время услышал звуки выстрелов из гранатомета, взрывы и увидел на горизонте вспышки от подбитой техники. Наверное, это наши доехали до блокпоста.

Боевиков это отвлекло: «О, посмотрим, что там, раз здесь ничего интересного нет». И они ушли.

Как только их голоса удалились, мы сорвались и побежали. Просто куда глаза глядят. Местности мы не знали, где мы — тоже. Бежали четко друг за другом по моей команде. Пробежал метров 20, сел. Затем следующий.

Отбежали от дороги в небольшое поле, потом начались огороды какого-то села. Побежали по грядкам. Через некоторое время нашли посадку. Уже начинало немного светать. Было около половины пятого — пять утра.

Девушки сразу залегли в посадке. А я пошел посмотреть, что вокруг. Увидел, что после нас на поле остался четкий след. Поэтому поднял девушек: «Давайте переходить в другое место, так как по этой тропинке за нами придут».

Не выходя из посадки, перебрались в большие заросли. Увидев ручей, хотели спуститься к нему и пойти вдоль. Но было еще достаточно темно. Спуск крутой. Поэтому я сказал: «Если кто-то поломается, мы точно здесь и останемся». Залегли в 150 метрах от того места, где зашли сначала. И буквально через полчаса за нами пришли. Они знали четко, за кем идут. Ведь часть наших вышла, а часть попала в плен.

— Кто-то, наверное, сказал, что медики остались?

— Да. И вот мы слышим: «Уважаемые медицинские работники (у нас говорят „медики“, а не „медицинские работники“), а также украинские солдаты, предлагаем вам сдаться! Выходите с поднятыми руками! Мы гарантируем вам жизнь». Они просто шли и кричали этот текст.

«Никто не знал вообще, где мы и как мы»

— Вы были готовы к худшему варианту, то есть попасть в плен?

— Известно было, что пленных не щадят. Но что касается меня, то полбеды. Мне девушек было жалко. Нетрудно понять, что с ними было бы. Тем более, что боевики, как потом рассказал наш водитель, который тоже попал в плен, именно девушек и искали. А местных едва ли не расстреливали, если было хотя бы малейшее подозрение, что те якобы прячут нас.

В общем, они происходили-покричали, потом развернулись цепью — как в кино о Второй мировой войне — и с прострелом каждого метра двинулись прочесывать местность. Я больше всего боялся, что кто-то из девчат не выдержит такого напряжения, встанет и побежит.

— Как это вообще можно выдержать?

— Не знаю. Вот приближается человек с автоматом и стреляет вокруг тебя. И ты слышишь и видишь, как эти шары ложатся возле. Чудом уцелели.

Они прошли сквозь нас, и мы оказались у них за спиной. Затем они метров 200 прошли вдоль того ручья.

Читайте также: «Ребята, мы сейчас огонь на себя вызовем, так что особо не высовывайтесь»

— Их много было?

— Судя по голосам, 10−15 человек. Мы слышали: «Ты берешь сектор справа, ты — сектор слева, ты по оврагу вниз. Без команды не стрелять».

— То есть это были не «ополченцы»?

— Нет, конечно. Четкий военный сленг. Временами мы слышали «аллаху акбар». Особенно когда они говорили, что гарантируют нам жизнь, какой-то голос с кавказским акцентом добавлял: «И очень хорошую жизнь», только с матом.

Они еще несколько раз возвращались, но уже не к тому месту, где мы находились, а дальше. Где-то около трех часов после обеда прекратились поиски и затихла стрельба.

А мы после таких переживаний сразу же… уснули. Мы же ночь не спали. И когда напряжение спало, всех просто вырубило. Проспали два часа, потом начали приходить в себя и решать, что делать дальше.

Прежде всего попытались позвонить. Никто не знал вообще, где мы и как мы. Достали телефоны. У нас были карточки всех операторов. Но связи не было. Тогда я приказал вынуть батареи из телефонов. Во-первых, чтобы нас не обнаружили. Во-вторых, чтобы не разряжать телефоны.

