«Мою напарницу-заключенную часовой расстрелял, когда она вышла повесить выстиранную косынку»
84-летней львовянке Ольге Михайловне Годяк довелось пройти через печально известные лагеря Красноярского края и Казахстана, она была свидетельницей беспрецедентного восстания политзаключенных лагеря Кингир (который упоминается у Солженицына в его книге «Архипелаг ГУЛАГ»). Сотрудники НКВД арестовали Ольгу Годяк, в то время 18-летнюю жительницу села Грушевичи Старосамборского района, 25 февраля 1945 года вместе с еще двумя десятками девушек из близлежащих сел. Обвинение было стандартным для тогдашних жителей Западной Украины — «связь с ОУН-УПА»…
«Ничего страшного, ты молодая. Поработаешь босиком на снегу»
— За год до этого взяли двух моих старших братьев (учителя и агронома) и отца, потом очередь дошла до меня, — вспоминает Ольга Михайловна Годяк. — Я не была активной участницей Сопротивления. Обычный курьер — относила донесения по названным мне адресам. Накануне ареста принесла записку в одну хату. Только отдала, как начали ломиться сотрудники НКВД. В помещении, кроме хозяев, было пятеро незнакомых мне молодых парней. Я с двумя успела выскочить через задние двери и уйти оврагом, а трех хлопцев застрелили, когда они вылезали в окно. Позже узнала, что хозяина, его жену и двух маленьких детей энкаведисты сожгли заживо прямо в хате…
Ольгу выдал кто-то из «доброжелателей». Ее отвезли сначала в тюрьму при погранзаставе в соседнем селе, оттуда в Дрогобыч. Там и велось следствие.
— Мне повезло — не били, — крестится Ольга Михайловна. — После первого допроса отвели в камеру — маленькое помещение с мокрым полом, без матрасов, одеял и вентиляции. Нас было около 50 человек. Спали прямо на полу, лежать можно было только на боку. Если повернешься, разбудишь соседку. В день давали 400 граммов хлеба на человека, кипяток и «суп» из ржавой тюльки, который я не могла есть (когда по этапу попала в Сибирь, весила 39 килограммов). С того времени на рыбу смотреть не могу. Допросы шли круглосуточно! Девушек избивали до потери сознания, конвоиры приносили тела в камеры на руках — синие и в крови. Мы отливали подруг водой, и их снова тащили на допрос…
В конце апреля Ольгу судила традиционная «тройка» (внесудебный орган уголовного преследования, действовавший в СССР в 1935-1938 годах на уровне края или области и состоявший из начальника областного управления НКВД, секретаря обкома и прокурора области. Решение «тройки» обжалованию не подлежало). Весь процесс длился несколько минут. Дали 15 лет каторжных работ и пять — лишения прав.
— У меня ноги подкосились. Это ж когда я выйду? Сколько мне будет лет! — смахивает старческую слезинку Ольга Михайловна.
Из Дрогобыча осужденных девушек перевезли в переполненный львовский сортировочный лагерь. На погрузку в эшелоны для отправки в Сибирь вели по улицам города 9 мая, когда праздновали День Победы.
*Узницы лагеря Кингир после реабилитации. Как вспоминает Ольга Михайловна, «мы были счастливы свободой до головокружения» (на фото 1956 года отмечена Ольга Годяк)
— Везли, как скот, в товарном вагоне, где была невероятная давка, — вспоминает моя собеседница. — Дышать нечем, от бочки-туалета вонь ужасная. Двери вагона не открывали даже для подачи пищи (того самого «супа» из тюльки) — совали через узкую щель. Тем не менее нас каждый день пересчитывали — приходили два конвоира, загоняли в угол и «считали» девушек ударами деревянного молотка. «Посчитанных» гнали в другой угол.
Заключенных привезли в Тайшет Красноярского края, где Оля год работала в цеху по пошиву валенок. Здание стояло в густом лесу, в окружении вышек с автоматчиками. Потом был большой лагерь при медном руднике в Караганде. Там девушки работали в шахте — откачивали воду, разбивали самые большие куски породы кувалдами. Затем лопатами или просто руками грузили все это в вагонетки и откатывали их к стволу на подъем.
— Никакой техники безопасности, естественно, не было, — говорит Ольга Михайловна. — Как-то в шахте погас свет. Сидим, прижавшись друг к другу в кромешной тьме, дрожим от страха. И тут слышим, как сверху начинают все быстрее и быстрее сыпаться маленькие камушки. А нас один вольнонаемный научил: «Если услышали такое, сразу бегите!» Только отошли, как свод обвалился прямо на то место, где мы сидели.
