На трухановом острове киевляне покупали целые ведра свежих раков и пили чай за столиками, поставленными прямо в ивовых кустах
Издавна в Киеве существует особая порода людей. Николай Лесков называл их вдохновенными бродягами. Они не любят город и стремятся быть поближе к природе. Живут по-своему, отбрасывая многое из того, что считается совершенно необходимым для нормальной жизни.
На местах теперешних элитных районов столицы страждущие вольной жизни строили шалаши, разбивали палатки, варили на костре еду
Постоянно тянуло к бродяжничеству нашего известного художника-графика Александра Агина, первого иллюстратора «Мертвых душ» Гоголя. Живя в нужде, он поначалу боролся с нею, но со временем его стало преследовать неодолимое желание бросить все и поселиться где-нибудь в тихом месте. В таком настроении он приехал в Киев и был принят на место учителя рисования в Кадетский корпус, стоявший тогда вдали от города на утопающей в зелени Соломенке. Но размеренная, расписанная по часам жизнь педагога была чужда его натуре. Его тянуло на волю.
«Как-то весною, — пишет мемуаристка, — промучившись лет девять в лямке корпусного рисовального учителя, вышел он в поле, за вокзал. Пошел по берегу речонки Лыбедь. Пахнет тиной, землей, травой. Хорошо!.. Смотрит и думает, как бы уйти на волю, на солнце, на степной простор. Видит: ползет по дороге воз с горшками, а на возу, на соломе, лежит дядя, кверху лицом, усы распустил. Агин ему кричит: «Стой, дядя!» Воз остановился. «Вiдкiля, дядя?» — «Та з Вишгорода». — «А далеко той Вишгород?» — «Та, мабуть, верст 15». — «А гарно у вас в Вишгородi?» — «Та як же не гарно!» — «Кавуни есть?» — «Еге ж». — «А горiлка?» — «Эге ж, i горiлка». — «Я поеду с тобой к тебе в гости». — «Так сiдайте, добродiю»… Погостил Агин у горшечника в Вышгороде не одну неделю, а целых шесть. Арбузов не ел — весной их не бывает, а на рыбную ловлю ходил, молоко пил, на солнце лежал, отъелся, отлежался и на время забыл, что он «рисовальщик». А когда вспомнил и вернулся в Киев, уволили его из корпуса за манкировку. Он не жалел о потере места. Стал пробиваться грошевыми уроками».
Вершины блаженного ничегонеделания доступны только людям «вольных профессий». Большинство тайных бродяг (в старину их звали также робинзонами) ограничиваются разумными пределами сезонного, в основном летнего бродяжничества. Ежегодный исход из города «дикарей» — старая киевская традиция. Как только установится жаркая летняя погода, в пригородах появляются горожане, страждущие вольной жизни. Они выбирают для поселений берега рек и озер. Строят шалаши, хижины, ставят палатки и живут там (кто месяц, а кто и все лето), как самые настоящие первобытные люди, питаясь запасами круп, уловом от реки, грибами и ягодами. Многие киевляне завидуют им, хоть и любя называют «дикарями».
Еще недавно (в 60-80-х годах прошлого века) по всему Днепру вблизи Киева и в устье Десны существовали целые поселения таких робинзонов. Они строили лачуги на местах теперешних элитных районов, а осенью смело бросали их на произвол судьбы, чтобы весной вновь взяться за молоток и гвозди. Отправляясь на катерах на свои дачи, киевляне завистливо посматривали на палатки и шалаши местных «дикарей», на их загорелые фигуры, удочки и дымок костров под кипящими котелками.
Я знал вполне преуспевающего специалиста в области атомной энергетики, который, выкроив свободное время, ходил несколько дней по лесам под Киевом или вблизи любого другого города, ориентируясь по карте. При этом его не интересовали ни фауна, ни флора, ни история, ни география. Он просто наслаждался волей, солнцем, радовался необозримым просторам. Возвращался домой грязный, черный, заросший и страшно голодный. Отдыхал, приводил себя в надлежащий вид и вновь брался за работу.