Надо было сориентироваться на местности. Как иначе объяснить своим, где мы? Решили идти в село. Других вариантов не было. Со стороны огородов зашли в один двор. Дом закрыт, ставни закрыты, даже колодец на замке. Во втором дворе та же картина. Вышли на улицу. Село пустое. Ни машин, ни голосов играющих детей — никаких признаков жизни.

Начали медленно идти по улице вдоль заборов. Когда дошли до центра, увидели сельсовете табличку «село Большая Шишовка Шахтерского района».

Девушки еще раз попытались позвонить. И вот на карточке Life появилась полоска связи.

«Ни еды, ни воды. Только санитарная сумка»

— Родители знали, что вы на войне?

— Нет. Я не говорил им. А жена знала. Набрал ее, сказал, что попали в засаду, что возможен плен, потому что на тот момент вообще не было ничего понятно. Она уже знала, что что-то случилось, потому что я, во-первых, не выходил на связь, во-вторых, уже прошла информация, что Степановку окружили и наших там нет. Жена уже как на иголках была. Долго разговаривать было нельзя. К тому же мы заметили человека, который передвигался по селу.

Тут же ушли из центра и спустились в овраг (это село интересно расположено — ты сразу из центра спускаешься в овраг и в посадку). В овраге тек ручеек. Решили там остановиться на ночь. Залезли в кусты. Во-первых, вода рядом. Во-вторых, была связь, пусть хоть одна черточка.

Я понимал, что нас должны найти. Подключили один телефон, чтобы быть на связи. В половине одиннадцатого раздался звонок: «О вас знают, будут вас вытаскивать. Должен выйти на связь такой-то с позывным таким-то, он задаст такие-то вопросы». Нам надо было запомнить кодовые слова (то есть информацию, которую можешь знать только ты), ведь было много случаев, когда спецназовцы шли кого-то спасать, а попадали в засаду.

Ближе к ночи действительно позвонил тот парень. Он поставил нам задачу на следующий день — сориентировать его, где мы находимся. Утром мы отправились дальше, чтобы выйти на какой-то природный ориентир. Передвигались скрыто, рассредоточившись, на дистанции, общались жестами.

Читайте также: Генерал Виктор Назаров: «Трагедия с малайзийским „Боингом“ спутала планы ВСУ»

— Девушки не говорили: «Вот зачем мне такое? Лучше бы я дома сидела»?

— Девочки есть девочки. Истерик не было, а минуты слабости случались у всех. Человеку же надо как-то выговориться. Понятно, что пугала неизвестность. Когда ты не знаешь, что тебя ждет, мысли разные. Но в основном все же мы были настроены оптимистично. Нам сказали: «За вами пошла группа. Не волнуйтесь». Но я понимал, что это была больше психологическая поддержка, чтобы мы совсем не унывали.

Когда нашли большой пруд, решили переночевать возле него.

— Хоть какая-то еда у вас была?

— Ни еды, ни воды. Только санитарная сумка. На Светлане был серебряный крестик, она пыталась обеззаразить воду из пруда.

В очередной раз выйдя на связь, сообщили, что мы у водоема. Но оказалось, что в том селе их несколько. Нам велели выяснить, что непосредственно находится рядом, поэтому мы стали продвигаться дальше. Кстати, мы практически ежедневно слышали и видели, чем занимались боевики.

— И чем же?

— Подвозили и разгружали боеприпасы, глушили рыбу в этом пруду, ночью стреляли из «Градов» буквально возле нас.

Вскоре мы нашли кладбище. Заросшее, неухоженное, могилы еще с советскими звездочками. Поскольку вокруг был участок открытой местности, кроме того кладбища спрятаться было негде. Вот там и провели три ночи.

Читайте также: «Подключали провода к глазам, зубам, гениталиям, на морозе голого обливали водой»: разведчик о пытках боевиков «ЛНР»

Кладбище и водоем — это все же два ориентира. Они и помогли спецназу найти нас на карте. Нам пришла sms — достаточно объемная инструкция, куда выдвигаться после полуночи. Причем она была составлена по карте, которую мы в глаза не видели. На местности все немного по-другому выглядит. И плюс еще темнота. В итоге мы, наверное, где сбились с маршрута. Пробегали до рассвета, но группу не встретили.

