Дмитрий Cтус: «После эксгумации отца я стал другим человеком»
Четвертый ребенок Илины и Семена Стусов появился на свет в Рождественский Сочельник 1938 года. Когда маленькому Васильку было полгода, родители переехали из живописного села Рахнивка на Виннитчине в Сталино (Донецк). Семье довелось хлебнуть лиха и во время фашистской оккупации, и в голод 1946−1947 годов. «Пам’ятаю, як плакала мама, бо в неї була одна подерта — латана-перелатана сорочка, а ми з Марусею ходили бозна у чому. Пам’ятаю, як 1946—1947 pp. пас чужу корову — за це мене годували. Я знав, що мама голодна — i не мiг їсти сам, просив миску додому, аби поїсти з мамою разом. Колись понiс миску, а мама стала сварити мене дуже тяжко, плакала, казала, аби я так не робив бiльше. Бо їй дуже хотiлося їсти — i дивитися на їжу їй було тяжко. А менi ложка не лiзла до рота. Пам’ятаю, як першого костюмчика менi мама пошила сама, десь у четвертому класi. I я дуже пишався ним — iз чорного полотна», — вспоминал свое детство Василь Стус.
Еще один эпизод: «Коли менi було 9 лiт, ми будували хату. I помирав тато — з голоду спухлий. А ми пхали тачку, мiсили глину, робили саман, виводили стiни. Голодний я був, як пес. Пам’ятаю коржi зi жмиху, якi пекла мама, а менi вiд них геть болiла голова».
Василь Стус окончил школу с серебряной медалью. Мечтал поступить на факультет журналистики Киевского университета, но в приемной комиссии ему сказали: «Ти з 1938-го?.. Такий малий? Чекай, зараз проконсультуюся, але, здається, ми такої дрiбноти не беремо!» Вернулся домой и стал студентом историко-филологического факультета Сталинского педагогического института. В группе он был самым младшим. «Самотужки вивчив латинську мову. Добре знав нiмецьку — читав Гайне в оригiналi, без словника. I на лекцiях з нiмецької мови вiльно перекладав та читав. Але вiдповiдав тiльки українською мовою. Нiколи не козиряв своїми знаннями, не принижував нас, хоча ми порiвняно з ним багато чого не знали…» -- написала его сокурсница Зинаида Кононученко.
На последнем курсе Стус отправил свои стихи в киевскую «Лiтературну газету». Их опубликовали 22 декабря 1959 года. И не просто так, а с предисловием одного из известнейших тогда поэтов Андрея Малышко, отметившего «хорошi поетичнi зерна», «своєрiднiсть пiдходiв до явищ життя i вмiння узагальнювати лiричнi роздуми», «чiтку i виразну форму вiрша» и «загальну культуру цього молодого здiбного лiтератора».
После окончания вуза Василь Семенович недолго преподавал в сельской школе на Кировоградщине украинский язык и литературу: «Там витеплiв душею, звiльнився од студентського схимництва». Своему другу Виктору Дидковскому писал: «Село моє — краще в районi. Це те ж саме, що погане — об’єктивно. Свiтло нерегулярне, радiо немає, глухо i тихо, як у вусi. Я радий, що взяв своїх коханих, моїх — Гете i Верхарна, Олеся i Рильського, Словацького i Елюара, доброго Радхакришнана i Вiнкельмана, цнотливу Рамаяну i цнотливу Сельму Лагерльоф. Це — єдинi поки що мої друзi. Здається, весь свiт проти неї повстає, щоб зламати її, цю дружбу. А вона, як i годиться, мiцнiє — пiд час коротких зустрiчей, як у в’язницi».
Немного позже переехал в Горловку, работал там в школе № 23. Отслужил в армии и в 1963 году поступил в аспирантуру киевского Института литературы имени Шевченко. В тот период он сблизился с украинскими шестидесятниками -- Иваном Светличным, Иваном Дзюбой, Лесем Танюком, Михайлиной Коцюбинской, Аллой Горской, Евгением Сверстюком, Василем Симоненко.