Позже я узнал, что мой знакомый не был таким уж необыкновенным феноменом, каким казался в советские времена. В старину существовали добровольные скитальцы, паломники, юродивые, странствующие артисты, проповедники, бездомные философы, учителя или просто нищие, бродяги и босяки. Все вместе они составляли заметную часть населения. Среди выдающихся странников были философ Григорий Сковорода, художник Василий Григорович-Барский, поэт Велемир Хлебников…
Видя каждое воскресенье на берегу множество киевлян с самоварами, предприниматель решил устроить буфет
Многие люди-»дикари» способны приспосабливаться к жизни и достигать успехов в своем деле, но длительное пребывание в цивилизованной среде им противопоказано. Для восстановления душевных сил им нужно пожить хотя бы несколько дней вблизи природы, побывать в селе или на даче.
Таким был киевский артист на «выходных ролях» (как теперь говорят — мастер эпизода), бутафор Городского театра Андрейчук. У киевлян он пользовался славой заядлого рыбака, лучшего пловца и ныряльщика. «Высокий ростом и физически сильный, — пишет мемуарист Паталеев, — Андрейчук в водной стихии был как дома. Ныряя в воду, он подолгу не показывался на поверхность, а когда зрители начинали беспокоиться, не утонул ли, он вдруг появлялся на поверхности вдалеке от того места, где исчез под водой. В нем было одновременно что-то и от романтического водяного, и от обыкновенного хозяина пригородного трактирчика. Он жил на другом берегу Днепра в маленьком домике, им же построенном из леса, наловленного на реке. В домике этом устроил кабачок, который назывался «Буфет Андреаса» и был известен всем киевлянам. Там во всякое время можно было достать водку, пиво, свежий хлеб, раков и самовар. В праздничные дни киевляне любили погулять на противоположном берегу Днепра, развести там костер, поесть привезенную с собой провизию и напиться чаю в «Буфете Андреаса».
Ведя такой странный образ жизни, Андрейчук окончательно не порывал с театром. Его добрый друг Паталеев пишет: «Андрейчук в деньгах не нуждался и присосался к театру по страсти, выступая в выходных ролях. Молодежь его прекрасно знала и при всяком его появлении на сцене устраивала ему на галерке шумную овацию. На вызовы эти Андрейчук всегда выходил и раскланивался публике».
Возможно, от него берет свое начало особая порода киевских «дикарей», отличающихся большой выносливостью. Целое лето они умудряются жить в палатках и шалашах, но при этом каждое утро успевают вовремя на работу и слывут хорошими специалистами.
В ХIX веке в Киеве не раз пытались использовать тягу киевлян к прелестям первобытной жизни в коммерческих целях. Общеизвестными местами отдыха служили «чайные домики», загородные кафе и буфеты в садоводствах Кристера и Христиани, ресторан Резанова в районе теперешнего Гидропарка. Особенно славился у киевлян «домашний ресторан» на Трухановом острове. Прижившийся в Киеве литовец Адам Доминикович Гинтовт, видя каждое воскресенье на Трухановом острове множество киевлян с самоварами, выхлопотал в Думе разрешение на устройство буфета. Компании гуляющих покупали у него целые ведра свежих раков. Иные пили чай за столиками, поставленными прямо на песке среди ивовых кустов. Несколько позже скромное заведение Гинтовта преобразилось в «домашний ресторан». Это был тот же буфет с несколько расширенным меню: раки, жареные цыплята, пиво и молочные продукты — сметана, очень модный в то время кефир, кумыс. Статус тихого «семейного ресторана» отвечал вкусам тех горожан, которые избегали дорогих парковых «воксалов» и приезжали на Труханов остров целыми семействами, чтобы подышать смолистым запахом прибрежного ивняка, послушать плеск набегающей волны.
