«Самое ужасное место для ампутированного — это метро», — тренер по акробатике, потерявший ногу на фронте

«Врачи давали 10%-20%: «Если у него сильное сердце, то будет жить»

— Александр, в вашем «Фейсбуке» много видео и фото с занятий с детьми до полномасштабного вторжения и сейчас. Они почти одинаковые: ученики довольны тем, что у них что-то получается, вы сосредоточены и серьезны. Единственная разница — теперь вы на протезе. Есть теория, что судьбоносные испытания нам даются для чего-то. Наверное, часто об этом думали?

— Во-первых, я переоценил свою жизнь. Понял, что она может быть слишком короткой. А жить я люблю, у меня много мечтаний и желаний. Поэтому нужно действовать, двигаться вперед, если действительно хочу чего-то добиться. Во-вторых, поскольку еще люблю поддерживать других, решил, что буду помогать адаптироваться тем военным, у которых схожие истории, проходить все этапы от ампутации до протезирования. Чтобы у них был человек, который сможет им подсказать все тонкости, и объяснить, с чем придется сталкиваться, и как облегчить этот процесс. Мне звонят каждый день, кроме того, раз или два в неделю езжу в больницу.

— Ни в одном интервью вы об этом не говорили.

— А зачем? Считаю, что нет смысла рассказывать об этом. Не хочу помогать на публике, как некоторые. Приехали — и сразу куча фотоотчетов, что они кому-то завезли конфеты и пообщались. Я делаю все от себя. Езжу к тем ребятам, которые сами обращаются, или их родным. Сейчас со многими уже дружу, с некоторыми мы уже почти лучшие друзья.

Один парень около полутора лет пролежал в Польше. У него полностью отбито колено и было очень много инфекций. Врачи сказали, что ходить он вряд ли сможет. Возможно, что-то со временем придумают, но нога будет просто болтаться. Он долго не решался ее ампутировать, пока не увидел меня по телевизору. Позвонил по телефону, мы пообщались. Рассказал, что его дочери семь лет. Он вернулся в страну, ампутировал ногу. Сейчас приводит себя в физическую форму. Я его вел с самого начала.

— Когда началось вторжение, вы с сестрой и своей девушкой выехали во Львов. Однако 2 марта пошли в военкомат.

— Мог и не идти. Но мои аргументы были такими. На тот момент я был холост, у меня не было собственных детей. Но очень много учеников, братиков, сестричек, племянников. Кто, как не я, должен их защищать? Плюс у меня два высших образования. Я разбираюсь в бухгалтерии, в экономических вопросах, хорошо владею компьютером. Также за плечами 13 лет занятий боевыми искусствами. Возможно, какие-то мои навыки пригодятся.

— Как ваши родные и любимая восприняли такой поступок? Любой взрослый понимает, что это может быть билет в один конец.

— Я всегда сам решаю, что мне делать. Родным ничего не сказал. А Анюта была категорически против.

Простоял в очереди двое суток. Было очень холодно, а на мне короткие белые пижамные женские штанишки в стразиках. Мы забыли в поезде сумку, и мои вещи поехали обратно в Киев. Все в той очереди думали, что я какой-то мажор. Потом уже в части долго шутили на эту тему. Пожалуй, и позывной был бы «Мажор», если бы не моя фамилия Чайка. Именно таким был и позывной.

Мы все пришли в военкоматы добровольно. Нас никто не похищал, как сейчас, не принуждал, повестку не вручал. Так получилось, что меня сразу забрали на учебу. Я Анюту уверял, что никто меня на фронт не отправит. В самом деле и сам так думал. Потому что нам сказали, что «вас заберут на две недели в качестве резервистов, а потом поедете по домам и будете ждать дальнейших распоряжений».

Военному делу учился с нуля, потому что никогда не держал в руках оружие. Попал в 24-ю механизированную бригаду. Уже через месяц был на передовой в Луганской области. Сначала нас отправили в Лисичанск, а затем в Попасную.

— И вот вы, сугубо гражданский человек, попали в настоящий ад. Какими были первые впечатления?

— О войне часто вспоминала бабушка. Ее пять братьев погибли на фронте.

В первые дни было такое ощущение, что это не на самом деле, что я какой-то киноактер, попавший на съемки какого-то фильма. Ведь в ХХІ веке не может быть такого. Действительно пришлось серьезно адаптироваться. Пытался не допускать каких-либо негативных мыслей. Хотя, конечно, отдавал себе отчет, что могу не вернуться. Но мы с друзьями (нашел там очень хороших друзей) дали обещание друг другу: что бы ни случилось, всегда держаться вместе. Именно поэтому мы из Лисичанска отправились в Попасную, потому что одного товарища отправили туда раньше нас. Как только узнали об этом, вызвались на вторую ходку ехать туда, чтобы найти его и быть рядом.

