«На ужин давали „деликатес“ — немытые вареные шкурки от картофеля, перемешанные с какой-то непонятной рыбой»: рассказ о пребывании в российском плену

— Влад, что чувствует человек, для которого этот ужас закончился? Какими были первые минуты на родной земле?

— Сначала расскажу, как встречали россиян. Мы видели, что там стояла небольшая кучка — две машины «скорой», много спецназовцев и каких-то персонажей в штатском и немного телекамер. Если нас встречали как героев, то у них, вероятно, потом будут условия хуже, чем у нас в плену.

Что касается моих первых впечатлений. Когда нас привезли на какую-то нейтральную территорию, прежде всего сняли скотч с глаз и рук. До этого всегда перевозили именно так. На границе же спецназ командовал: «Опустить голову, ничего не рассматривать». Но мы все равно как-то смотрели.

И вот к нам вошел какой-то дядька в красивой форме. Посмотрел и сказал: «Доброго дня, хлопці». І потом: «Слава Україні!» Знаете, это такое чувство… Когда услышали эти долгожданные слова, у всех появились слезы на глазах. Я не мог нормально произнести ответ. Голос был хриплый от неожиданности, от нервотрепки. «Почекайте буквально дві хвилини, і я вас заберу звідси нарешті». Ты сидишь и думаешь: «Боже, неужели это все закончилось?» И понимаешь, что тебе повезло, а кому-то нет.

Нас встречало очень много людей. И военные, и представители Нацполиции, и пограничники, и волонтеры, более десяти «скорых» (медики мгновенно госпитализировали тех, у кого были проблемы). То есть сразу было видно, какая большая работа проделана. Ты понимаешь, что тебя ждали, что за тебя боролись. Я спросил: «Мы на Сумщине?» — «Да». — «О, я еще на свою малую родину приехал».

Не скрою, что в плену иногда думал, что власти будут подавать в списки на обмен в первую очередь тех, чьи родные заплатят какие-то деньги. Многие другие тоже так думали. И вот ты понимаешь, что ты обычный парень из обычной семьи, но для Украины, для тех, кто тебя встречает, ты важный человек. И тебя еще большая гордость берет — не зря ты к чему-то стремился и что-то выдержал.

Очень хорошая и теплая встреча была. Говорят, это второй день рождения, который мы будем праздновать всю жизнь.

Понятно, что первым желанием был звонок родным, ничего не знавшим об обмене. Сказал, что я жив и, наконец, дома.

Читайте также: «Мы не должны врать себе о цене, которую заплатим за Победу», — генерал Сергей Кривонос

— Чем ты занимался до службы в армии?

— Я водитель-автомеханик. До 2014 года работал на автомойке Bridgestone в Днепре. Когда начались события на Майдане, мы с друзьями не могли спокойно смотреть на происходящее. Пошел в добробат «Самооборона Днепра», это бывший «Днепр-1». В августе 2015-го подписал контракт с ВСУ. Служил в отдельном батальоне, прикомандированном в 17-ю танковую бригаду (Кривой Рог). Оттуда мы выезжали в Зайцево, Золотое, где несли боевое дежурство.

Что касается начала масштабного вторжения, у нас ужас начался гораздо раньше. С 15 февраля ежедневные обстрелы. Накрывали Красногоровку, где мы стояли, и Марьинку. Били по электросетям, чтобы вывести их из строя. 24-го я проснулся в четыре утра, потому что нужно было собираться на пост. До меня дозвонилась мать одного парня из Харькова: «Город бомбят». Были прилеты по их дому на Старой Салтовке. После чего я сказал ребятам, которые были из Харьковской области: «Позвоните по телефону родным, постарайтесь как-то их вывезти оттуда. В Украине началась война».

25 февраля нас отправили в сторону Волновахи, потому что там несли большие потери наши соседи из 53-й бригады. Мы должны были усилить их. Если бы враг прорвал те границы, нашу бригаду полностью окружили бы и отрезали.