Во второй половине лета 1964 года познакомился со своей будущей женой Валентиной Попелюх. Случайная встреча в метро оказалась судьбоносной.
4 сентября 1965 года -- веха в украинской истории. Стус вместе с Иваном Дзюбой и Вячеславом Чорноволом перед премьерой в кинотеатре «Украина» параджановского фильма «Тени забытых предков» выступил с протестом против арестов украинской творческой интеллигенции. «Я вважаю, що в таких умовах мовчанка є злочином… Я не мiг стерпiти. Я не мiг мовчати!» — написал поэт в объяснительной записке руководству Института литературы. Через две недели его исключили из аспирантуры и выселили из общежития. Перебивался случайными заработками (был строителем, кочегаром, работал в историческом архиве…). 10 декабря женился на Валентине, разделившей с ним все тяготы. Спустя год родился их единственный сын Дмитрий.
В одном из последних писем из пермской колонии Стус писал жене: «Ось це, Вальочку, Еврiдiка. Тобто — Ти. А Еврiдiка — суть поемки Рiльке, її головна тема, така близька менi тепер, особливо пiсля нашого не-побачення».
Стус всегда отличался активной жизненной позицией. Участвовал в протестах против ареста Светличного, в числе первых подписал «письмо ста тридцати девяти» -- против незаконных судебных процессов, публично обвинил КГБ в убийстве художницы Аллы Горской. Его стихи нигде не печатали. В тот период увидели свет лишь несколько переводов Гете и Лорки (он их подписывал псевдонимом Василь Петрик).
На него постоянно писали доносы. Некто Мацкевич был вместе со Стусом в санатории в Моршине в декабре 1971 -- январе 1972 года: «Стус называл бандеровцев национальными героями… говорил, что украинский язык находится в катастрофическом положении… Еще В. Стус рассказывал анекдоты, в которых непристойно отзывался о В. И. Ленине и руководителях КПСС. Также Стус непристойно отзывался об офицерах Советской Армии, называя их тупыми, ограниченными и недалекими людьми. Стус говорил, что, когда он служил в армии, он не встречал ни одного мыслящего человека…»
12 января 1972 года поэта арестовали одновременно с несколькими украинскими диссидентами, обвинив в антисоветской агитации и пропаганде. Он отбыл пять лет заключения в Мордовии и два года ссылки в Магаданской области.
* «Я перетворився на пристрiй для шиття рукавиць i писання вiршiв», -- писал жене Стус из тюрьмы
Евген Сверстюк, тоже сидевший в мордовском лагере, говорил, что старался не вспоминать жизнь до заключения. А Стус -- наоборот: доставал фотографии близких, рассматривал их, вспоминал счастливые дни. «…буднi домучують i тут. Хоч здавалося б — чого i як? Маю душу в прозорому тiлi, все це стало наче не моїм, а так — збоку мене. Я ж перетворився на пристрiй для шиття рукавиць i писання вiршiв», -- из письма Стуса жене 1 июня 1975 года.
Вот что он написал о 53-дневном этапе на Колыму в феврале-марте 1977 года. В камере челябинской тюрьмы -- «натовпи тарганiв по стiнах; надивившись на них, я чув, як свербить усе тiло», потом «страшна iркутська тюрма -- мене вкинули в камеру з бiчами-алiментщиками: вошивi, бруднi, отупiлi, вони розносили дух периферiйної задушливої волi, вiд чого хотiлося вити вовком: виявляється, i так можна жити, i так мучитися тюремною скрутою».
В заключении Стуса очень часто провоцировали. Вот отрывок из письма поэта, написанного в 1978 году: «Стало вiдомо, що КДБ, мiлiцiя, партком старанно нацьковують проти мене людей. Одному з них, наприклад, запропонували пiдкласти в мої речi рушницю або нiж, iншому -- пiдпоїти мене. За це обiцяли винагороду -- 1500 крб (тобто двi мiсячнi зарплати колимськi). А до якого стану? Аби лиш запах був, -- вiдповiли йому. Але я цього ще не знав. Кожного вечора до мене хтось з’являвся -- то комсомольський патруль, то мiлiцiя. Розмова була недоброзичлива, провокацiйна».
