"Мою маму, спасшую в войну 25 еврейских детей, объявили врагом народа"
— Я тоже была воспитанницей этого детдома, — рассказала «ФАКТАМ» Лариса Шулежко. — Думаю, моей маме хватило отваги и милосердия дать приют еврейским детям в значительной мере благодаря тому, что она была женой священника.
Я ни разу не видела отца, его арестовали в 1937 году, когда мама была беременна мной. К тому времени в семье уже было двое детей, мальчик и девочка, а еще один ребенок умер. Некоторых служителей церкви советская власть не трогала, но мой папа был батюшкой Украинской автокефальной православной церкви, которую советская власть стремилась полностью уничтожить. По образованию отец был юристом, но принял духовный сан. Ему дали приход в Черкасской области, в селе Лески. Там его и арестовали. Мою беременную маму не тронули. Она отправилась в Черкассы искать работу. Удалось устроиться в детский сад.
Когда началась война, мне было четыре года. Моего брата Вадима призвали в армию, ему как раз исполнилось 18 лет. В августе 1941 года стало ясно, что Черкассы Красной армии не удержать, мама взяла нас с сестрой Аллой и поехала на вокзал. Однако эвакуироваться не удалось — в город вошли гитлеровцы.
Вскоре мама пошла к председателю городской управы с предложением возобновить работу детского сада. Эта идея не прошла. Но оккупационные власти согласились с ее инициативой создать в помещении детсада детский дом — не хотели, чтобы город наводнили беспризорники. Мама пригласила воспитательниц и повара, с которыми работала до войны. Предупредила, что зарплаты не будет, но все вместе как-то прокормимся.
Стали забирать с улицы беспризорных детей, налаживали быт. Однако возникла серьезнейшая проблема: полицаи, набранные из местных жителей, повадились с проверками — искали еврейских детей. Мама с соратницами каждый раз успевала спрятать малышей, но было ясно: прислужники оккупантов рано или поздно их обнаружат. Выход нашла моя мама, хорошо владевшая немецким языком, который выучила в гимназии. Она пошла на прием к гебиткомиссару (руководителю оккупационной администрации).
*Александра Шулежко с мужем-священником Федором Васильевичем и старшим сыном Вадимом
— Ей удалось убедить его запретить полицаям ходить в детский дом?
— Представьте себе, да. Мама заявила, что они пугают ребят и тем самым подрывают доверие к новой власти и ее авторитет среди воспитанников. Гебиткомиссар взялся помочь. Возможно, ее аргументы не возымели бы действия, если бы немец не оказался в определенном смысле понимающим человеком — он вырос детдоме.
«Вас больше не будут беспокоить — я беру шефство над вашим приютом», — сказал он маме. Вскоре пришли рабочие и прибили у входа в детский дом табличку «Кinder haus. Посторонним вход запрещен». Визиты полицаев прекратились.
— Но опасность разоблачения не миновала. Как удавалось скрывать, что среди воспитанников 25 еврейских детей?
— Мама придумала великолепный ход: строем повела воспитанников через центр Черкасс креститься в Троицкую церковь (понятно, что предварительно договорилась об этом со священником). Возвращались каждый с зажженной свечечкой в руках. В тот день весь город говорил о том, что теперь все детдомовцы — крещеные.
На случай, если бы не в меру любопытные граждане начали расспрашивать детей о их национальности, были придуманы легенды, что у такого-то мальчика родители — итальянские специалисты, работавшие в СССР, такая-то девочка — армянка, другая — имеет румынские корни… Некоторым поменяли имена и фамилии. Я запомнила, что одному еврейскому мальчику присвоили фамилию Чижик.
Мама ввела правило, которое неукоснительно выполнялось: еврейским детям строго-настрого запрещалось выходить за территорию детского дома. Благо места было много — обширный фруктовый сад, огороды.
Оккупация Черкасс продолжалась два с половиной года, тем не менее гитлеровцы так и не узнали о том, что в детском доме есть дети еврейской национальности.
— Прокормить больше ста человек — задача не шуточная. Как удавалось с ней справиться?