Однажды в страшный мороз нас отправили грузить руду на поверхности в железнодорожные вагоны. Я плохо себя чувствовала, и знакомая посоветовала: «Надень мои сапоги. От них остались одни голенища — подошвы нет. Покажешь их начальнику охраны, и он разрешит остаться тебе в бараке». Так я и сделала. Но начальник глянул на мои ноги и сказал: «Ничего страшного, ты молодая». Так и работала босиком на снегу…
«Мужчины выбили металлические двери нашего барака: «Девушки, вы свободны!»
В 1950 году Ольгу с другими узницами этапом доставили в Кингир, где располагался один из самых больших лагерей Казахстана. Тут содержалось около двадцати тысяч политзаключенных.
— Огромная территория лагеря, обнесенная шестиметровой каменной стеной, по которой шла колючая проволока с электрическим током, делилась на несколько мужских секторов, один женский и один хозяйственный, — рассказывает Ольга Михайловна. — Была еще так называемая «закрытка» — карцер. Кто туда попадал, больше не выходил — сам умирал или пристреливали. Кругом вышки с пулеметами, охрана с автоматами. Убежать невозможно. Хотя слышала, что несколько раз каторжане совершали побеги, но их всех находили и убивали. Только в нашем бараке жило более сотни женщин из самых разных уголков Украины, России, Прибалтики, Белоруссии. Жили дружно. В бараке двухъярусные нары, постоянный свет, вонь от множества немытых тел и от параши, стоящей тут же, зимой зверский холод — ибо наша маленькая печка почти не давала тепла. Каждый день от болезней и голода умирало несколько человек.
Наши женские бригады строили дамбы, дома. Камни, которые мы таскали, были настолько тяжелые, что в руках не удержишь, приходилось поднимать их на плечи. И все это под крики, ругань, удары конвойных и лай овчарок. За людей нас не считали. Номер на лбу, колене и на спине. Имен не было. Вызывали только по номеру. Общаться между собой не разрешали. Даже в выходные дни нельзя было читать (да и нечего), писать письма, петь, вышивать, молиться (даже шепотом!), праздновать Рождество и Пасху.
Человеческая жизнь ничего не значила. В моей бригаде работала девушка, которая как-то постирала косынку и вышла повесить ее сушиться. Часовой расстрелял заключенную с вышки без предупреждения… А что творилось, когда по дороге на работу встречались женская и мужская колонны! Кто-то из хлопцев не выдерживал и кричал нам приветливые слова. Тут же конвойный посылал автоматную очередь в колонну мужчин. Несколько человек погибало сразу, раненых добивали.
По словам Ольги Годяк, восстанию в лагере предшествовали распространившиеся среди заключенных после смерти Сталина слухи о том, что есть решение об освобождении несовершеннолетних и пожилых людей, о пересмотре многих приговоров. Но шли месяцы, а ничего не менялось. Недовольство каторжан росло.
— Был поздний вечер воскресенья, 16 мая 1954 года, мы уже собирались спать, когда услышали со стороны мужского сектора шум и стрельбу, — вспоминает моя собеседница. — Испугались, вскочили с нар — думали, в лагере начались массовые расстрелы. Но оказалось, это мужчины пробивали дыры в стенах, чтобы соединиться с другими секторами. Выбили металлические двери нашего барака: «Девушки, вы свободны!» За ночь нас окружили войска и танки. Утром в лагерь Кингир вошли пьяные солдаты с автоматами навскидку. Секунда-две, и они бы начали стрелять в мужчин-заключенных. Тогда женщины выскочили из своих бараков и, взявшись за руки, создали между заключенными и военными живую цепь. Кричали: «Не дадим убивать наших братьев и отцов!» Военные стрелять не рискнули, прислали две пожарные машины и попытались разогнать всех мощными струями воды. Но мы устояли, и войска на время отошли.
«Трупы закидывали в ехавшие за автоматчиками грузовики, и кровь оттуда текла ручьями»
Несколько десятков заключенных военные все же увели с собой и расстреляли в лесу. Зона снова взбунтовалась. Каторжане продолжали ломать стены между секторами. Охрана с вышек открыла огонь, убив более сотни человек. Но восставших становилось все больше.
— Мы делали баррикады, готовили арматуру, кирпичи и камни, чтобы отбиваться от солдат, на ночь выставляли дежурные посты, — продолжает рассказ Ольга Михайловна. — Начальство лагеря на штурм не решилось и пошло с нами — зэками! — на переговоры. Заключенные выставили своих представителей, которых возглавил бывший генерал — танкист Кузнецов, осужденный на 25 лет. Выдвинули ультиматум: «Требуем прислать комиссию из Москвы, разрешить продуктовые посылки от родных; ликвидировать номера на одежде; начать пересмотр дел и приговоров по политическим статьям». (Впрочем, переговоры ни к чему не привели.) Военные попытались было опять ворваться в лагерь, но от них отбились кирпичами. И на целых 42 дня воцарилось затишье.