В сентябре 1979 года поэт вернулся в Киев. В начале следующего года его задержали во второй раз. Невзирая на многочисленные протесты Стуса, его защитником в суде (заседание проходило в закрытом режиме) стал Виктор Медведчук, который нарушил адвокатскую этику и признал вину своего подзащитного вместо него. Стуса лишили последнего слова и удалили с заседания. Его буквально выволокли из зала, выкручивая руки. Он выкрикнул строчку из лермонтовского стиха: «И вы не смоете всей вашей черной кровью поэта праведную кровь!» Приговор «особо опасному рецидивисту» -- 10 лет строгого режима и пять лет ссылки.
Об абсурдности и бесчеловечности приговора говорили и писали многие, в том числе и академик Сахаров: «1980 год ознаменовался в нашей стране многими несправедливыми приговорами и преследованиями правозащитников. Но даже на этом трагическом фоне приговор украинскому поэту Василю Стусу выделяется своей бесчеловечностью. Жизнь человека ломается без остатка — как расплата за элементарную порядочность и нонконформизм, за верность своим убеждениям, своему «я».
В лагере для политзаключенных на окраине селения Кучино Пермской области поэт продолжал писать и переводить. В 1982-м он передал выдержки из «Таборового зошита» за границу. За что и поплатился: год в камере-одиночке и запрет отсылать стихи и переводы в письмах к родным.
«Режим, запропонований у Кучино, сягає полiтичного апогею… Москва дала тутешнiй владi всi повноваження, i хто зберiгає iлюзiю, що якийсь же закон має регулювати нашi стосунки з адмiнiстрацiєю, — дуже помиляється. Закон повного беззаконня — ось єдиний регулятор наших т. зв. взаємин», -- писал Стус.
27 августа 1985 года поэт объявил сухую голодовку, а 4 сентября 47-летний Василь Стус умер в карцере. Родным не дали с ним попрощаться, хотя жена в телеграмме очень просила дождаться ее. Стуса очень быстро похоронили, установив на могиле табличку с цифрой девять (с 1999 года она хранится в музее Берлинской стены).
Тетрадь с последними стихотворениями и переводами (их было около 500), названная автором «Птах душi», родственникам не отдали. Она считается безвозвратно утраченной.
В 1989 году, когда проводили эксгумацию тела Стуса, обратили внимание на неестественное повреждение левой стороны грудной клетки. Так что версия о насильственной смерти вполне обоснована. Прах Василя Стуса и его лагерных побратимов Юрия Литвина и Олексы Тихого перезахоронили на Байковом кладбище.
Поэта посмертно реабилитировали в 1990 году. Его наследие составило девять томов. В 2010-м Василю Стусу присвоили звание Герой Украины. С 2016 года Донецкий национальный университет, переехавший из-за войны в Винницу, носит имя одного из лучших своих выпускников.
О знаменитом отце «ФАКТАМ» рассказал его сын Дмитрий Стус — генеральный директор Национального музея Тараса Шевченко, писатель, литературовед, автор книги «Василь Стус. Життя як творчiсть».
-- Дмитрий, что вы почувствовали, узнав, что боевики так называемой «ДНР» в ночь на 5 мая 2016 года тайно сняли со здания филологического факультета Донецкого национального университета барельеф Василя Стуса, установленный в 2001 году. Многие жители города, студенты и преподаватели вуза были шокированы этим.
-- Не могу сказать, что меня это задело. Не то чтобы я не ожидал чего-то подобного. Скорее, ожидал. И не только я. Просто, знаете, художественные качества барельефа были, мягко говоря, невысокими.
-- Но как символ он был важен.
-- Наверное. Но для меня более важно, что сегодня многие современные молодые российские и белорусские литераторы знают о Стусе, переводят его, что «Новый мир» в 12-м номере этого года опубликовал подборку его стихов, что передвижные выставки об отце, побывавшие в Дружковке, Константиновке, Бахмуте, имели очень неплохой резонанс. Это важнее, чем-то, что боевики в Донецке что-то демонтировали.