Опять скрылись в лесопосадку. Конечно, все были немного подавлены. Шли уже пятые сутки. Нервы на пределе. Три телефонные батареи разряжены полностью, а на последней оставалась одна полоска, в любую секунду она могла погаснуть. Поэтому составили текст, который при следующем сеансе связи нужно было сказать очень быстро. «У нас заканчивается заряд батареи. Мы на связь больше выходить не сможем. Будем ежедневно в 23:00 ждать вас на поле возле заброшенной фермы».

Когда начало темнеть, решили разделиться. Я отправил девушек звонить (в том поле только в одном месте «ловило»), а сам пошел к упомянутой ферме. Начался дождь. Спрятался под деревом. Заметил на расстоянии около ста метров какое-то движение по полю. Думал, что это девушки. Стал звать шепотом: «Света, Света, Света». Смотрю — никакой реакции.

Думаю, может, не слышит. Зову вторую: «Леся, Леся». Вижу — остановились и присели. Еще обрадовался — наконец научил их скрыто передвигаться.

Сижу, жду. А тут вдруг откуда ни возьмись передо мной выросла фигура: мужик в спортивном костюме, впалые скулы, черная как смоль борода, лысый. В руках автомат с глушителем.

«За шесть суток ползания наша одежда превратилась в лохмотья»

— Ужас! Просто сцена из боевика.

— Навел на меня ствол: «Ты кто?» Было понятно: если сейчас не отвечу, он мгновенно нажмет на спусковой крючок. Быстро сказал: «Доктор». Он: «Фух… Где вы ходите? Мы вчера всю ночь вас искали». — «Мы тоже всю ночь вас искали». — «А где девчата?» — «Пошли звонить». — «Да блин. Они сюда придут?» — «Конечно, придут».

Ребят было двое. Сидят, нервничают: «Нам уже идти надо». Рассказали, что каждый день появляются новые засады. «Или нас ждут, или вас еще ищут». И тут подошли наши девушки.

Читайте также: Сергей Рыженко: «Для меня самое страшное, когда боец получил тяжелейшие травмы или умирал и надо об этом сообщить его родным»

— Как они отреагировали на появление ребят?

— Сначала слезы, потом немного агрессии. «Где вы ходите? Сколько можно ходить?»

Ребята велели нам снять бронежилеты. «Вы не дойдете. Сколько вы ходите?» — «Шестые сутки». — «Без еды?» — «Да». — «Снимайте все тяжелое с себя».

Они привели нас в их импровизированный лагерь. Там ждала группа из пяти-шести человек. До рассвета мы с ними в достаточно быстром темпе прошли километров 25. Обходили все блокпосты, максимально избегая каких-либо боевых столкновений.

Однако они вывели нас, как оказалось, не в глубокий тыл, а в район Петровского, все к той же Саур-Могиле, куда мы попали сначала. В то время на той высоте стояла группа «Сумрака» (Герой Украины генерал Игорь Гордийчук. — Авт.). Они передавали координаты, а 51-я бригада их поддерживала огнем артиллерии. Именно под эту канонаду мы и пришли.

Спецназовцы сказали: «Ну, все. Мы вас вывели. Нам уже поставлена новая задача. Мы уходим». — «А как же мы?» Они связались с руководителями операции. Там приказали: «Ждите, сейчас за вами прилетит вертолет». Спецназовцы прокомментировали: «Жестко. Сейчас их часто сбивают. Даже мы не летаем».

Они обозначили дымами вертолетную площадку, и мы стали ждать. Вертолет появился внезапно. Однако при посадке его обстреляли. Он с разворота не смог снизить скорость и упал между САУ, которые там стояли. Народ разбежался, потому что САУ заряжены боекомплектом, в каждой по 40 снарядов. Если бы взорвался этот вертолет, был бы ужас.

А я получил осколком винта по голове и потерял сознание. Когда пришел в себя, увидел, что вроде ничего не взрывается и не горит, что летчики, слава Богу, живы. Даже вправил пилоту вывихнутую руку.

Ребята вызвали авиационно-спасательный борт. У летчиков есть непреложное правило: спасать своих — дело чести, поэтому эвакуационный борт всегда летит куда угодно.