Пароходы сновали по Днепру до самого рассвета
Нравы в заведении Гинтовта были самые непринужденные. Беседовали, пили пиво, ели раков, пели песни. Общую атмосферу нарушали лишь веселые компании гуляк, которые ценили этот скромный ресторанчик только за то, что сюда никогда не заглядывала полиция. Поэтому заведение Гинтовта нередко клеймила пресса, выставляя его в глазах общества каким-то диким притоном. Один из корреспондентов газеты «Киевлянин» сообщал: «Я был свидетелем следующих сцен: две компании пьяных мужчин снесли и вбросили в лодки двух обезображенных молодых женщин, одетых лишь в изорванные рубахи. Женщины эти кричали: «Где мои деньги? Где моя кофта?» Но крик их был в полном смысле гласом вопиющих в пустыне: они немедленно были увезены от берега. Хозяйка трактира, стоя на берегу, смотрела на эту сцену с полнейшим хладнокровием».
Автор заметки возмущался тем, что полиция не обращает никакого внимания на «столь бойкое место, как остров с трактиром». Но что могли сделать киевские блюстители порядка, если официально Труханов остров входил тогда в состав Остерского уезда Черниговской губернии?
Благодаря своему особому положению буфет на острове стал любимым местом кутежей и позже преобразился в шикарный ресторан «Эрмитаж». Адам Гинтовт разбогател. Для лучшего сообщения с городом он устроил собственный перевоз через Днепр (сперва пять копеек в оба конца, потом 10). За вход на остров с каждого взималась плата в 20 копеек. В ясные летние дни в «Эрмитаж» приезжали сотни горожан. Особенно много посетителей было на Троицу. Целый день прибывали партии отдыхающих. После окончания гуляний они устремлялись назад в Киев. Пароходы сновали по Днепру всю ночь. Последние посетители оставляли остров уже на рассвете.
В дни больших гуляний перед шумными и не всегда трезвыми толпами за дополнительную плату выступали звезды эстрады, чтецы и знаменитые куплетисты, составлявшие стихи на злобу дня. Появился летний театр, два парохода на переправе. Адам Гинтовт завел симфонический оркестр, шансонеток, собственную электрическую станцию (стоившую более 20 тысяч рублей), нанял поваров и лакеев.
От тихого семейного ресторанчика ничего на осталось. На его месте появилось шумное многолюдное развлекательное заведение, конкурирующее с лучшими платными парками в центре Киева. Но Гинтовт не рассчитал своих сил. Старые посетители уже не ездили к нему, а новые не спешили оставить ради него другие злачные места. Шикарные залы Труханова острова постепенно пустели. «Средняя публика, которая не могла оплачивать столь дорогих затей, — писал очевидец, — заметно стала убывать, и случалось весьма нередко, что на гулянье гремели два оркестра музыки при ярком электрическом свете, а публики буквально ни души; в саду одни только печальные лакеи с грязными салфетками под мышкой». В конце концов Гинтовт разорился.
История с «Эрмитажем» очень показательна для старого Киева. Нравы робинзонов большинству горожан были ближе, нежели разнузданность нуворишей. Если бы Гинтовт действительно любил и ценил плеск днепровской волны, тишину и уединение, он никогда бы не лишился своих капиталов. Но он пренебрег вкусами городских «дикарей» и жестоко поплатился за это.
Одно время о наших робинзонах ничего не было слышно. Теперь о них снова пишут. По всей Украине появились десятки поселений вольных людей.
Не так давно мой добрый знакомый, писатель Юрий Олейник, также бросил свою вполне приличную работу и поселился в селе под Уманью, где уже задолго до того осела целая колония творческих людей. Я был среди тех, кто просил его «не делать глупостей», но мои доводы не имели успеха. Теперь жду звонка. Хочется узнать, что вышло из этой затеи. А вдруг оставить городскую жизнь и бежать от нее куда глаза глядят — не так уж и плохо? И, чем черт не шутит, вдруг уродила картошка, завязались кочаны, а деревья согнулись под тяжестью плодов. И в довершение ко всему — свежий роман на столе. Пусть даже не роман, а повесть какая-нибудь — и то чудо. Быть может, старая киевская традиция поможет людям радоваться жизни в наши нелегкие кризисные времена.
819Читайте нас у Facebook