Знаете, когда мы в 2008 году проехали по Донбассу со «Стусовиим колом» (литературно-музыкальный проект), люди говорили: «Мы не знали, что у нас такой крутой земляк». Просветительскую работу надо проводить постоянно. А думать, что достаточно повесить табличку или установить барельеф, чтобы сохранить память, -- это заблуждение. Поэтому, наверное, у меня несколько отстраненное восприятие.
-- Дмитрий, как вы полагаете, кто повлиял на мировоззрение вашего отца, ведь он рос в простой сельской семье?
-- Не думаю, что моих дедушку и бабушку можно называть простыми. Мама отца -- в девичестве Синьковская. Это все-таки шляхта, пусть и обедневшая. Ее родители ни дня не работали в колхозе. Семен Демьянович, мой дед по отцу, до 1919 года пел в церкви. До последних дней бабушка читала Библию. С этой книги начинался и заканчивался ее день.
Переехав в Сталино, они жили в бараке химзавода, но в жутко голодные 1940-е дед с бабушкой построили отдельный дом, чтобы можно было сохранить какой-то свой уклад, язык, обычаи и традиции.
-- Какие традиции почитались в семье Стусов?
-- Взаимное уважение, трудолюбие и, как ни странно, уважение к закону и порядку. Приоритет общечеловеческих ценностей тоже был незыблемым. Меня мама не приучила обращаться к родным на «вы», а в их семье существовала такая традиция. Отца родители учили самому главному -- уметь жить, полагаясь только на себя, и не терять человеческое достоинство, потому что это единственное, помимо жизни, что нельзя вернуть.
Двое старших детей Стусов ушли из жизни юными. Сестра отца Палажка умерла от менингита накануне захода гитлеровцев в Сталино, а брат Иван осенью 1944 года подорвался на кукурузном поле на мине. Тетя Маруся (сестра Василя Стуса Мария Чередниченко преподавала в Донецке математику и физику. -- Авт.) сейчас живет в Киеве. Но лето провела в отчем доме.
-- Он уцелел?
-- Да. В том поселке сохранился и дом Стуса, и дом, где жила мама Рината Ахметова (между ними напрямую меньше километра). Хотя там остались целыми, насколько знаю, всего около трети зданий. В доме внутренний интерьер прежний. Сейчас там живут моя двоюродная сестра с мужем. Дети переехали в Киев, а в их возрасте уже сложно менять место обитания.
Возвращаюсь к рассказу об отце. Жажда к знаниям у него была с самого детства. Все возможности развития он использовал по максимуму, участвовал во всем, даже сам собрал транзисторный приемник. Стремление реализовать себя, наверное, и сделало из него того, кем он стал.
-- Вы же не очень много с отцом общались. Чему он вас учил?
-- До пяти лет все помню фрагментарно. Как-то отец попробовал меня отшлепать, так я ему в отместку прокусил палец.
А когда мы были с ним в Прохоровке (это чуть ниже Канева, на противоположном берегу, там располагалось поместье Максимовича), я его ужасно достал. Отец сказал: «Все. Ухожу, а ты оставайся». Я шел за ним и плакал.
Вообще-то мы с ним больше общались в письмах. Я рос трудным подростком. Когда отец вернулся после первой отсидки в зоне, ему сначала надо было завоевать доверие и право со мной разговаривать. Это нормально.
Мы стали лучше понимать друг друга после визита в мою школу представителей КГБ.
-- В каком году это произошло?
-- В ноябре-декабре 1979-го. Кагэбисты рассказали мне об отце какие-то плохие вещи. Случился нервный срыв. Я не был готов к такому.
-- Но дома ведь разговаривали о тюрьме?
