«Мы будем защищать Бахмут до последнего», — воюющий в самом аду журналист

— Алексей, сначала расскажите немного о себе.

— Я киевлянин. В юности окончил Киевский военный лицей имени Ивана Богуна. Там был командиром отделения. Вместе со мной учился мой добрый товарищ — известный доброволец, боец батальона «Айдар» Орест Квач, погибший 27 июля 2014 года.

После лицея поступил на факультет журналистики Открытого международного университета развития человека «Украина». Во время учебы начал работать. Попал на радио «Луч», потом на КГРТРК, дальше были «Утро с Украиной» на телеканале «Украина» и телеканал «Бизнес».

Затем случился Майдан. Там получил ранение — под ноги бросили гранату, она взорвалась. Мне повезло, а мужчине, стоявшему рядом, с которым я разговаривал, сильно повредило руку. Больше его не видел. До сих пор не могу найти его.

Кстати, оказалось, что один из моих нынешних побратимов был тогда сотрудником внутренних войск и на Майдане бился с нами. Когда мы цепляли эту тему, он всегда говорил: «Да ты майданутый на всю голову». Я ему показывал свое удостоверение пострадавшего участника Революции достоинства, а он аж пеной исходил. Но нет уже Андрея, его убили…

Когда погиб Орест Квач, это стало жестким триггером для меня. Сначала ездил на фронт как волонтер, а потом как военкор 24-го канала и Zik. Параллельно помогал снимать видео для фонда «Повернись живым», участвовал в различных благотворительных проектах для армии. В 2018 году взял паузу в этой деятельности. До 2021 года работал в редакторской группе проекта «ДжеДАЇ» на телеканале 2+2, это автомобильные новости. Затем немного выучил язык программирования и попал в австрийскую компанию как разработчик. Но все прервала эта война.

Читайте также: «Российская армия выдохлась, осталась орда. У нас руки устанут пулемет держать», — военный эксперт Роман Свитан

— Каким для вас было утро 24 февраля?

— Если честно, не верил, что у этого фюрера хватит мозгов для того, чтобы начать столь серьезный движ. То, что от этого так или иначе пострадает россия, очевидный факт даже для детей.

Накануне занимался своими делами. Мы жили тогда в селе Ясногородка на Киевщине вместе с матерью. Эта деревня так расположена, что первые ракеты из беларуси летели в сторону Василькова и Киева практически над нашими головами. Ранним утром, услышав звук, проснулся и выскочил во двор. За четыре года на войне побывал в очень многих замесах, давно различал, как звучат «Грады», которые именно по тебе бьют, как работают тяжелая артиллерия, танки, минометы. Но ракеты — это было что-то новое и необычное. Их звук — нечто среднее между звуком самолетов и «Градов».

Понял, что произошло. Как-то очень быстро включился, начал помогать ВСУ. Еще до того, как в селе начались боевые действия, уехал в Киев. Потом узнал, что село довольно серьезно пострадало. К сожалению, погибли и местные добровольцы, оборонявшие село, и военные.

В Киеве начал работу в департаменте морально-психологического обеспечения Генерального штаба, куда меня взяли как внештатного работника. До апреля помогал работать в Киевской области — в основном Ирпень и Буча. А в начале мая списался и нашелся, наконец, с Владом Сордом, это мой нынешний командир. Он украинский издатель, дизайнер, поэт и прозаик.

Читайте также: «Мы сейчас на фронте вынуждены работать как огромная мясорубка», — журналист Константин Реуцкий

Сначала помогал 93-й бригаде как доброволец-волонтер. А оформился туда уже в июле. Потому что нужно было ждать в очереди — мест не было. Это сейчас обычная история.

Мы с моими друзьями два месяца возили помощь ребятам. А уже на месте помогали чистить мины, минометы, всякие детали, что-то носить, когда нужно было, те же бревна. Это такая бытовая работа, за которую тебе только «спасибо» скажут.

Наконец попал во 2-й мотопехотный батальон бригады. Комбат Богдан Александрович Дмитрук — легендарный человек, человек-война. Очень горжусь, что воевал под его командованием.

Уже в составе бригады попал на Харьковщину — Изюм, Барвинково, Захаровка, Новодмитровка. В этом направлении продвигалась линия фронта. Мы врага выбивали, а он постоянно уходил и умирал. Позже нас перекинули на Бахмут.

— Когда вы пошли на войну, осознавали, что это может быть билет в один конец? Были морально готовы к самому худшему?

— Конечно. С 2013 года имею дело с риском. Снимал сюжеты на Майдане и Антимайдане. Не знаю, где мои кадры, в какие архивы они попали. Надеюсь, должны быть у кого-нибудь. Достаточно рискованные были съемки. Не все оттуда возвращались.