По сути, это был билет в один конец. Мы понимали, что там нам никто не поможет. Из нашего батальона уехали 64 человека на легкобронированных БМП. Затем к нам присоединились еще 70 человек, пять БМП, четыре танка и немного противотанковых пушек, позже добавили еще немного людей. Мы сформировали некую линию обороны.

Две недели, которые мы провели там, были очень жесткими. Утром 26 февраля вражеские вертолеты начали бить по нашему левому флангу, а 27−28 февраля работали самолеты: стабильно три-четыре раза в день один заход на нас, второй на Волноваху. Кроме того, работала их артиллерия. Когда они поняли, что быстро не пройдут, начали хаотично гатить фосфорными кассетами из «Градов». Волноваха в дыму, стояла страшная вонь.

А 3 марта у нас была маленькая победа — наконец-то сбили самолет, который нас бомбил. После этого в течение часа ему на выручку вылетели четыре вертолета с десантом. Два из них мы сбили. Ребята взяли в плен уцелевших десантников и пилота этого самолета. Я видел этих пленных, когда мы ездили на совещание к командованию. Оно было временным, потому что там творился ужас и хаос. Первые дни было очень тяжело.

Читайте также: «Россияне еще даже не показали всего, на что реально способны», — Роман Костенко

— Как ты попал в плен?

— Я остался старшим на участке, который мне выделили. Расставил ребят по мобильным позициям. Кое-кого впереди себя. У них был танк Т-64, БМП-1 и десять человек пехоты. Если бы враг прорвал правый фланг со стороны Волновахи, они должны были дать легкий бой, перегруппироваться и дальше с нами сдерживать врага. А левым флангом управлял 2-й батальон нашей 54-й бригады.

Но случилось так, что у нас заканчивался боекомплект и вообще не было провианта. Командование четыре дня обещало: «Вот-вот привезем вам поесть». И тишина. 9 марта я не выдержал и поехал в ТПУ (типовой пункт управления. — Авт.) нашего батальона в Красногоровку. Это в 60 километрах. Там мне загрузили продукты, дали британские «Мухи» и двух свежих бойцов. Я должен был потихоньку делать ротацию ребят, чтобы работать дальше. Люди уже были уставшие, потому что мы это время ночевали в поле, негде было согреться толком.

Возвращался по той же дороге, по которой ехал. К сожалению, не знал о том, что враг за это время бросил очень много сил на наш левый фланг (они понимали, что там было немного людей), прорвал его и зашел к нам в тыл. Когда мы повернули направо на улицу, нарвались на их группу — 80−90 человек, два танка Т-90 и два БТР.

Нам, честно говоря, очень повезло, потому что мы ехали на моей гражданской машине. Они поначалу не видели, кто в салоне. А когда уже разглядели, начали в упор расстреливать машину. Одному бойцу пуля задела голову, кому-то в бронежилет прилетело.

Когда нас куда-то вели, увидели, что россияне гнали перед собой бойцов так называемой «ДНР», а уже за ними шли нормально экипированные российские кадровые военные. А те голодранцы.

Нас хотели сразу застрелить. Но мы начали на ходу придумывать историю о том, что ехали ремонтировать технику, направленную сюда. Что нас ждут и должны встретить на ферме, там много наших. А мы вот заблудились. Это была дезинформация, чтобы они побоялись двигаться дальше. Поскольку на самом деле у них в тылу стояли наши ребята, с которыми я попал туда 25 февраля. Хорошо, что мобилизованные подтвердили, что находятся в подразделении с 6 марта. В их военных билетах это было сказано.