-- Разговаривали, но он-то уже вернулся. Мне казалось странным, что отец с начала 1980-го ждал ареста. Я ведь видел, что он не занимается чем-то таким — ничего не украл, никого не убил. А как в 13 лет понять, что такое политика? Или его стихи? Он говорил: «Я поэт». А я ему: «Ну какой ты поэт? Покажи хоть одну книжку». (При жизни Василя Стуса вышла только один его сборник «Зимовi дерева», причем за границей.)
Для меня тогда было загадкой, почему отец был уверен, что он выдающаяся личность.
-- Стус писал: «В тому народi я добуду безсмертя». Знал себе цену?
-- Абсолютно. Мы начали сближаться после визита «гэбистов». Наверное, отец меня спроектировал «на вырост». Я тогда многого не понимал. Такие важные максимы, как, например, что людьми не рождаются. Многие думают, что родился -- и уже человек. Это совсем не так. Вот сколько раз ты сумел подняться после падения, столько раз ты стал человеком. Об этом мне постоянно твердил отец, и для меня это аксиома. Я так учил своих детей и своих студентов: не надо бояться, должно полагаться только на самого себя и только самому себе верить. Да, есть другие точки зрения и общеизвестные истины, но это для тебя не должно ничего значить.
Накануне 17-летия я получил письмо от отца. Там он писал именно об этом. Это один из главных человеческих уроков, которые Василь Стус мне преподал.
Для меня стало огромным потрясением наше прощание в мае 1980-го, когда отца забирали второй раз… Он мне сказал: «Не дай озлобитися твоєму серцю. I щоб твої очi не перетворились на вузенькi щiлинки бiйниць, через якi на свiт фугує ненависть». Я не говорю, что тогда все понял. Эта мысль потом меня догнала где-то из глубин памяти.
-- Ваша мама говорила в одном интервью: «На все життя забрали»…
-- Мы после этого увиделись на коротком свидании после суда. И еще нам дали одни сутки в начале 1981-го в Перми.
-- Когда читала записки и письма Стуса, поражалась, сколько он всего прочел.
-- Нам Карл Юнг стал известен где-то в конце ХХ века. А когда отца арестовали в 1972-м, у него изъяли фотокопии книг Юнга. Это об очень многом говорит. Отец учил меня понимать поэзию -- Цветаеву, Пастернака.
-- Вы вместе читали?
-- Читали, разговаривали. Может, меньше, чем теперь мне, сегодняшнему, хотелось бы. Но вполне достаточно. Еще мы много говорили о музыке. Он научил слушать и понимать хорошую музыку.
-- Говорят, Василий Семенович очень хорошо пел. «Дуже веселий не був нiколи»,-- говорила ваша мама, но «завжди спiвав».
-- В памяти осталось: я совсем маленький сижу рядом с ним. Вдыхаю запах дыма (отец много курил) и слушаю, как он поет…
Отец мне советовал: «Не читай плохие книги, не читай плохую литературу, не слушай плохую музыку». В его письмах почти нет упоминаний украинской классики: «Читай только для того, чтобы знать язык. Тебя должны интересовать вопросы, которые современны, а это все вчерашний день».
-- Где Стус работал между первым и вторым арестом?
-- Сначала на заводе имени Парижской коммуны. Таскал чугунные чушки весом килограммов по тридцать. У него были больные ноги. Приходил и часа три лежал в полубессознательном состоянии, потом садился писать и переписывать. Когда со здоровьем стало совсем плохо, отец был вынужден перейти на другую работу -- стоял за конвейером и клеил спортивную обувь. Это его морально убивало.
-- Как складывались его отношения с тестем и тещей?
-- Мне известна такая история. Родители решили пожениться в конце 1965-го. Но через десять дней после акции в кинотеатре «Украина» отец стал безработным. Маму на заводе пытались отговорить от брака с «неблагонадежным». Однако жесткую и принципиальную позицию занял легендарный авиаконструктор Олег Константинович Антонов. И тогда, в 1965 году, и особенно в 1972-м, когда у него требовали уволить маму, он этого не сделал.
-- Поступок по тем временам.