Так и на войне. Был почти повсюду вдоль линии фронта во время Антитеррористической операции. Авдеевка, промзона, шахта «Бутовка», «Зенит», Пески, Водяное, Опытное — таких мест очень много.

Это не то что заигрывание со смертью. Просто ты к этому привыкаешь и уже не обращаешь внимания, потому что надо же работать.

Читайте также: «В войне дронов у нас есть все шансы проиграть россии», — Максим Музыка

— К этому можно привыкнуть?

— Не знаю. Не уверен, что слово «привыкнуть» лучше всего подходит для моего отношения. Скорее, адаптируешься к такому. Однако о безопасности не забываешь, это мое правило. Я сейчас по должности еще отвечаю за безопасность личного состава. Достаточно серьезно подхожу к этому вопросу. Требую, чтобы все действовали согласно Уставу.

— Многие люди рассказывали о «глупой смерти», то есть пулях и снарядах от своих.

— У военных есть понятие friendly fire, с английского «дружественный огонь». Суть в том, что на большой войне, тем более на такой, как у нас, когда на малом участке фронта может быть задействовано просто множество военных организмов, это абсолютно нормально, даже статистически, как бы грустно это ни звучало. Один из главных принципов безопасности на войне, кроме каких-то базовых средств (индивидуальная защита, медицинская и тактическая подготовка личного состава, дисциплина, выполнение приказов, осознанность в том, что ты делаешь и что должен делать), мне кажется, это осознанность каждого члена команды что от него зависит в том числе безопасность абсолютно всех.

— Бывали какие-то трагические случаи?

— Они, к сожалению, всегда со всеми случаются. Их не избежать. Но я о них рассказывать не буду, потому что на это нужно спрашивать разрешение у родственников погибших именно таким образом. Каждая смерть на войне — трагедия. Мне очень тяжело и больно терять побратимов. Каждого из них помню, за каждого мщу. Я эту боль трансформирую в ярость, которая придает силы.

— Вы гражданский человек, хотя многое видели, работая военкором. Но все равно наверное был барьер, когда понадобилось убивать других людей, даже если это враги? Все говорят, что сначала это очень тяжело, а потом просто относишься к этому как к выполнению работы.

— У меня не было никаких колебаний. Расскажу об одном эпизоде. В первые дни, когда россияне уже вышли из Бучи, мы там работали вместе с патрульной полицией. С одним очень классным парнем Сашей нашли машину, расстрелянную из «бэхи», то есть из БМП. На ней были такие большие дыры… В салоне увидели разорванную кошку — шерсть была всюду, а еще кучу детской одежды и игрушек и среди них куски мяса с детскими волосами. Простите за такие детали, но это достаточно показательная мотивация.

После того для меня это не люди, а просто цели, которые необходимо отработать для того, чтобы наши ребята из пехоты чувствовали себя гораздо лучше, спокойнее и могли выполнять свою работу увереннее, зная, что их надежно прикрывают. А враг должен просто умирать. Конкретную цифру не могу сказать, мы не считали прямо усердно, но мы с пацанами положили более тысячи врагов. Это я очень уверенно говорю. Мы минометчики. У нас такая работа. Многих из наших ребят уже нет, к сожалению.

А вообще, знаете, лучшее время в моей жизни — это точно три месяца первых ротаций на Бахмут.

Читайте также: «На месте российских военачальников я ни в коем случае никакого результата их руководству не гарантировал», — Михаил Забродский

— Почему?

— Мы работали очень плотно. Чувствовалось, что ты даже не в команде, а в профессиональной семье.

10 августа наша бригада официально вошла туда, 12-го я оказался на позициях. Сначала жили в городе, а работали за городом. Нам удавалось не только удерживать окрестности Бахмута в сторону Покровского, но иногда продвигаться вперед, вести штурмы. Враг умирал сотнями в день.

Россиян было очень много. Но они достаточно быстро заканчивались. Были и кадыровцы, и вагнеровцы (только у них было столько ротаций, что я уже не припомню), и контрактники, и «ополченцы» из так называемых «ДНР» и «ЛНР», и казачки нам что-то пытались доказать, и какая-то спецура приезжала и тоже пыталась что-то сделать.

— Есть какие-то картинки, которые будете помнить всю жизнь?

— Картина, которая у меня перед глазами стоит, это сюрреалистическое видео с коптера, как они дружными рядами идут в бой. Причем теми же протоптанными дорожками, которыми шли до них, а вокруг лежат изуродованные тела (большинство тел они не забирали), руки, ноги, кишки, извините за детали. Но они все равно идут и идут. И у них даже в голове не щёлкает: «Ой, Ванька, остановись». Вот до сих пор это вспоминаешь и думаешь: Боже, это какой-то идиотизм, какая-то глупость. Но такие картины и сейчас так же повторяются.

