Киевская старина: городские дачники одевались с претензией на элегантность и держались, как денди
В начале XIX века Киев пользовался славой города-курорта. Наслушавшись рассказов о его мягком климате (и таким он тогда действительно был), москвичи и петербуржцы нередко отказывались от услуг европейских курортов и целое лето жили на Липках или на только что проложенном Крещатике.
Крещатик, застраиваемый архитектором Андреем Меленским красивыми ампирными домиками с садами и цветниками, выглядел как нарядный курортный поселок. Правда, к концу
При генерал-губернаторе Милорадовиче посреди теперешней Липской улицы был проложен небольшой бульвар. Он сохранился до сих пор. В наши дни в его тени горожане прячутся от летнего солнца. В старину здесь гуляли люди из высшего света... Именно на Липках в 1834 году появился и первый киевский санаторий. Его учредителем было акционерное Заведение искусственных минеральных вод. Гостиницей для приезжих служил один из флигелей Царского дворца. На улице Московской располагалась еще одна гостиница и называлась по цвету ее крыши Зеленой.
Однако уже в
Уцелевшие в центре старые усадьбы с садами и цветниками стали называть городскими дачами. Их покупали для постоянного жилья или снимали на лето для отдыха. Лучшие городские дачи имели по полтора-два гектара земли, другие — лишь небольшие участки, засаженные вишнями, грушами и яблонями. В центральных районах города сады располагались внутри кварталов или на склонах гор и оврагов, спрятанных за домами.
На одной из таких дач в конце
В воспоминаниях детей киевских интеллигентов часто попадаются похожие фрагменты. Это описания зеленых зон или своеобразных хуторков внутри городских кварталов, где проходили лучшие дни их жизни. Дети особенно глубоко чувствовали прелесть дачной жизни среди города. Здесь можно было укрыться от родителей, предаться мечтам. Сын известного украинского историка Глеб Лазаревский писал о зеленом рае своей юности так: «Небольшой этот садик несколькими террасами спускался в прохладной тени могучих грецких орехов, ветвистых яблонь, слив, вишен в глубокий овраг. А сама долина оврага, превращаясь в нашем мальчишеском воображении то в американские прерии, то в Великий Луг запорожский, осенялась буйными садами соседних усадьб. Правее от нас раскинулся большой сад богача Колмакова, который ездил среди деревень на повозке, запряженной парой ослов (как завидовали ему все мальчишки!)».
Городские дачники особенно не выделялись среди остальных киевлян, но тем не менее не были лишены своеобразного шарма. Одевались они с претензией на элегантность, держались, как денди, и, судя по всему, чувствовали себя неким избранным меньшинством. Эти аристократические претензии обитателей зеленых оазисов прекрасно подмечены в мемуарах дочери комиссара Временного правительства в Киеве и племянницы гетманского министра просвещения Нины Василенко. В детстве она жила в самом центре киевского «Латинского квартала» — на Никольско-Ботанической улице, среди деятелей культуры, значительная часть которых относилась к числу городских дачников. Неподалеку от дома мемуаристки располагалась усадьба издателя либеральной газеты «Киевская мысль» и председателя Киевского общественного собрания Рудольфа Лубковского.
«Усадьба Лубковского, — писала Нина Василенко, — это сад, полный цветов, особенно роз. Их очень любила его жена Екатерина Дмитриевна Воронец, красавица с прекрасным сопрано... Как-то однажды я шла с папой по Благовещенской (ныне Саксаганского. — Авт.). Он был элегантно одет. „Положение обязывает“, — говорил в ответ на упреки в измене принципам демократической простоты и небрежности. Мимо нас к дому Лубковского подкатила изящная коляска, из нее вышла дама, вся в мехах. Папа поклонился и галантно приподнял мягкую фетровую шляпу. Дама помахала ему рукой в белой лайковой перчатке, одарила улыбкой, и видение исчезло в парадном подъезде дома. „Это певица Воронец, я обязательно поведу тебя в оперу, чтобы ты услышала ее“, — сказал папа. Через несколько дней мы слушали „Евгения Онегина“ в театре. Воронец меня заворожила. Зал реагировал бурными аплодисментами».
Далекий от аристократических замашек писатель-демократ Иван Нечуй-Левицкий нашел себе иное жилье. Настоящий хутор среди города. И не где-нибудь, а над самим Крещатиком, на Пушкинской улице, сразу за театром Бергонье (теперь — им. Леси Украинки).
«Дом, в котором он жил, — писала Мария Гринченкова, посетившая писателя в 1902 году, — был во дворе, а за ним будто лужок с озерком; на лужке стояло два или три улья, и Иван Семенович был очень доволен тем, что, живя среди Киева, имеет перед окном и озеро, и садик, а еще и пасеку».
Как и подобало идеальному хуторянину, описанному в произведениях Тараса Шевченко и Пантелеймона Кулиша, Нечуй жил просто и скромно, но в художественно насыщенной среде. «Жилище его было небольшое: прихожая и две маленькие комнатки. Одна — гостиная с диваном, столом и роялем. На столе лежал „Кобзарь“ и еще несколько книг в красивых переплетах; на стенах — несколько рисунков, в основном пейзажей. Во второй комнатке стояла узкая кровать, комод с зеркалом и туалетными принадлежностями и небольшой стол для работы. На окне лежали писанки». «Это писал еще мой покойный дед, царство ему небесное, но, видите, до сих пор целы», — пояснял Иван Семенович.