-- Антонов мог себе это позволить. Потом пришли к моему дедушке по маме (он меня воспитывал, я его очень любил), который больше полувека был членом компартии. Гэбисты начали его отговаривать от брака дочери со Стусом. Он очень мудро ответил: «А если это судьба?» Впоследствии дед прощал своему зятю значительно больше, чем даже его родители.
-- Прощал что?
-- То, что сделал несчастной дочь. Дед объяснял это судьбой и чисто по-человечески старался маму поддержать. А бабушка по отцу приходила к нам и плакала: «Извини, что у меня сын такой».
В 1978-м Василь Стус приехал в Донецк. Последние слова его отца во время их прощания были такими: «Сину мiй, яка менi тяжка ця ганьба».
-- Скажите, а ваша мама не упрекала мужа за лишения?
-- Вообще-то, многие ей завидовали.
-- Почему?
-- Потому что Василь выбрал именно ее. Не буду называть имен.
-- Стус пользовался успехом у женщин?
-- Да. Но очень любил маму. Ее, наверное, нельзя назвать интеллектуалом, но на уровне эмоционального восприятия она для него была очень важным камертоном. Не могу это объяснить. Василь Стус свои стихи сначала читал жене: «В тебе добрий смак».
У мамы судьба… Не хочу говорить на эти темы. И некорректно, и не нужно. Все очень сложно. И плата за все очень серьезная. Ее одиночество… У родителей и отпуска-то совместного никогда не было. Мама все свои отпуска планировала так, чтобы попытаться как-то или в зону поехать, или в ссылку.
Нет, не помню ситуаций, чтобы она его корила…
* Дмитрий Стус: «У родителей и отпуска-то совместного никогда не было. Мама все свои отпуска планировала так, чтобы попытаться как-то или в зону поехать, или в ссылку»
-- Как семейные вечера проходили, когда ваш отец был дома?
-- Да не проводил я с ними вечера. Я играл в футбол. Меня воспитывала улица. Рос очень сложным подростком, который знал, что такое милиция. Чтобы вы понимали: меня выгнали из 8-го класса.
-- Как Василь Семенович отреагировал?
-- А как он мог реагировать? Этого права ему никто не давал. Как-то он захотел сделать перестановку в моей комнате. Я возмутился: «У себя делай, что хочешь, а тут мое пространство».
-- Что Стус ответил на это?
-- Нас приезжала мирить Михайлина Коцюбинская (филолог, литературовед, шестидесятница. -- Авт.) и многие другие. Мама не всегда справлялась. Первые три месяца после возвращения отца из зоны все было очень жестко. Мне кажется, это нормальная, здоровая реакция, когда сын не может простить отцу, что маме было так тяжело без него.
-- Вы не могли?
-- Тогда — нет. Это подростковое, мальчишеское, самый жестокий возраст.
-- Упрекали отца?
-- Да все было. Сейчас это не имеет значения. Хотя, думаю, ему было не настолько больно из-за сказанного мной, а вот последние слова его отца…
Но он знал, на что шел. Это его выбор.
-- У меня ощущение, что Стус был одинок и надломлен.
-- Нет, надлома не было. О последнем годе отца и о его интеллектуальном уровне мне очень много рассказал Леонид Бородин (писатель, был редактором журнала «Москва». -- Авт.), с которым они сидели в одной камере. У Бородина (он умер в 2011 году, а беседовали мы в 2003-м) в кабинете стоял портрет Стуса. Он произнес такую фразу: «Это единственный поэт, которого я знал в своей жизни».
По словам Бородина, у Василя Стуса в ту пору уже не было нервной системы. Один из последних его срывов -- в мае 1985 года, когда у меня родился старший сын. Мое письмо ему не отдали, оно пропало. Из-за этого отец сорвался.
О Стусе сложно говорить. Его нельзя обозначить просто как борца с тоталитарным режимом или еще как-то. По крайней мере, с моим его восприятием это не имеет ничего общего.
-- Кто в вашем видении Василь Стус?