Ранение получил 6 апреля. Это был очередной артобстрел наших позиций. Мы в такие моменты всегда ложимся на пол в окопе. Когда все закончилось, я встал на колено. И тут вдруг сквозь землю прошел резкий удар. Это был снаряд от танка. Когда стреляет танк, сначала слышишь приход, а потом уже выход. Если бы я услышал выход, наверное, лег бы. Хотя, может быть, тогда совсем по-другому все было бы. А так он попал в меня, отбросил в другую сторону и не взорвался. Я пролежал где-то час засыпанный землей, только голова выглядывала. И уже начал прощаться с жизнью. В голове столько мыслей. Я хотел большую семью, создать собственную студию, реализовать себя, путешествовать по миру.

Потом подумал: а ведь я сознание не теряю. Начал звать своего товарища (мы были вдвоем) — все ли с ним в порядке. Он ответил. Однако увидел, что его сильно контузило, кровь шла изо всех отверстий, у него сильная паника, он такой несобранный. Попросил его, чтобы позвал помощь, но он отказывался бросать меня. Долго уговаривал, чтобы он пошел. Наконец он спросил: «Ты не обидишься, если я пойду?» — «Нет, это будет правильное решение».

Он отправился к ребятам на базу. Постучал в забор, они открыли, а он лежит на полу без сознания. Уже потом я узнал, что у него было пробито колено. В таком состоянии он вообще не должен двигаться. Но все же добежал. Он помнил только разговор со мной, но забыл, как проделал путь. А он был не близкий.

Прибежали ребята. Поскольку окоп был узким, раскапывать меня мог только кто-то один. Когда раскопали, начал чувствовать резкую боль в правой ножке и небольшую в левой, половина ягодицы была сильно посечена. В паху были такие отверстия, как кармашки, что можно было туда руку всунуть. Правая нога была полностью перебита и ужасно большая. Когда меня вытаскивали, очень хотелось кричать, но крик могли услышать орки. Поэтому зажимал зубами свою кофту, чтобы не подставлять товарищей. Моя проблема, говорит жена, что я больше думаю о ком-то, чем о себе. На фронте были разные ситуации, но все равно шутил и поддерживал других. Иногда даже очень взрослые мужчины не выдерживали этого ада и плакали, когда что-то было не так, или начинали закрываться в себе.

— Вы очень сильный человек. За это нужно благодарить ваших родителей. Расскажите о них.

— Мама обычный продавец, а папа был электриком, но он умер в 2004 году. У него была эпилепсия и, к сожалению, врачи скорой ничего не сделали для того, чтобы спасти ему жизнь. Дали укол и уехали, хотя должны были собрать в больницу. Ему было 34 года.

Трудно сказать, что меня кто-то действительно воспитывал. Поскольку нас в семье было трое, а я старший, пришлось гораздо раньше повзрослеть. К сожалению, отец не жил с нами, а отчим ездил на заработки за границу, мама много работала, поэтому я часто оставался с маленькой сестренкой. Мне было тогда семь лет, а ей еще года не было. И мне приходилось вставать ночью, разогревать бутылочку с едой и ухаживать за ней и братом.

— Но возвращаемся к вашему ранению. Вас вытащили. Что было дальше?

— Довезли до места нашего пребывания, где штаб находился. Потом ждали автомобиль, чтобы меня транспортировать. Я периодически терял сознание. Завезли сначала в больницу Попасной, хотя там врачей уже не было. Что-то сделали и отправили в Лисичанск. Помню, что спрашивали, есть ли что-нибудь в карманах. Все достали, а затем полностью разрезали одежду. Они пытались спасти ногу — поставили металлический каркас и наложили спицы, чтобы собрать кости.

А тем временем Анюта, которая на тот момент еще не была женой, активно искала меня. Отправляясь на фронт, я специально оставил много номеров на своих страницах в соцсетях, чтобы в случае чего кто-то мог дозвониться старшим по званию. Когда-то хотел стать полицейским, поэтому у меня есть такая черта — предвидеть несколько шагов вперед. Можно сказать, что это тоже спасло мне жизнь.

Я Анюте сказал, что если утром не будет плюсика в сообщении, значит со мной что-то случилось. В тот день плюсик не поставил, хотя было время, потому что в девять заступил на дежурство. Более того, когда выходил на позицию, впервые не взял с собой телефон. Планировал вернуться через два часа, думал, что он не нужен. И как раз произошла такая трагедия.