По-своему игнорировали город владельцы больших старосветских усадеб, которых в конце ХIX века в Киеве было великое множество. И не только на окраинах, но и в самом центре Киева. Герой рассказа Нечуя-Левицкого «Удивительные похороны» жил неподалеку от самого автора — на Кругло-Университетской улице. Иван Мартынович Гурковенко был практикующим врачом, профессором, человеком богатым. Когда ему надоело служить и бегать по больным, он купил себе старинный дом с огромной дворянской усадьбой над Крещатиком, завел слуг и зажил настоящим барином.
«Дом был каменный, просторный, стоял среди широкого двора на террасе, с широким старосветским крыльцом или верандой с колонками и был похож на дом какого-нибудь богатого помещика в селе. Перед домом на дворе был даже круг, обсаженный цветами и кустарником, по которому экипажи гостей подъезжали к высокой лестнице крыльца... Доктор любил отдыхать и пить чай на этой высокой веранде, заросшей виноградом, любил смотреть на суету людей на широкой площади».
В отличие от самого автора рассказа, доктор не стеснялся роскоши. Он считал, что после многих лет упорного труда заработал право пожить в свое удовольствие. Шикарная усадьба была для него предметом гордости и знаком избранности: «Гурковенко любил пожить в свое удовольствие, поесть и выпить. Его винный погреб был лучшим в Киеве... Он держал выездной экипаж для посещения больных. Жена имела отдельный экипаж для себя и своей единственной дочки».
Так появилась еще одна порода господ, которая постепенно вытесняла из города его бывших хозяев — дворян. Новые богачи прибрали к рукам лучшие кусочки киевской земли. Однако наслаждались они своими богатствами недолго. Грянула война, а следом за ней пришла революция. Прекрасные городские дачи перешли в руки новой советской аристократии.
В 1934 году, когда Киев стал столицей Украины, председатель Совнаркома Панас Любченко завладел домом с усадьбой известного врача-терапевта Образцова на нынешней улице Богдана Хмельницкого, 60 (теперь здесь польское консульство). Но это не утолило аппетита Любченко. Придворный архитектор новой партийной элиты Григорьев построил для Любченко двухэтажный дом в огромной даже по киевским меркам усадьбе на Сырце — 55 гектаров, принадлежащей некогда киевскому генерал-губернатору князю Васильчикову (теперь здесь городской парк «Нивки»). В этом доме за обеденным столом в 1937 году Панас Любченко и его жена были расстреляны энкавэдэшниками и зарыты в одном из райских уголков усадьбы.
Народный комиссар внутренних дел УССР Всеволод Балицкий поселился в 1934 году на Осиевской (теперь улица Герцена, 14) в особняке богатого киевского аптекаря Октавиана Бильского с большим садом (2,4 гектара). Главный энкавэдэшник Украины проявил трогательную заботу о заброшенном саде. Как пишут киевоведы Олег Друг и Дмитрий Малаков, он принялся за «сооружение мостиков, беседок и других малых архитектурных форм в парке. Глубокие впадины, вырытые ручьями, вытекающими из источников, которые питают речку Глубочицу, были загачены и образовали живописные пруды. Усадьба превратилась в настоящий райский уголок». Здесь он прожил три года, а в 1937 году был расстрелян как враг народа.
В
Партийные функционеры рангом пониже получали в награду за свои заслуги более скромные особняки.
Известный американский писатель Джон Стейнбек в 1947 году побывал в гостях на даче киевских друзей Сталина и Хрущева — Александра Корнейчука и Ванды Василевской по улице Обсерваторной, 6. Благодаря книге Стейнбека «Русский дневник» мы имеем редкую возможность заглянуть в усадьбу номенклатурного чиновника, обычно наглухо закрытую от глаз простых смертных. (В 1947 году Корнейчук занимал посты председателя правления Союза писателей Украины и заместителя председателя Совета Министров УССР.) Впрочем, сам американский писатель едва ли отдавал себе отчет, куда он попал и что значил в голодном 1947 году щедрый стол, за которым его так радушно угощали хозяева.
«Они жили в хорошем доме с большим садом, — пишет Стейнбек. — Обед был накрыт на веранде под тенью раскидистой виноградной лозы. Перед верандой росли цветы, розы и деревья, а чуть подальше расположился большой огород.
Обед приготовила Ванда Василевская. Он был вкусный и очень обильный. Еда состояла из баклажанной икры, днепровской рыбы, приготовленной в томатном соусе, странных на вкус фаршированных яиц и старки — желтоватой водки с тонким вкусом. Потом подали крепкий бульон, жареных цыплят, наподобие тех, что готовят у нас на юге, с той лишь разницей, что этих сначала обваляли в сухарях. Затем был пирог, кофе, ликер, и, наконец, Корнейчук выложил упмановские сигары в алюминиевых футлярах.
Обед был превосходным. Пригревало солнце, в саду было очень приятно. Когда мы принялись за сигары и ликер, разговор повернулся на отношения с Соединенными Штатами...»
Киевские городские усадьбы прекрасны. Жизнь в них хороша. Но по-настоящему счастлив тот, кто наблюдает ее издали.
6083Читайте нас у Facebook