-- Гениальный поэт. Хотя язык, который он очень сильно развивал за счет диалектных и устаревших слов, немножко отставал и от его философской лирики, и от современной мировой философской мысли и гуманитарии. Его письма меня убеждают, что он был мыслителем. Не знаю, можно ли его назвать философом.
Кроме всего прочего он был человеком, который реализовал себя вопреки обстоятельствам. У Василя Стуса была тысяча и одна причина не реализоваться или реализоваться, чтобы об этом никто не узнал, или чтобы его уважали все, но ничего после себя не оставить. Тем не менее все, кроме последнего сборника, сохранилось только благодаря его феноменальной работоспособности: постоянно все переписывал и переделывал.
-- Легко работал над стихами?
-- Мне кажется, у него стих складывался целиком в голове, а потом он переносил текст на бумагу. Правки были или концептуальные, или смысловые.
Когда у отца забирали рукописи (он же, в отличие от большинства поэтов, никогда не имел возможности их хранить), то он все восстанавливал по памяти. При этом иногда его стих уходил, скажем так, в другую сторону. Есть произведения с одинаковым началом и с совершенно разным развитием темы. У нас с Михайлиной Коцюбинской пять лет ушло на то, чтобы все систематизировать. Все-таки девять томов — это серьезно.
-- Стуса называют также гениальным переводчиком.
-- Слово гениальный в современной Украине стало каким-то обобщенным. Отец и правда блестящий переводчик, но это надо чем-то обосновать, чего фактически никто не делает. Да, Стус -- фантастический, классный переводчик, который перевел очень большой массив Гете, практически всего позднего Рильке, несколько стихотворений Киплинга («Письмо к сыну» он делал для меня), много славянских поэтов -- сербов, словаков, поляков, чехов, белорусов.
Еще один эпизод. Буквально на следующий день после первого ареста отец заявил: «Отвечать на любые вопросы, в том числе, как меня зовут и как моя фамилия, буду только после того, как мне дадут словарь и томик Гете на немецком, чтобы я продолжил работу над переводами». Это дорогого стоит.
-- В 1989 году на родину вернули тела поэта и писателя Юрия Литвина, правозащитника Олексы Тихого и вашего отца. Вы очень настаивали на этом. Вместе с родственниками Литвина и Тихого ездили в Пермскую область забирать останки. Читала, что та поездка тяжело вам далась.
-- Это переломный момент в моей жизни. Вернулся оттуда другим человеком…
Мы вылетали из Киева 15 ноября, в мой день рождения. В том, что удалось перезахоронить отца, заслуга не только Ирины Калинец (поэт, художник, правозащитница. -- Авт.), Володи Шовкошитного (прозаик, поэт, парламентарий первого созыва Верховной Рады. -- Авт.), Стаса Чернилевского (режиссер. -- Авт.), но и самого… Стуса. Объясню почему.
То, как себя вели простые люди с Урала, помогая нам… Так вообще не бывает! Они ведь очень рисковали, потому что власти всячески препятствовали процессу эксгумации.
Например, человеку, который делал цинковые гробы, пробили голову. За работу взялся другой: «Потому что пацан он хороший, если бы был плохой, этого бы не делали». «Пацан» — это Стус, или Литвин, или Тихий. Кто-то из них троих.
Расстояние от Кучино (там находился лагерь) до Чусового (районный центр) чуть меньше 200 километров. Ехать где-то около трех с половиной часов по очень плохим дорогам. Пробили колеса машины. Но водитель все равно приехал -- на ободах. Потом целую ночь в гараже ремонтировал, чтобы мы с утра успели на самолет в Пермь.
Блестящий русский поэт Юра Беликов (в 2014-м он написал мне открытое письмо о «фашизме в Украине») открывал нам все кабинеты, чтобы мы тогда, в 1989-м, могли решить бюрократические вопросы в Чусовской районной администрации.
Поскольку весь процесс эксгумации снимала студия «Галфильм», у нас были прожекторы. Машина с цинковыми гробами прибыла на место в кромешной тьме. Участковый и представитель КГБ велели местным жителям (в основном там живет обслуга лагерей и ссыльные) не дать нам подключить освещение. Но те ослушались.