Аня вышла на двух моих друзей, которые тогда возглавляли управления СБУ Белой Церкви и Одессы. Они скооперировались и нашли все точки, где я находился.

Меня нужно было срочно транспортировать в Днепр, потому что мог умереть. Ранение случилось около десяти часов, а в больницу имени Мечникова я попал на следующий день в пять утра, то есть почти сутки прошли. Началась газовая гангрена. Ножка уже была полностью неживой.

Дорога от Лисичанска до Днепра стала самой страшной для меня. Мы ехали без света. Я чувствовал каждую выбоину, каждый камень. Машина подскакивала и это металлическое строение на ноге шевелилось. Поскольку мне никакие обезболивающие не давали, была такая страшная боль, что хотелось кричать.

Просил двух товарищей, сопровождавших меня: «Если у вас есть оружие, пожалуйста, пристрелите меня». Потому что терпеть было просто невозможно. Тогда один положил мою голову на колени и начал гладить волосы, а другой гладил ладонь левой руки. Не знаю, от чего потерял сознание — от боли или от того, что мне стало как-то легко и тепло.

Когда открыли дверь автомобиля во дворе больницы Мечникова, услышал разговор, что нужно будет резать. Я еле разговаривал, но возражал: «Нет, не нужно, я могу двигать ножкой». Смотрю, она полностью черная. Мне казалось, что будто действительно ею двигаю, чувствую ее. Но это была фантомная боль.

Приходил в себя, когда меня на рентгены возили, когда просили, чтобы сам поднял корпус. Но я уже был настолько обессилен, что даже не понимал, зачем врачи меня будят. В результате проснулся уже без ноги.

Некоторое время находился на грани жизни и смерти. Маме сказали, что очень малы шансы на то, что я выдержу. Врачи давали 10%-20%: «Если у него сильное сердце, то будет жить». Все зависело от меня.

Читайте также: «Один боец пять раз получил ранения, но возвращался в бригаду. А в шестой раз погиб», — военный медик

«Мне нельзя ни худеть, ни толстеть»

— Новая ужасная реальность стала испытанием не только для вас, но и для ваших близких.

— На самом деле больше всех меня поддерживали друзья. Они постоянно приезжали в больницу.

Мама несколько недель была со мной в реанимации, но она не могла справиться с какими-то определенными эмоциями. Приходила буквально на несколько минут — кормила, с чем-то помогала и уходила. Мне тогда вообще было очень тяжело кого-то видеть, потому что едва мог говорить, а мама еще бывает недослышит, и меня это сильно злило, было очень неприятно. Я не мог контролировать эмоции. В голове была каша. Уже потом извинился за какие-то свои срывы.

Первый месяц в реанимации — это самый ужасный период для каждого ампутанта. Ты не знаешь, что будет дальше. Друзья говорят: «Будешь бегать-прыгать», а врачи: «Колесное кресло до конца жизни». Для человека, который с детства занимался спортом, не пил, не курил и хотел быть примером для других, это было очень грустно.

— Что касается Ани, я ее тогда отталкивал, хотя у меня было чувство к ней, — продолжает Александр. — Планировал сделать ей предложение 20 марта — на годовщину знакомства. Причем на том месте, где мы познакомились.

— Как это произошло, кстати? Расскажите историю вашей любви.

— Я тогда работал на нескольких работах, поэтому у меня почти не было свободного времени где-то гулять и с кем-то знакомиться. К счастью, есть сайты знакомств. Хотя многие их обгаживают, но именно там я нашел Анюту. Мы встретились 20 марта 2021 года, спустя три дня после переписки.

Как раз был карантин, кафе не работали. Поэтому мы просто гуляли по городу. Было прохладно, прошел пушистый снежок. А я такой герой — голые ноги и летние кроссовки. Хотел произвести впечатление.

— Судя по всему, произвели.

— Конечно. Впечатление больше было от общения, потому что у нас оказалось много общего, мы сразу почувствовали, что как-то дополнили друг друга. Мы гуляли десять часов. Прошлись от Крещатика до арки Дружбы народов, потом к колесу обозрения на Подоле, оттуда по набережной до женщины с мечом, я так ее называю. Еще успели посмотреть, как запускают китайские воздушные шарики. После чего вернулись обратно на Крещатик, где должны были вызвать такси, но я не хотел прощаться и предложил: «Если ты еще не устала, могу тебя проводить домой. Пройдем, сколько выдержим». И пошли еще до Дорогожичей пешком. Домой попал около пяти часов утра.

— Быстро поняли, что с Аней может получиться что-то серьезное?