Читайте также: «Даже культура потребления кофе у украинцев и россиян разбивает нарративы об «одном народе», — бариста Вадим Грановский

После этого мы выпросили индивидуальный пакет, чтобы оказать помощь раненому. К нам подошел российский командир: «Если будете говорить правду, даю вам слово офицера — будете жить». Ответили: «Хорошо, мы готовы». То есть плели все, что вздумается, чтобы выжить. Еще мы им рассказывали, что будто за железной дорогой, за поселком очень много наших сил, которые могут их раздавить, что у них мало техники и людей, чтобы продолжать наступление. Этот командир сказал: «Молитесь, чтобы вы сказали правду. Мы сейчас запустим беспилотник. Если соврали, сами понимаете, что с вами будет». Мы очень переживали, потому что когда проезжали этот поселок, там кроме одной машины медиков никого не было.

Под утро начался еще один бой. Рядом было громко. Думали, что рухнет подвал, где мы сидели. Мы поняли, что они дальше никуда не пошли и что ожидавшие меня ребята дают им по зубам. Нас это немного подбодрило.

Потом пришел русский офицер, нас вытащили из подвала. Раненый боец частично потерял зрение, сам передвигаться не мог, его тошнило. Мы его вели. На одной улице нас остановили. Перед нами стояли около 20−25 боевиков. Мы увидели подбитые танк и БТР. Это была наша техника.

Российский офицер обратился к нам: «Ну что, как вы там говорите по-своему?» Мы поначалу не поняли, что он хочет. А он говорит: «Слава кому?» Мы: «Слава Украине». Он поглядел на нас, улыбнулся и продолжил: «В составе российской федерации».

Читайте также: «Мы сейчас на фронте вынуждены работать как огромная мясорубка», — журналист Константин Реуцкий

Нас завели в подвал трехэтажного здания. Увидели там двух бойцов — механика и наводчика БМП из той группы, которую я зафиксировал на правом фланге, которая должна была дать бой. Они достойно сражались с врагом. Я дал им знак, что они нас не знают. С ними был еще механик-наводчик из подбитого танка. Весь экипаж погиб кроме него. Против них было три российских танка, две БМП и много пехоты. Они боролись до последнего патрона. Но, к сожалению, не смогли многое сделать, потому что силы были неравны. Командование им сказало, что на них идет небольшая ДРГ. А туда шла почти целая рота.

Мы там просидели еще один день. Дальше нас перевезли в донецкую «губу». Это место, где «Моторола» пытал украинских пленных.

— После этого ты попал в печально известную колонию № 120 в Еленовке?

— Да. Сначала нас там немного избили. Они это называют «приёмка». Там уже сидели морпехи, ребята из 36-й и 53-й бригад. В Еленовке мы пробыли месяц — с 14 марта по 14 апреля. Нас вывезли оттуда перед приездом «азовцев».

За это время очень жестких пыток не было. Только одна смена свирепствовала. Очень злые, потому что с начала войны были на передовой. А молодые ребята 19−20 лет относились более-менее нормально. Они были местными, а периметр охраняли русские военные.

Кстати, россияне прикрывались нами, чтобы работать артиллерией и «Градами». Они специально постоянно били огнем через нас. Бывали прилеты от наших по местам, где мы находились.

Затем, насколько я слышал, в Еленовку приехали сотрудники Федеральной службы исполнения наказаний (ФСИН). Люди рассказывали, что те пытали сильнее. У них очень сильная ненависть к украинцам.

Случился такой эпизод. Когда кто-то из россиян начал возмущаться: «Вы же обстреляли Белгород», у одного из наших сдали нервы. Он встал, повернулся к ним: «А вы? Вы стерли мой Изюм с лица земли. У меня там жена, родители, у меня там все. Вы пришли ко мне с вашим „русским миром“. До вас в моем городе все было хорошо». И те не могли ему ничего ответить.

Многие ребята не знали, что с семьями. Они только слышали, что в их городах ужас.

— Как и почему ты оказался на россии? Туда же отправляют вроде особо важных. А ты простой солдат.