— Мы были счастливы этой свободой до головокружения! — вспоминает Ольга Годяк. — Но в лагере царила строгая дисциплина. Хотя на захваченном складе хранились коньяк, водка и вино, никто не пил алкоголя. Только с продуктами было очень плохо, и пайки приходилось каждый день уменьшать. Живущие недалеко казахи узнали о том, что мы голодаем, и прислали целый вагон еды, но солдаты его не пропустили. А какие удивительные истории у нас происходили! Моя знакомая Эмма из Стрыя встретила в лагере своего отца, жены встречали мужей, сестры — братьев. Слышала, что многие отыскали тут и своих суженых, впоследствии создали семьи. И грязи в отношениях мужчин и женщин не было.
Штурм начался 26 июня в 4 часа утра. Саперы взорвали стену, и на территорию лагеря ворвались солдаты и танки. Господи, что тогда творилось! Людей расстреливали, давили танками. Крики, паника! Трупы сразу же закидывали в ехавшие за автоматчиками грузовики, и кровь оттуда текла ручьями. Солдаты бросали в бараки дымовые шашки. Задыхавшиеся люди выскакивали на улицу и там попадали под пули. Мы с Эммой тоже выскочили во двор, спасаясь от дыма, и оцепенели — буквально в двух метрах на нас шел танк. Заключенный Иван (бывший военный из Ленинграда) успел нас оттолкнуть, но сам попал под гусеницы. Его разорвало прямо на наших глазах.
К вечеру штурм, в котором, по разным данным, погибло от тысячи до трех тысяч заключенных, закончился. Уцелевших вывели из лагеря в степь, поставили оцепление и продержали прямо на земле под проливным дождем два дня. Изредка им кидали, как собакам, хлеб — кому повезло, тот поел. Затем этапом отвезли в лагеря Иркутской области.
— Очень прошу вас не писать, что в НКВД зверствовали все, — уточняет Ольга Михайловна. — В Караганде, где мы месили ногами глину для строительных работ и рыли канавы, был очень добрый начальник конвоя. Он разрешал нам купаться в речке, ходить на колхозные поля, чтобы поесть арбузов и дынь. Никто из нас даже и не помышлял о побеге — так уважали этого человека. На него потом донесли и репрессировали.
Реабилитировали Ольгу Годяк только в 1956 году. Львовянке невероятно повезло — ей разрешили вернуться в родной город. Там узнала: родной дом сожгли, отец умер в лагерях, старшего брата забили насмерть на допросах, вернувшийся из заключения средний брат вскоре умер. Жила с мамой у случайно уцелевшей от арестов сестры. Ольгу долго не прописывали, на работу устроилась с огромным трудом — сначала кондуктором на трамвае, потом рабочей на заводе «Кинескоп». Семью смогла создать только в 60 лет. Вот такая судьба.
Бывших узников советских лагерей с каждым годом становится все меньше. Они больны, чаще всего одиноки и совсем забыты государством. Медико-социальный центр, созданный во Львове, стал для них своеобразным клубом, где можно встречаться и получать помощь.
— Возник центр 15 лет назад, — отметил глава Львовского областного комитета Общества Красного Креста Украины Валентин Мойсеенко. — Дело в том, что города Фрейбург (Германия) и Львов — побратимы. Как-то к нам приехала делегация Красного Креста Фрейбурга, и немцы предложили создать медико-социальный центр для бывших узников нацистских концлагерей. Украинская сторона настояла, чтобы организация занималась и жертвами сталинских репрессий. Центр стал пользоваться огромным успехом у бывших заключенных. Они приходили сюда практически каждый день: спорили о политике, читали газеты, играли в шахматы, пели, отмечали дни рождения и праздники. К тому же не приходилось выстаивать очереди в поликлиниках — наши медики могли тут же и укол сделать, и давление померить, и консультацию дать.
Группу бывших узников сталинских концлагерей приглашали в Германию, где они выступали со своими воспоминаниями по телевидению, в школах. Об их судьбах рассказывал журнал «Шпигель». Реакция в Германии была оглушительной — тысячи звонков с вопросом: «Как помочь этим людям?» Был открыт специальный счет для пожертвований. На эти средства для центра закупаются медицинские препараты и продуктовые наборы, которые развозят немецкие волонтеры.
1856Читайте нас у Facebook