— Первое время мама с воспитательницами ходили по окрестным селам, просили продукты для детей. Потом благодаря гебиткомиссару разрешили брать сыворотку на молокозаводе. Мне хоть и было четыре года, но я ходила со старшими детьми на молокозавод. А еще воспитанники работали у немецкого помещика Шварца, который получил от оккупационных властей землю и консервный завод возле Черкасс. По выходным девочки подрабатывали тем, что пели в церковном хоре. Ну и подсобное хозяйство выручало. Как я говорила, территория детдома была большой, там выращивали картошку и другие овощи, завели кур, коз, поросят.
*Александра Шулежко (крайняя справа) с дочерями Аллой и Ларисой и воспитательницей Полиной Тихоновной (фото сделано в оккупированных Черкассах)
— Вы сказали, что гебиткомиссар взялся опекать детдом. Он туда наведывался?
— Да, но, к счастью, это было только один раз — немец решил поздравить нас с Новым, 1943 годом. Маму он предупредил об этом заранее, так что было время подготовиться. Праздничный концерт репетировали с таким расчетом, чтобы замаскировать еврейских детей: придумали им костюмы с париками, накладными бородами, усами, очками… Если гебиткомиссар и разгадал эту уловку, то вида не подал. После утренника раздал детям подарки и уехал.
В конце 1943 года Красная армия подходила к Черкассам. Немцы приказали жителям покинуть город, поскольку ему предстояло стать эпицентром боев. Гебиткомиссар предоставил детдому транспорт для эвакуации. Часть детей маме удалось пристроить в близлежащих селах, а остальных, в том числе меня и мою старшую сестру увезла из города.
Добрались аж до Виннитчины. В этой поездке мы насмотрелись на ужасы войны: пережили бомбежки, обстрелы, видели изуродованные взрывами тела. В селе Соболевка нас догнала Красная армия. Маме стоило больших усилий добиться, чтобы ее с воспитанниками отправили обратно в Черкассы. Нам позволили занять часть товарного вагона, и мы поехали домой. На вокзале Черкасс нас уже ждали представители властей. На перроне они сразу же отвели маму в сторону, запретили ей даже приближаться к воспитанникам. «Это же мои дети!», — воскликнула она. «Какие ваши!?» — выпалил один из мужчин, вероятно, сотрудник НКВД. — «Вас никто не уполномочивал собирать беспризорников!»
Маму стали вызывать на допросы, следователи заявляли ей, что она сотрудничала с немцами. К счастью, в лагерь ее не отправили, но работать в детских учреждениях запретили. Ее вообще никуда не брали на работу. Для советской власти она стала врагом народа. Чтобы прокормить меня с сестрой, маме пришлось сдавать кровь. Потом это вошло в привычку. Ее суммарный результат за более чем 20 лет — 150 литров крови! Это 15 ведер! Мама — дважды почетный донор СССР.
Ей все же удалось устроиться на мизерную зарплату в поликлинику — вести учет пациентов. Пенсия у нее была соответствующая, всего 47 рублей. Когда маме исполнился 61 год, отношение государства к ней изменилось. Всплыла история о том, что священник Троицкой церкви, который крестил в оккупированных Черкассах воспитанников маминого детдома, был подпольщиком и что партизаны, приходившие в город, находили убежище на территории нашего детского дома. Священника наградили орденом «Красной Звезды», а маме выдали удостоверение о том, что она была участницей партизанского движения.
*Лариса Шулежко: «Чтобы прокормить меня с сестрой после войны, маме пришлось сдавать кровь»
— Как сложилась судьба воспитанников?
— В освобожденных от гитлеровцев Черкассах открыли два детских дома. Наших ребят распределили между ними. Администрация этих приютов вскоре доложила начальству: новенькие с восторгом рассказывают, как хорошо им жилось при немцах! Реакция не заставила ждать — наших ребят быстренько разбросали по детским заведениям всего СССР.
Когда они выросли, то нашли друг друга, много лет в условленный день приезжали в Черкассы, чтобы повидаться, поблагодарить мою маму. Она прожила 93 года, умерла в 1994-м. Ее имя выбито на Аллее Праведников народов мира в мемориальном комплексе истории Холокоста Яд Вашем в Иерусалиме.
Ранее киевлянин, выживший в бойне Бабьего Яра, рассказал в интервью «ФАКТАМ» непростую историю своей жизни.
Фото автора и из семейного архива
5054Читайте нас у Facebook