— Может, потому, что долго служил — шесть лет. Наверное, думали, что могу знать что-то такое. Нас отправляли не по какому-то списку. 14 апреля ночью в КамАЗах уехала первая партия. На следующую ночь вторая, куда попал я. Всего нас было около 400 человек.

Сначала попали в Таганрог. Там нам устроили «приёмку» — били всю ночь, что-то кричали о Мариуполе, а мы не понимали почему. Еще прошли «живой коридор»: мы бежали, а они нас били какими-то спецприборами и шокерам. После этого не трогали полтора дня.

Потом посадили в автозаки и доставили в аэропорт. Мы прилетели в Курск. Там опять уже обычная «приёмка» и «живой коридор». Собралось руководство СИЗО, которое они называют «краснознаменным». Стояли женщины, медики, очень много спецназовцев. Раздевали догола и пропускали нас. Били, смеялись. А женщины подсказывали, куда лучше бить.

А дальше чего там только не было. И протыкали, и лили воду в рот через марлю, и привязывали к каким-то типа крестов, и приводили людей нетрадиционной ориентации, пугали, что те нас будут насиловать, и «тапик» крутили. Постоянно повторяли, что у нас гораздо хуже относятся к их пленным.

Это длилось неделю. У меня были надломлены ребра, которые потом срослись немного неправильно. Некоторым было хуже, вплоть до летального исхода. Мы знаем, что точно были замучены до смерти два человека. Одного выносили при нас. После этого избивать перестали.

Читайте также: «Россияне ненавидят указанного им врага, но еще больше — друг друга», — Роман Бессмертный

— Выпускали на прогулку?

— Нет. Вообще не разрешали.

— А с одеждой как было?

— Дали какую-то старую униформу. Я до Еленовки доехал в одной флиске. У меня забрали все — баф, шапку, куртку, берцы. Все хорошего качества, я сам эти вещи покупал. Только не сняли то, что пиксельного цвета. И флиску хотели снять, но она была немного порвана. Это для меня стало очень большим потрясением. Еще iPhone забрали.

— Это все, на что они способны. Украсть, убить.

— Безусловно.

В Курской области мы пробыли три недели. Нас возили в Следственный комитет. Там пыток не было. Спрашивали: «Вас бьют?» Конечно, никто не жаловался.

6 мая снова приказали собираться. Надеялись, что нас, возможно, готовят к обмену. Потому что мы полностью освободили эту тюрьму. К нам присоединились пограничники из Сумской области, ребята с гостомельского аэродрома, срочники Нацгвардии. Было много людей.

Привезли в аэропорт. Посадили в самолет, летели очень долго. Когда увидели автозак, отпала мысль, что едем домой. Мы прибыли в Донское Тульской области. В ДИЗО (дисциплинарный изолятор) при исправительной колонии, который был полностью отгороженный от мира.

Там нам сделали «приёмку», как обычно. Как будто перенесли ее. До 24 мая нас не трогали. Только издевки были. Мы уже думали, что пыток не будет. Но услышали по их разговорам, что едет новая смена, о которой даже они говорили не очень хорошо. Когда приехала эта смена, начался ужас.

Очень пристальное внимание они уделяли тем, кто защищал Мариуполь. Например, одному парню, сидевшему в одиночной камере, 14 суток не давали спать.

Читайте также: «С Путиным все может произойти. А россиян нужно просто изолировать. К сожалению, это потерянная ветвь развития цивилизации», — Сергей Гайдай

— Чтобы получить свидетельство, что Мариуполь якобы обстреливали ВСУ?

— Не совсем. Там было дело по изнасилованию какой-то женщины. Ей вырезали немецкий крест на груди. Требовали от него признаться в этом преступлении. Когда он выключался, заходили и будили. У меня нет слов, как их назвать. Это настоящие изверги.

А нас выводили из камеры по пять человек. Били беспощадно по ногам, по бокам, по печени, по почкам. Чем попало, даже какими-то батогами.