— Я уже на третьей встрече предложил, чтобы мы называли себя девушкой и парнем, если она не против. Это буквально две недели прошло. Затем карантин усилили. Было сложно встречаться. Поэтому буквально через месяц мы съехались. Вот обычно говорят, что локдаун людей развел, а нас наоборот свел. Мы тогда работали дистанционно. Если у нас был какой-то перерыв на кофе или еще что-то, обязательно проводили его вместе — общались, смеялись, дурачились. Иногда пауза могла затянуться.

— Как Аня себя вела, когда это все произошло? Увидели ли в ее глазах страх и сомнения?

— На тот момент она находилась за границей, куда я отправил ее из Львова. Мне так было спокойнее.

Я не брал трубку, не отвечал на сообщения. Когда мама говорила, что звонит Аня, отказывался разговаривать. Однажды она записала видеосообщение, где все ясно разъяснила. И посоветовала: «Если тебе что-то непонятно, прослушай еще несколько раз». Она категорически настаивала, что будет со мной, что готова ко всему, что она во мне видит именно того Сашу, с которым познакомилась, что мы поставим самый лучший протез и вообще вместе со всем справимся. Хотя отдавала себе отчет, что может быть тяжело.

Аня готова была сорваться и вернуться в Украину, но в Мечникова ее просто не пустили бы, поскольку она не жена. А когда я оказался в Виннице, приехала буквально через два дня и с утра до ночи была в больнице со мной. Мы снова ни на миг не расставались.

Знаете, я часто общаюсь с ребятами. У многих семьи выехали за границу. Они звонили по телефону, высылали им деньги, будто бы все было нормально. А когда приезжали туда в отпуск, чтобы увидеться, оказывалось, что жены уже с другими мужчинами, не пускают в дом и не дают встретиться с детьми. Таких случаев, к сожалению, немало. Многих жены просто использовали, потому что у семьи льготы и все такое. И вот у человека все рушится прямо на глазах. Это очень сложно и грустно.

Читайте также: «Многих парней не дождались жены» — боец, проведший двадцать месяцев в плену

— А что за история с операцией по YouTube?

— Ну, это не совсем так. После реанимации врачи приняли решение отправить меня во Львов для дальнейшего лечения. Однако по дороге открылось артериальное кровотечение. В Виннице меня сняли с поезда и увезли в местную больницу. Там был очень классный врач. Он попросил, чтобы я не называл его имени и не давал контакты. Он настолько крутой. Даже в воскресенье выходил на работу. Спросил его однажды: «Вы хоть когда-нибудь отдыхайте?» — «А ты на фронте отдыхал?» — «Нет». — «Вот тебе и ответ».

Ему лет 50, высокий, такой живчик. И очень талантливый. У него действительно руки из того места растут, как говорят. Дело в том, что меня должны были транспортировать в ожоговый центр, чтобы сделать пересадку кожи. Но все такие центры были перегружены, там не было мест. То есть не могли меня принять. А нужно было действовать как можно скорее. И этот врач сказал, что он сам все сделает. И сделал. Потом даже похвастался: «Прямо как на видео получилось». Что означает на видео? Думал, что может это какая-то шутка. Когда кожа прижилась, все же спросил: «А что за видео?» — «Я же первый раз такую операцию делал. Поэтому до этого смотрел видео, как это правильно делается». И показал мне ролик на YouTube.

Когда он сбросил фото и видео моих ранений в ожоговый центр, там поразились, что после пересадки кожи 90% ран зажило: «У нас последние разы максимум получалось 45−47%. Молодец!»

— Врачи прогнозировали вам инвалидную коляску, потому что очень высокая ампутация. Как удалось протезироваться? Кто помог?

— Сейчас, когда общаюсь с родными тех, у кого ампутации, предупреждаю: «Старайтесь, чтобы ребята ни о чем не думали. Их задача — быть на позитиве, ставить какие-то новые цели, как можно скорее вылечиться и пройти реабилитацию. А вы пока занимайтесь документами».

Анюта полностью взяла все на себя. Еще когда я находился в больнице, начала активно стучать во все двери. В Украине, к сожалению, никто не хочет принимать на протезирование с такими тяжелыми ампутациями. Государство выделяло на три узла меньшую сумму, чем на два или один (сейчас, кажется, немного подняли расходы). И протезные центры на этом ничего не зарабатывали. Потому они отказывались брать меня. Легче взять ребят, у которых нет ноги ниже колена. Ты им сейчас поставишь протез, они завтра могут спокойно ходить. Затем нужно просто периодически поправлять чашу, которую изготовить гораздо легче, чем мою. В моей нужно все полностью подстраивать под таз.