— Говорят, что они своих раненых не забирают с поля боя.

— Не могу сказать, что это какая-то тенденция. То, что у них таких случаев больше, однозначно. Но мы неоднократно наблюдали эвакуацию на МТЛБ и пешую эвакуацию, то есть, когда даже на руках выносили раненых и «двухсотых».

А 2 сентября в нашем направлении они впервые за эту войну запросили перемирие. Для того, чтобы забрать «двухсотых». Это было почти историческое событие. Помню, как писали о нем СМИ. Но они там пытались еще исподтишка провернуть одну операцию, а мы их вовремя заметили, и она у них закончилась, как всегда.

Читайте также: «Никто не проявлял во время войн большей жестокости и садизма, чем россияне», — генерал Виктор Назаров

— Что рассказывают их пленные? До сих пор, как в первые дни, что не знали, куда едут?

— Не отвечу. К сожалению или к счастью, у меня такая работа, что не приходится иметь с ними дело. Минометом в плен не возьмешь. Удавалось только их уничтожать. Смотрел интервью с пленными, когда было время. Не вижу смысла с ними разговаривать. Просто надо уничтожать всех, кто пришел на нашу землю, а границы засыпать их трупами, чтобы другие россияне понимали, куда могут попасть.

Что касается мужества наших бойцов, вам любой из военных подразделений скажет, что наши титаны, наш главный аргумент в этой войне — это пехота. Эти ребята закалены взрывами, порохом, напалмом, химией, морозами. И они, несмотря ни на что, стоят на позициях. Могут вести бои более двух суток без остановки. Не знаю, кого найти еще более сильного. Я, будучи журналистом, не раз и не одну неделю жил с пехотинцами. Знаю точно, насколько они сильные, выносливые, мужественные.

Да и сейчас довольно часто работал рядом с ними. Вместе те же окопы копали. Это тяжелый труд, который требует силы, выдержки и мотивации наверняка.

— Война длится уже девять лет, большая война, как ее называют СМИ, — год. Понятно, что ребята устали и истощились. Известный журналист Павел Казарин, воюющий с 25 февраля, говорит, что нужно просто тянуть лямку, потому что впереди марафон.

— Усталость, конечно, есть. Здесь ничего не поделаешь. У нас есть выбор? Нет. Они пришли ко мне домой. Извините, но устал я — не устал, меня уже никто не спрашивает. Есть хорошая украинская народная поговорка: «Хіба хочу? Мушу». Я сам себе ее повторяю уже который год. Трудно? Да, трудно. Но впрягся и понемногу тянешь. Когда уже понимаешь, что устал, берешь не столь быстрый темп. Но надо же работать. Это как копать окоп. Устал, но лопата за лопатой — понемногу вкопался. И выжил.

Читайте также: «Мы не должны врать себе о цене, которую заплатим за Победу», — генерал Сергей Кривонос

— Что тяжелее всего на войне — потери, отсутствие нормального сна, обстрелы, страх, невозможность увидеть родных?

— У каждого свое. Для меня это потери. Я очень привязываюсь к людям. Есть такая слабость.

Ребят терять больно. А выражать какие-то соболезнования их родным еще труднее. Приходилось это делать, к сожалению. Первым о случившемся не сообщал, но соболезнования выражал как командир. На месте каждого из погибших мог быть я. Все мы можем быть там. На войне это часто лотерея со смертью. Сто процентов гарантии, что ты будешь жив, никто не даст, как бы ты о безопасности не думал.

Не знаю, что сейчас происходит в других секторах, но в Бахмуте (ибо у меня с августа война это только Бахмут) это капец. Там очень плотно. Причем все — и артиллерия, и стрельба пехоты. Линия фронта постоянно нестабильна, дороги простреливаются. Там тяжело выжить.

— Очень часто в последнее время слышу, что Бахмут нужно оставлять, чтобы сохранить жизнь наших бойцов. Но те, кто там находятся, говорят: «Мы город не отдадим».

— А кто говорит, что его надо сдавать и отступать?

— В «Фейсбуке» постоянно читаю.

— Ну, тогда привет фейсбучным экспертам. Крепость Бахмут примет любую помощь. У нас всегда добровольцам будут рады. Можно договориться и приехать поработать на защиту Родины. Не было приказа его сдавать. А в армии все делается по приказу. Поэтому все воюющие ребята, в том числе моя родная бригада и мое подразделение, в котором сейчас служу, будут защищать город до последнего. Это наша территория.

— Что можете сказать об отношении местных жителей к нашим военным и к россиянам?