Они были всегда под хмельком. Приходили и устраивали какие-то игры. Что в голову взбредет. Издевательства не прекращались. Били всех, не обращая внимания на возраст. Со мной в камере сидел 70-летний мужчина из Изюма. У него была шизофрения. Он жаловался, что не чувствует конечностей, что у него все болит. Мы видели, что это больной человек. Но их это не останавливало. Его заставляли так же, как и нас, приседать по три тысячи, а то и больше раз в день. Он просидел с нами около двух месяцев. Однажды ночью у него случился инсульт. Мы вызывали охрану. Нас вывели из камеры, его госпитализировали. Дальнейшую его судьбу не знаю.

С мая нам не разрешали днем сидеть и разговаривать между собой. За нами следили две камеры наблюдения, вообще без мертвых зон. Они постоянно видели нас на экранах.

Ночью будили дважды. Отбой в 22:00 по графику. В полночь — полпервого будили, мы стояли сорок минут — час. Потом отбой, а в три — полчетвертого снова будили.

Мы вообще не знали, который час. Только по тюремным сигналам как-то плюс-минус ориентировались и когда водили на допрос. Приспособились по солнцу определять время, хотя окна были заколочены. Мы ничего не видели. Смотрели в маленькие щелки, что возле нас находятся. Была максимальная скрытность. Не знаю, почему так.

Читайте также: «Никто не проявлял во время войн большей жестокости и садизма, чем россияне», — генерал Виктор Назаров

— Как кормили?

— В Еленовке показывали, что кормят нас, как на убой, только на телекамеру. Два раза телевизионщики снимали наш обед. Первые поели, а вторым вообще не осталось еды. То же самое было и в Курской области.

А в Донском рацион был такой. Утром — макароны с молоком. Однажды был «рекорд» — я насчитал 21 макаронину. В обед какой-то суп. Вот они считают, что это рисовый суп. А там две ложки риса и вода. На вечер «деликатес», как они говорили. Это сваренные шкурки от картофеля — немытые, с землей, перемешанные с какой-то непонятной рыбой. И этого очень немного. Объем — это обычная чайная чашка. Все несоленое, несладкое. Как свиньям набрасывают, и ешь.

Нас всегда торопили: «Время, быстрее». Чтобы мы даже это нормально не поели. Было трудно. Люди теряли сознание от голода.

— Где вы мылись?

— В Еленовке не было ничего такого вообще. В Курске помылись однажды, когда нас принимали. А в Донском, где мы сидели, раз в неделю, в воскресенье, водили в баню. Хотя это одно название. Вам дают три минуты, чтобы ополоснуться. 15 человек на 10 кранов.

— Оказывали какую-то медицинскую помощь?

— Когда возникала крайняя потребность. У меня там были проблемы с ногой. Она разпухла, стала очень большой, полностью почернела, я не мог ею двигать, почти не чувствовал. Началось гниение. Когда они это увидели, начали водить к врачу. Там кололи антибиотики, обкалывали ногу, даже сначала давали обезболивающее. Потом приехал какой-то хирург. Он вырезал без обезболивания мертвую ткань. Не одному мне, у некоторых тоже такое было. Люди кричали от невыносимой боли.

Еще нас заставляли пить воду из луж. Одних избивали, а другим говорили: «Пока не выпьете лужу, ваши парни будут получать за вас».

Был там один палач. Приходит: «Я такую штуку увидел в интернете. Сегодня попробую на пятой и шестой камерах». Выводили людей, и он начинал пытать. Наверное, у него какая-то психологическая травма была в детстве. Он практиковал удары по затылку, которые могут выключить человека, находил, где больнее будет, где меньше синяков. От такого он получал удовольствие.

Когда с нами что-то делали за пределами сознания, некоторые их сотрудники не выдерживали и уходили. Мы слышали, как они говорили: «Я ушел, больше не могу это слышать». Но другим это очень нравилось.