Кроме того, мне нельзя ни худеть, ни толстеть. Если похудею, буду проваливаться в чашу и сильно набивать кости. Поправлюсь — не смогу застегнуть саму чашу. И также возникнут проблемы — натирание и сильное сдавливание. Поэтому нужно всегда держать себя в форме и контролировать вес. Хотя поесть очень люблю, а сейчас двигаюсь менее активно, чем раньше.

— Анюта писала также в разных соцсетях, чтобы люди посоветовали кого-нибудь, — рассказывает Александр. — И вот один украинский актер (помню только имя Федор) сбросил ей ссылку на волонтерский фонд Future for Ukraine, помогающий деткам с аутичным спектром, с синдромом Дауна, то есть с особыми потребностями. Этот Федор написал, что у них хорошие связи: «Возможно, они вам чем помогут».

Анюта обратилась к ним, однако, к сожалению, они не занимались ампутированными. Но их настолько поразила моя история, что я, преподаватель акробатики и хореографии, встал на защиту Родины и потерял конечность, что они сказали: «Давайте так. Мы попытаемся что-нибудь найти и помочь вам, но обещать ничего не будем».

Они вышли на протезный центр в Вашингтоне, существующий более двадцати лет. Американцы согласились взять меня. Кстати, мы за океан уже летели втроем, потому что Анюта была беременна, но мы этого тогда не знали.

Сотрудники фонда были насторожены, поскольку мы поехали по программе U4U для беженцев, потому что мне не открывали визу. Все наши документы были оформлены на американцев, которые нас туда как бы пригласили и взяли полностью под опеку. Конечно, люди переживали. А вдруг мы после всего останемся в Америке, куда-то сбежим, что-то натворим, а ответственность будет на них?

Однако когда 27 сентября мы приехали и они увидели меня, сомнений уже не было. Мне должны были поставить сначала временный облегченный протез. Но когда я уверенно вышел к врачам на двух локтевых костылях, владелец этого центра Майк сказал: «Будем тебе сразу ставить лучший протез». Начали изготавливать чашу, потом была примерка. Когда впервые разрешили просто постоять на протезе, вы не представляете, насколько я был рад. Даже если не смогу ходить, но уже могу стоять, двигать руками, ни на что не опираться. Думал, что все равно с протезом даже на костылях доскачу, куда надо.

На следующий день протез настроили под меня, и я начал делать первые шаги. А поскольку всю жизнь очень быстро ходил, потому что хотел повсюду успеть, мой первый шаг был очень широким. Майкл заметил: «Саша, спокойнее, этот протез не для бега, а для ходьбы. Для начала делай маленькие шаги».

Очень быстро разобрался, как настраивать этот компьютеризированный механизм. Хотя на тот момент мне было очень сложно из-за того, что от удара снаряда моя правая сторона была полностью онемевшая. Даже сейчас, когда касаюсь, еще не совсем чувствую мышечную ткань в паховой части, в тазу и ягодице. Хотя прогресс есть.

Уже на первой неделе пользования протезом показывал неплохие результаты и даже на реабилитации ходил без костылей. Майкл сказал, что другие на таких протезах учатся ходить полгода, а мне понадобилось совсем короткое время.

Теперь у меня уже второй протез. На нем немного другое колено, оно класснее, хотя и тяжелее. И вообще это не для моего уровня ампутации. Я в этом году еще раз ездил в Америку, чтобы мне подкорректировали протез и заменили чашу. Ибо, к сожалению, в первой чаше уже не мог ходить, настолько были сильные боли и раны из-за натертости. Когда прибыл в Америку, туда еще приехали специалисты с немецкого завода, который производит колени для протезов. Они привезли несколько образцов для тестирования, и Майк предложил мне протестовать их. Мало того, что это была моя мечта — попробовать разные колени и разные функции, так мне за это еще и заплатили. Что было приятно вдвойне.

Читайте также: «Одного бойца привезли на эвакуацию как погибшего. А медики его воскресили»: защитник Украины о войне «на нуле»

— Какая цена этих протезов?

— К сожалению, они очень дорого стоят. Первый протез вместе с обслуживанием, работой, чашей и реабилитацией обошелся в 100 тысяч долларов. Колено, которое у меня сейчас, оценивают в 90 тысяч. Это без чаши и всего прочего.

— Теперь вы должны периодически ездить в Штаты, чтобы корректировать механизм?

— Нет, на самом деле я уже научился сам корректировать. Главная проблема как раз с чашей. Она очень сложная. Но, к счастью, мы уже достучались до государства и в ближайшее время в Киеве откроют филиал американского центра, в котором я протезировался. Я хотел там помогать с реабилитацией. Но они сказали, что у меня другие задачи — буду лицом этого заведения.