Когда мы начали копать (я -- захоронение Литвина, Стуса раскапывали другие), нам рассказывали, сколько по российскому Уголовному кодексу дают за осквернение могил, где мы будем сидеть, еще что-то.
Все эти случайные люди показали себя в критической ситуации с наилучшей стороны и помогли всем, чем только можно было, хотя прекрасно понимали, что мы улетим, а им оставаться. Как я могу их не любить? Как это забыть? Я тем людям безмерно благодарен.
А эксгумация… Когда ты открываешь крышку гроба и видишь тело, которое за четыре года не разложилось, — это колоссальное переживание… Но страшно не было. Мы готовились, купили и рукавицы, и марлевые повязки (нам рассказывали, насколько токсичен трупный яд), и взяли с собой спирт, чтобы снять стресс. Но он не понадобился.
Удивили все. Например, Олег Покальчук (психолог, литератор, бард. -- Авт.). Могила отца была сухой, а могила Литвина наполнилась водой. Была оттепель, фактически по колено воды. Стали думать, как зацепить гроб, чтобы поднять. Олег как был в кедах, так и прыгнул туда. Вымок весь. В Чусовом у нас три часа было, ничего не успело высохнуть. Когда прилетели в Киев, у Олега за 10 минут на морозе штаны стали дубовыми.
Та ситуация поменяла мое отношение ко многим вещам. По крайней мере, после перезахоронения отца для меня уже никогда не имело значения, кто и что думает. Отец писал: «Если ты уверен в своей правоте — не обращай внимания на то, что думают другие, даже если весь мир считает, что ты не прав, -- верь только себе». До этого я не мог игнорировать мнение общественности. А после, как мне кажется, начал довольно успешно учиться. Хотя освоить это полностью нельзя.
-- Дмитрий, в связи с юбилеем Василия Стуса планируются какие-то мероприятия?
-- Меня это не интересует. Я с моими студентами и друзьями с помощью компаний «Инфопульс» и Fex.net сделал виртуальный музей Василя Стуса (stus.com.ua) в Интернете и страничку в «Фейсбуке» «Музей Василя Стуса», сейчас ее наполняем.
-- Вы на кладбище часто бываете?
-- Нет. Два-три раза в год, но один раз прихожу туда сам. Это уже совсем личное, то, о чем не говорят.
-- Поразила фраза Стуса «я вiдповiдаю за долю народу». Она какая-то фундаментальная.
-- Попробую ее объяснить. Недавно Размик Маркосян, автор книги «Размышления о Василии Стусе», рассказал об очень важной вещи: если в лагере появлялся человек, сидевший вместе со Стусом, -- это был определенный знак доверия. Потому что с ним сидеть было очень тяжело.
-- Известный правозащитник Семен Глузман сказал, что двадцать дней, проведенные в камере внутренней тюрьмы КГБ с «гениальным европейским поэтом, гордым человеком, совсем не политиком, но в силу скорбных реалий тоталитарного государства ставшим политическим заключенным, узником совести» -- это счастье общения.
-- Стус и Глузман сидели вместе в 1972-м, после первого приговора. Это совсем другое. А вот когда на зоне твой сокамерник поддерживает все голодовки, все акции протеста, за которые наказывают лишением свиданий, карцером, еще чем-то (система наказаний продумана очень жестокая), его уважают. Отца уважали все зэки: эстонцы, русские, армяне, литовцы, латыши, евреи.
Почитайте воспоминания писателя, диссидента Михаила Хейфеца. Он уверен, что Стус -- очень высокая планка для других людей. Соответствовать этой планке тяжело.
Даже сегодня люди боятся говорить о многих вещах. А Стус и тогда, в условиях тоталитарного общества, не боялся. Он мог жить только так: протестовал, когда видел несправедливость, не молчал. Сегодня нет несправедливости? Много людей протестует? Думаю, что моральным людям во все времена было непросто и не комфортно…
3927Читайте нас у Facebook