Читайте также: «Война для нас закончится, когда будет полностью перезагружен российский режим», — Павел Климкин.

Кстати, эти изверги очень нервничали и боялись, что их отправят на фронт или еще куда-то. В это ДИЗО их присылали в командировки из разных тюрем. Откуда только ни присылали. Однажды прибыла какая-то группа, где большинство бурятов. Каждый месяц 24 числа они менялись. Наверное, только на месте узнавали, куда попали.

У них стадный инстинкт. Они уверены, что мы враги, что мы нарушаем границы, пытаем русскоговорящих, едим малышей. Адекватных реально единицы.

Интересный момент. В той тюрьме сидят те, кому дали более десяти лет лишения свободы. За убийства, другие тяжкие преступления. А эти палачи запросто с ними разговаривали. Вот представьте. Какой-то зек, который раздавал нам пищу, мог ответить офицеру матом: «Ни… не буду это делать». И тот разговаривал с убийцей как с равным. А с нами они считали себя богами.

Часто возмущались: «Вы нашим пленным отрезаете гениталии». А ты стоишь и думаешь: что вы вообще несете? До попадания в плен я видел видеообращения русских пленных. Они рассказывали, что увидели страну, которая живет лучше, чем россия, что в поселке стоят фонари с солнечными батареями, там есть новая дорога по европейским стандартам.

До конца сентября продолжались пытки. Потом все пошло на убыль.

Читайте также: «Мы были шокированы, когда увидели глаза брата на фото из „Азовстали“» — сестра легендарного офицера-морпеха «Волыны»

— Что помогало выжить?

— Думаю, вера, молитва и надежда, что ты скоро будешь дома. Каждый день себе это говорил.

— Были ли предложения перейти на ту сторону?

— Были. Но я всегда отвечал: «Что вы мне такое предлагаете? У меня в россии вообще нет родственников. Это невозможно».

— Что было самым страшным за этот период?

— Неизвестность. Даже не потому, что будет дальше, а что вообще происходит.

— Вы знали, что с Киевщины и Харьковщины их выгнали, что Херсон снова наш?

— Вообще не знали. Мы были закрыты от мира.

Какую-то информацию нам включали после сентября. Где-то неделю-две. Чтобы вы понимали, это была нарезка из программ Соловьева, не новости. Показывали, как Соловьев кричал, когда многие граждане, в том числе звезды, уехали из россии: «Теперь у нас столько вилл освободилось. Можно дать людям жилье».

А перед Новым годом показали новости об их областных планах: «Мы начинаем проводить газ в деревни, отремонтируем более 3,5 тысячи километров дорог, работаем на внутреннего потребителя». Мы всей камерой смеялись.

На допросах пытались подловить: «Кто и когда крестил Русь?» Я спокойно ответил: «В 988 году князь Владимир». А они сами не знают, когда это было. Не знают, что сначала был Киев, а москва появилась в XII столетии. Им вбили в голову, что мировая история началась с россии, что Киев российский. И они думают, что испокон веков Украина их.

Читайте также: «Я плачу от любви к Украине. Оттого, что мы с ней сделали», — российская журналистка Виктория Ивлева

С нами сидели люди, учившие историю еще в советское время. Говорили, что даже в СССР такую чушь не несли.

Они прикрываются Второй мировой войной. Показывали видео и фото об издевательствах фашистов. Причем мы к фашистам? Они даже не понимают, что Бандера сидел в тюрьме во время Второй мировой войны.

- Как ребята между собой общались? Ибо в таких ужасающих условиях, в такой изоляции у каждого нервы могут сдать.

— Вот кто-то сделал что-то не так по глупости, после этого выводят всю камеру, бьют и издеваются. На таком фоне возникали некоторые конфликты и ссоры. Но мы всегда старались избегать таких моментов. Мы и так в плену, нельзя собачиться между собой. Говорили друг другу: «Ребята, нам врага достаточно. Если будем ссориться из-за таких пустяков, будет только хуже».