Я очень рад, что наши ребята тоже смогут получить качественные протезы, начиная с чаш. Очень большую роль играют именно они. Многие ребята с высокой ампутацией, получившие такие протезы, ломали ребра. Они не могут полноценно двигаться и часто падают.

Возможно, вы видели на моей странице в «Фейсбуке» видео, где парень делает сальто на одной ноге. Это мой товарищ, которому я помог поехать в Штаты протезироваться (мы позже с ним пересеклись в Америке). Он впервые пришел ко мне в таком отчаянии. Мы с ним пообщались. Я спросил: «Ты же танцор, да?» — «Да». Он с самого детства занимался народной хореографией. «А ты делал какие-то акробатические трюки?» — «Пытался, но не довел до конца». И мы стали заниматься.

В акробатике, чтобы преодолеть страх, есть множество приборов. К примеру, лонжи (это страховочные веревки, которые прикрепляют к поясу). Выполнить фляк, переворот вперед и назад помогают мягкие цилиндрики. Благодаря им дети лучше понимают, как именно их тело способно переворачиваться в воздухе. Раньше гимнасты прыгали через козла. Теперь есть надувные плюшки. Они заменяют батут, можно прыгать на определенную высоту. Также есть специальные резинки, которые укрепляют мышцы рук и спины и помогают проработать каждую частицу тела. Есть большая тумба, чтобы можно было выпрыгивать.

То есть я оборудовал зал таким образом, чтобы облегчить выполнение различных акробатических трюков, поскольку у меня есть детки всех возрастов и разного веса. Беру с любой конституцией тела, потому что хочу, чтобы развивались все. У многих тренеров отбор, они не берут, например, детей с лишним весом. А я нет — беру всех, у меня индивидуальный подход к каждому ребенку, чтобы он занимался в своем ритме и без всяких психологических нагрузок. Я не хочу из них сделать суперспортсменов, поскольку знаю, что все профессиональные спортсмены психологически нестабильны, к тому же им приходится многим жертвовать. Моя цель — научить детей чувствовать и контролировать свое тело. Чтобы они даже в это тяжелое время нашли новое увлечение, которое их отвлечет от происходящего вокруг. Часто родители рассказывают: «Мы не ожидали, что наша пятилетняя дочь будет вести себя как взрослая. Ее нельзя заставить что-то сделать, однако она делает все, что вы говорите. Сегодня идти на акробатику, она волнуется: «Я не сделала домашнее задание, которое задал Саша», и садится на шпагат.

Читайте также: «Раненый военный с отсутствием двенадцати с половиной сантиметров кости уже проходит реабилитацию»

«Хочется, чтобы люди нас не пугались, не сторонились и не отводили взгляд»

— Вы неоднократно подчеркивали, что вас поразило отношение американцев к таким людям, как вы.

— Об этом нужно говорить, поскольку я хочу, чтобы украинцы тоже учились такому отношению, и чтобы наше государство что-то для этого делало.

Таких, как я, уже очень много, и будет еще больше, к сожалению. Это новые мы. Для нас важны и поддержка, и чтобы все вокруг было приспособлено. В Америке, даже если это первый этаж и всего три ступени, то есть ты на колесном кресле не сможешь заехать, то будет лифт, который тебя поднимет. Есть специальные кнопки, которые двери перед тобой открывают. То есть все сделано для того, чтобы облегчить жизнь.

Там очень ценят военных. Если даже один военный будет присутствовать на каком-нибудь фестивале и об этом узнают, остановится все, его пригласят к микрофону или вместе просто громко поблагодарят. Когда американцы видели на моем пикселе украинский флаг, обнимали меня и благодарили за мою работу. Просто незнакомые люди на улице.

Расскажу об одном случае. На односторонней дороге водитель пикапа увидел меня на обочине, остановился, открыл окно и стал благодарить за то, что мы делаем, что на это способны только сильные духом люди. Позади все сигналили, а он отмахивался и продолжал разговаривать. И это было очень приятно.

У их военных с такой ампутацией минимальная пенсия четыре тысячи долларов. Их обеспечивают жильем, где есть все для полноценной жизни. У них много льгот. Их дети могут учиться где угодно, в любом элитном заведении.

— Так же должно быть и у нас.

— Меня как-то спросили на телевидении: «Как вам помогает государство?» Ответил, что дало пенсию и не мешает жить. Это и вся помощь. Я до сих пор не получил всех выплат. Полтора года увольнялся из рядов ВСУ из-за волокиты с документами. Вы не представляете, как нас отправляют из одного кабинета в другой. Никто ничего не знает. Говорят: «Иди туда». Приходишь. «Да нет, это там, где ты был».