Дождались и того вертолета. Он забрал и летчиков, и нас, и навигационное оборудование, снятое с разбитого вертолета. Полетели в Краматорск. По прямой там лететь 20 минут, но мы летели час сорок. Американские горки отдыхают. Летели на максимально низкой высоте с максимальной скоростью. Такое ощущение, что подсолнухи по днищу барабанили.

В Краматорске нам дали новую форму, потому что за шесть суток ползания наша одежда превратилась в лохмотья.

На следующий день меня пригласили на заслушивание к Виктору Николаевичу Муженко в штаб. Были вопросы по Степановке, как все происходило. После этого нас отправили вертолетом в Чугуев, а оттуда уже бортом в Озерное. Вот такая история.

— Расскажите о себе. Где родились, почему выбрали профессию медика?

— Родился в городе Коростень Житомирской области. Мама всю жизнь работала медицинской сестрой. Мечтала, чтобы сын стал врачом. Так и произошло.

Когда заканчивал Винницкий медицинский университет, предложили продолжить обучение в Киевской военно-медицинской академии. Поступил на факультет хирургии. Три года в Киеве мы совмещали учебу с работой в больнице скорой помощи на Левом берегу. К тому времени она обслуживала почти половину столицы. Это были бурные 1990-е, то есть часто случались огнестрельные и ножевые ранения. Кроме того, многие преподаватели в свое время служили в Афганистане. Считаю, что школа была хорошая.

В начале событий 2014 года работал там, где и сейчас, на той же должности. 5−8 марта все наши подразделения были подняты по тревоге и переведены на казарменное положение. Ситуация была очень напряженной. Тревога ощущалась даже в воздухе.

Нам приказали сформировать врачебно-сестринские бригады, в составе которых должны быть два хирурга, операционная сестра, анестезиологи и определенный перечень техники — перевязочная, санитарный автомобиль и автомобиль для перевозки медицинского имущества. Такие бригады были сформированы почти во всех госпиталях и закреплены за определенными подразделениями, выступавшими боевым расчетом.

— Было чем оказывать помощь?

— В то время обеспечение медикаментами и перевязочным материалом было очень хорошим.

Попал на настоящие боевые действия в июле. Где-то 10−15 числа поступило указание выступить на границу Донецкой и Запорожской областей. После разгрузки отправились оттуда на восток.

— Понимали, что это может быть билет в один конец?

— Тогда уже понимал.

— Многие фронтовики рассказывали, что боевики специально расстреливали именно машины с красным крестом.

— Когда мы только входили в зону боевых действий, нам сразу сказали снять все знаки различия, заклеить красные кресты, потому что они действительно первыми стреляли по санитарным машинам.

— Не растерялись, когда оказались на войне?

— Медики тоже люди. Профессионально мы были ко всему готовы. Но такое количество раненых…

Во время штурма Саур-Могилы там сошлись несколько подразделений — батальонно-тактические группы 95-й, 51-й и 30-й бригады, к которой мы были приданы. Так случилось, что в 95-й бригаде понесли санитарные потери именно медицинские подразделения, а 51-я двигалась маршем так, что подразделения вступили в бой, а медицина еще не доехала. То есть раненые из этих трех подразделений поступали в нашу бригаду. Их количество было больше, чем мы могли одновременно обслужить. Поэтому и была медицинская сортировка, о которой я говорил.

Единственное, чего мы не могли предположить, — очень тяжелой и опасной эвакуации. Потому что подразделения осуществляли рейдово-штурмовые действия, постоянно прорывались вперед с боями, а вот эвакуировать раненых не всегда было чем и куда.

После первого штурма Саур-Могилы мы не задерживались там, а, обойдя ее, сразу пошли на штурм Степановки. Потому что туда подвозили боеприпасы и топливо из России. В Степановке провели две недели. После этого была Мариновка, дальше наше подразделение пошло на Миусинск и на реку Миус для разблокировки бригад, которые были зажаты под границей. А нам не удалось выдвинуться за ними. Несколько раз мы выстраивались в колонну, а ее накрывало «Градами» и огнем артиллерии. Мы отступали. Пока не оказались в окружении…

Читайте также: «Весной 2014-го мы были готовы полностью зачистить Донецк»

2203

Читайте нас в Facebook