Случилось так, что я побывал в нескольких камерах. В одной были ребята из разных бригад, попавших в плен позже. Они приехали в середине лета. В Старом Осколе, где они сидели, разрешали смотреть новости. Да, российские, но хоть что-то. Они дали мне надежду. В это время начал понимать, за что нас с такой ненавистью пытают. Потому что наши бойцы дают им жесткий отпор на фронте.

Так вот, когда нас перевели, сначала эти ребята смотрели на нас с опаской. Не засланные ли мы казачки? Потому что, к сожалению, были такие, кто перешел на сторону врага и работал на него. Их забрасывали в другие камеры, чтобы что-то найти, что-то услышать.

— Что будешь помнить из этого ужаса всю жизнь?

— Наверное, службу ФСИН. Среди всех, кого я прошел, она самая страшная. Это «верные псы хозяина». Они обожают своего президента. Все понимают, но должны издеваться над пленными. Даже россиян готовы избивать, если это будет выгодно им и будет защищать их задницу. Но над всем там стоит ФСБ.

— Вас посещали представители Красного Креста, какие-то правозащитники?

— Нет. В Курской области раз в неделю приходил вроде бы прокурор. В синей униформе с золотыми пуговицами. «Жалобы есть на условия содержания?» Кто-то пожаловался, что есть, так потом их целый день на растяжке держали и избивали. После этого все говорили, что нет.

А для своего телевидения они снимали такой сюжет об «условиях содержания». Заводили в комнату, где все прилично, есть холодильник, в нем продукты, на пленных новая форма, все довольны, все супер. После съемок закрывали камеру. И все.

Читайте также: Андрей Пионтковский: «Политическая смерть путина станет причиной его физической смерти»

— Как твое здоровье сейчас?

— Обследовали, назначили лечение. Есть последствия после пыток. Но без серьезных проблем. Врачей и медсестер искренне благодарю.

— Мама сказала, что ты потерял половину веса.

— Есть такое.

— Она так достойно держалась, не позволяла себе плакать.

— Я очень ею горжусь. Но когда увиделись, уже было много слез.

— Чего сейчас хочется больше всего?

— Понятно, чтобы война закончилась. И очень хочется семью, создать домашний уют. Что касается будущего после победы, мне нравится что-то выращивать. Поэтому учусь в Уманском аграрном университете.

— Ты столько всего перенес. Говорят, что испытания сильного человека делают еще сильнее. Это так?

— Думаю, что психологически стал сильнее, немного тверже в некоторых своих взглядах и готов больше отдавать себя для других.

Там иногда исчезала надежда на то, что когда-нибудь это закончится. Но я говорил себе: нет, невозможно, чтобы о нас забыли, поэтому надо держаться и поддерживать других. У многих были мысли, что нас бросили на произвол судьбы, что мы там навсегда, что украинская армия не сможет победить. Они были морально очень испуганы, потому что оказались в такой ситуации. А я старался их успокаивать.

Сейчас много читаю, смотрю новости. Столько всего произошло за это время! К сожалению, из тех, кого из моего батальона отправили в Волноваху, вернулись только трое. В плену увидел еще четырех. Оказалось, что их потом закрыли в кольцо, и они не смогли выйти оттуда. И еще четверо были «трехсотыми». О других не знаю. Их до сих пор считают пропавшими без вести… Вообще, многие знакомые ребята погибли. Об этом я узнал только сейчас.

Завершая, искренне пожелаю всем, кто ждет родных из плена, обязательно дождаться. Мы должны верить, что все будет Украина.

Читайте также: «На месте российских военачальников я ни в коем случае никакого результата их руководству не гарантировал», — Михаил Забродский

194352

Читайте нас в Facebook