Объявляли, что должен быть один реестр, чтобы, куда б я не обратился, оказывали помощь. На самом деле баз несколько. Иногда, чтобы узнать какую-то информацию, я объезжал, пожалуй, большую часть города. И это еще с грудным ребенком. Потому что жена всегда была рядом. Я тогда не очень воспринимал информацию. Сложно было в первые дни.

— Нет слов. Стыдно за наше государство. Меня очень поразили несколько видео, где вы плаваете, занимаетесь серфингом, прыгаете на скакалке.

— Когда мы отдыхали за границей, бегал за сыном по пляжу на одной ножке (я и дома перемещаюсь так). Там часто слышал «вы для нас пример». Одна женщина сказала: «Мой дедушка только сидел на берегу. Когда увидел вас, начал двигаться и даже решился заходить в воду».

Я очень хочу выполнить сальто назад и вперед самостоятельно. Но для этого нужно укрепить левую ножку. Еще есть над чем поработать, поскольку на ней посттравматический миозит и не соединены перебитые мышцы, потому что неправильно прижились. Потому мне и говорили, что не смогу ходить, потому что при сильной нагрузке колено просто вылетит.

Конечно, стараюсь беречь эту единственную ногу, но все равно продолжаю активно двигаться. Почему начал упорно заниматься разными видами спорта? Чтобы показать ребятам, что вокруг нас много возможностей, что они могут все, главное, чтобы было желание, а приспособиться можно. Сейчас много хороших людей, делающих все для того, чтобы облегчить нам жизнь. К примеру, для меня хотят сделать специальную доску для серфинга, где на правой стороне будет больший вес, чтобы можно было лучше держать равновесие.

— Как ваши ученики относятся к тому, что у них немного необычный тренер?

— Я очень доволен их родителями, поскольку они полностью прорабатывают эту тему со своими детьми. Большое уважение за это. Когда дети ко мне приходят в первый раз, они уже все знают. Единственное, что может их интересовать, почему светится лампочка, почему тут металл, а там не металл. Я им разрешаю прикоснуться к протезу и отвечаю на все вопросы.

А вот когда — на третий год полномасштабной войны! — иду по улице и слышу: «Ой, мама, а что это у дяди за ножка?», становится очень грустно. Даже если детки спокойно реагируют, а я с улыбкой говорю: «Если хотите, могу рассказать», начинают нервничать мамы: «Нет-нет, он все знает, мы сами разберемся». И такая рожа недовольная, будто я им что-то сделал. Или когда детям говорят: «Не спрашивай и не смотри, так нельзя, это некрасиво». А почему это некрасиво? Откуда ты знаешь, что это некрасиво? Кто это решает? Как ребенок узнает, не спрашивая?

— Вас оскорбляет такое отношение?

— Нет. Просто хочу, чтобы родители больше рассказывали детям о таких проблемах.

Может быть, люди боятся с нами общаться. К примеру, женщина нашла меня в соцсети: «Александр, вчера я вас видела в метро. Извините, хотела подойти, помочь с сумкой, но постыдилась и не решилась спросить». Представьте, как ее корила эта мысль, что она не подошла и не спросила. Но она думала об этом, нашла меня и все же извинилась и пообщалась со мной хотя бы так.

Поэтому постоянно повторяю: если у вас есть желание помочь или пообщаться, подойдите, предложите свою помощь, а согласиться или нет, человек сам решит. Но в любом случае очень приятно, что тебя увидели. Это не показывает, что ты какой-то слабый.

Суть в том, чтобы мы были видимы, чтобы нас воспринимали как обычных людей. Без жалости, угрызений совести или еще чего-нибудь. Да, я был на фронте, однако никого не заставляю туда идти, хотя понимаю, что скоро может случиться, что страну некому будет оборонять. При этом я не хотел бы, чтобы обычные ребята, даже оружие не державшие в руках, прошли через то, через что мы там проходили. Где сейчас военные, которые учились этому делу? Этот вопрос возникает у всех. А их много. Либо сидят в штабах, либо непонятно где. А простых ребят, пытающихся как-то реализовать себя, могут призвать.

— У любого человека есть минуты слабости. Часто жалеете себя?

— Нет. Мне моментами сложно. Не все понимают, что на занятиях я терплю безумную боль. Потому что протез за семь часов работы мне натирает настолько, что тяжело стоять. Но все равно я улыбаюсь.

Я в залах оставляю костыли. Если становится сильно больно и уже протез едва переставляю из-за такой боли, иду домой на них.