— Я впервые приехал в этот старый прекрасный шахтерский городок, еще когда это был недекоммунизированный Артемовск. Наблюдал, как во времена АТО/ООС он расцветал и начал развиваться, как туда пошел бизнес, как там вообще было классно, потому что жизнь началась.

Я любил Бахмут. И людей местных любил и люблю. К сожалению, большинство уже уехало. Но до сих пор есть несколько оставшихся знакомых. Познакомился с ними уже на этой войне. Они очень классные, очень патриотичные. Теперь волнуюсь за них, потому что не могу никак уговорить их уехать. Вот они такие — не хотят из своего дома уезжать, и все.

Что касается пророссийских настроений на Донбассе, вы сами об этом знаете. Их много. Я на таких людей не обращаю внимания, с ними не общаюсь. Если мешают, говорю отойти и замолчать. Но всем, вне зависимости от взглядов, мы обязательно предлагаем эвакуацию.

Помню один случай, который произошел около двух месяцев назад. Извините, сейчас будет очень грубая лексика, потому что из-за тупорылого ватного отца дети трех и семи лет не смогли выехать из-под обстрелов. Он начал мне говорить: «Там же тоже профессионалы воюют. Они попадают куда надо. По мне не будут стрелять». Я посмотрел на него: «Ты серьезно сейчас вообще?» Он испугался, опустил глаза. Потому что я же с оружием. Не было времени с ним разбираться, так как мы свою работу выполняли. Нашли эту семью в укрытии. Этот придурок, его жена, ее брат и двое маленьких детей живут на линии фронта, как раз в зоне обстрелов. Он еще говорил: «У меня на зиму еда есть. Все свое, с огорода». Конченый просто.

Читайте также: «У жителей оккупированных территорий, которые сейчас радуются присоединению к россии, от улыбок до слез будет очень короткая дорога», — Роман Безсмертный

— Кто воюет с вами рядом? Кто эти люди по специальности, по возрасту?

— Наше подразделение вообще очень диверсифицированное. Люди совершенно разные. Начнем с того, что командир — писатель-издатель. Мой друг бизнесмен, у него была своя маленькая компания. Еще один побратим — 19-летний режиссер, который уже снимал клипы. Он 2004 года рождения, представляете себе?

— Ребенок совсем.

— Этот ребенок уже столько всего наделал. Он молодец. Еще и учится параллельно на заочном. Сдавал экзамены, слушал лекции прямо с боевых позиций. Мы для этого ему Starlink дали.

Были строители, монтажники, даже один гробовщик из Каменского. Есть один будущий ученый — аспирант физик-теоретик. Есть девушки с крашеными зелеными волосами. Они очень полезны армии и правильно вовлечены. Есть IT-шники, только более опытные, чем я, которые могут работать с большими объемами информации и анализировать ее. Очень много техников. В нашем подразделении есть целый отдел разработки, там вообще учёные работают.

Это все добровольцы. То есть у людей была карьера, была гражданская жизнь, но они пошли на войну. К слову, каждый из нас знает, чем будет заниматься после Победы. За это мы и боремся. За то, чтобы была возможность что-либо планировать.

Читайте также: «На фронте ни разу не слышал: «Чего я пошел на войну? Что я здесь делаю? — 80-летний полковник ВСУ, воюющий простым солдатом

— Что вы лично планируете?

— Я человек достаточно традиционных взглядов. Хочу организовать небольшую ферму, чтобы что-то свое делать. У нас с женой детей пока нет. Конечно, хочу, чтобы будущие детки были здоровы и обеспечены, чтобы жизнь была спокойной и мирной.

Что касается Победы, если честно, пока не вижу ее на ближайшем горизонте. Понимаю мотивацию, когда все говорят: «Эгей, Победа». Конечно, никто не скажет, что опускаются руки. Мы идем к Победе. Но я реалист. Она пока за горами, очень мягко говоря. Воевать придется долго.

Однако для меня это все не закончится, когда мы выгоним врага за границу. Я хочу развала российской федерации, чтобы это государство вообще перестало существовать. Чтобы репарации обязательно были. Юридическая ответственность даже не оговаривается. И Гаагский трибунал должен быть над всеми преступниками.

Во всем мире должны понять, что величие россиян, о котором они рассказывают, их якобы отдельная история — это ложь, что эта нация совершенно искусственно придумана. Эти свинопсы до сих пор живут в деревянных домах. Это дикость, потому что человечество живет в XXI веке.

Я просто так не успокоюсь. Даже если весь мир скажет: «Все, Украина, остановитесь, пожалуйста», я буду с теми, кто будет их добивать. Меня никто не остановит. Потому что они натворили такое, что не прощают.

Читайте также: «Это реально третья набирающая обороты мировая война», — Тамара Ореха Зерня

1234

Читайте нас в Facebook