Но я очень рад, что остался жив, что дал жизнь своему сыну. Марку полтора года. Он скоро будет трюки выполнять. Сначала делал стойку на голове — вставал на голову, убирал ручки и пытался ножки оторвать от пола. Теперь научился кувыркаться без помощи рук. Я однажды показал, он запомнил.

— Ну, с таким папой это не удивительно. Понятно, что это счастье и еще одна мотивация двигаться вперед, но и серьезная физическая нагрузка. Вам тяжело с сынишкой?

— К счастью, он меня слушается. Если говорю остановиться, он останавливается. Сейчас он уже сознательнее. А для прогулок я купил специальный ремешок, который надеваю ему на грудную клетку, и иногда его немного притормаживаю таким образом, что ему, конечно, не очень нравится. Но, к сожалению, это единственный выход, потому что действительно на протезе сильно не побегаю.

— У вас очень много планов. Паралимпиада не входит в них?

— Не люблю соревнования. Как соперничать с ребятами, которые тоже искалечены? Если соревноваться, то со здоровыми людьми и доказывать, что мы можем быть гораздо сильнее тех, кто имеет руки и ноги. С такими я готов соперничать. А с такими, как я, совесть не позволяет. Потому что я по всем критериям физически лучше закален, чем тот человек, который раньше вообще не занимался спортом, а сейчас нашел такое увлечение. Поэтому хочу, чтобы спортом занимались те, кому действительно это нужно, у которых есть мотивация.

Я мотивируюсь преподаванием. Это дело моей жизни.

У меня есть три основных мечты. Во-первых, иметь троих детей. Но жена говорит, что еще одного — и все.

Во-вторых, развить нашу студию таким образом, чтобы там работали преподавателями военные, также потерявшие конечности. Среди них много тех, кто преподавал до полномасштабной войны. Хотел бы дать им работу. Сделать как бы семейный бизнес именно с ними. Чтобы им нравилось работать с детьми по разным направлениям. Чтобы эти сильные и волевые люди, которые не потеряли себя, несмотря на то, что прошли, могли передать детям какие-то свои знания. Это очень ценно. Бывает, что здоровые люди просто сидят в домах и не знают, чем себя занять, едва дело до суицида не доходит. А здесь люди без ног, без рук, стремящиеся жить и добиваться хороших результатов. Поэтому я хотел бы их объединить.

В-третьих, путешествовать со своей семьей. Я мечтал с детства, что когда у меня будет семья, обойду каждый уголок мира. Хотелось бы это реализовать.

— Искренне вам этого желаю. Вы прошли через ужасные испытания и сохранили себя как личность. Вы пример несокрушимости и мужества. Рассказывать вам об усталости и истощении просто стыдно. Однако дайте совет, как не сойти с ума, когда вокруг столько горя.

— Во-первых, верить в лучшее. Во-вторых, ставить какие-то реальные цели и идти к ним. В-третьих, ценить то, что вы живы, что рядом родные люди, что у вас есть работа. То есть надо смотреть на все с лучшей стороны.

К сожалению, многие люди не ощущают эту войну. Когда я приехал с фронта, мне было дико, что люди гуляют по Киеву, детки играют на улице. Наверное, еще месяц убеждал себя, что оказался просто не в то время и не в том месте.

— 3 февраля 2023 года вы написали в «Фейсбуке»: «Возвращение к полноценной жизни! Пусть не такой, как все, но точно не хуже. Нет ничего невозможного, когда ставишь перед собой цели и, несмотря на неудобства твоего нового тела, ты адаптируешься и выстраиваешь все под себя». Вы очень светлый человек. Ваш рассказ реально вдохновляет. Не говорю уже о видео и фото.

— Именно такую цель я и поставил — вдохновлять людей и собственным примером показывать, что жизнь продолжается, и что мы можем гораздо больше. Конечно, хочется после нашей Победы изменить в стране многое. В первую очередь отношение к военным, особенно к ампутированным. И чтобы люди нас не пугались, не сторонились и не отводили взгляд. Знаете, какое самое ужасное место для ампутированного? Это метро.

— Из-за ступенек на эскалаторе?

— Нет, дело не в них. А в отношении людей. Нас просто никто не замечает. Вот ты стоишь первый у входа в вагон, а тебя сбивают с ног, чтобы обогнать. Ты садишься. Увидев какую-то бабушку, кладешь ладошку на сиденье, чтобы держать для нее место, а молодая девушка нагло садится на твою руку. Очень много таких нюансов. Поэтому действительно хотелось бы, чтобы люди открыли глаза и как-то реально поменялись.

Читайте также: «Русских нужно забить под землю на полтора метра за все, что они натворили», — писатель Ян Валетов

1127

Читайте нас в Facebook